Иван Владимирович рассказал, как веточки молодых гибридов прививал в крону других яблонь, как бы отдавая на воспитание, добивался новых, нужных ему, качеств яблок.
Они сели отдохнуть на скамью. Воробьи опустились на землю, чирикали и подпрыгивали.
— Сейчас, сейчас… — Мичурин одну руку запустил в карман, другой указал на старого воробья с темно-коричневыми перьями, как бы взъерошенными на голове. — Это — давний друг! Всегда подлетает ко мне. Самый бойкий!.. — Бросил птицам горсть пшена. — Клюйте! Работайте!
Потом повернулся к гостю и переспросил:
— Так, говоришь, по научной командировке из колхоза? Хорошо! Вот они, настоящие хозяева земли! Каждый колхозник — опытник, преобразователь. И будущность естественных наук — в колхозах, в совхозах. А у вашей Сибири — большое будущее! Придет время — вам позавидуют южане. И саженцы плодовых деревьев начнут завозить с севера на юг, как зимостойкие.
Старик достал коробочку с мелко нарезанным табаком, предложил гостю. Тот, поблагодарив, отказался.
— Не куришь? — переспросил Мичурин и шутливо упрекнул: — Какой же ты сибиряк после этого?
Он свернул длинную тонкую цигарку, вставил ее в мундштук, закурил и, выпустив облако дыма, покосился на гостя.
— Пахнет, ничего… славно. — Дорогин закашлялся. — Только вроде горло дерет.
— То-то ж! Табачок у меня домашний! И на своей машинке крошил!..
Отдохнув, они опять пошли по саду. К дому вернулись часа через три.
— Пойдем обедать, — пригласил Мичурин полюбившегося посетителя. — К чаю будет варенье из черной рябины. Попробуешь. Если понравится, саженцы домой увезешь.
…Трофим Тимофеевич прожил у знаменитого садовода четыре дня. И каждый день учитель и ученик проводили в саду по нескольку часов. Вместе обедали. Мичурин подарил гостю одну из своих книг, надписав на ней: «Украшай садами свою сибирскую землю». На прощанье долго пожимал руку:
— Иди, Трофим,' через все трудности. Вперед и вперед. Не сгибай головы. Добивайся своего!
Сергей Макарович Забалуев, председатель колхоза «Колос Октября», вернулся из города поздно ночью, когда буран начал утихать, и утром, узнав, что в колхозе гостит Шаров, раньше обычного пришел в контору. Плечистый и массивный, с круглой бритой толовой, похожей на белокорый арбуз, Забалуев, одетый в черную гимнастерку, сидел за тонконогим столом, казалось, готовым рассыпаться под тяжестью толстых рук.
Створчатые двери кабинета то и дело открывались, и на пороге показывались бригадиры и звеньевые, доярки и скотники, кузнецы и сеновозы. Они садились на узкие скамейки и скрипучие табуретки. Всего каких-то три дня председателя не было дома, а у всех накопились дела к нему. Всем нужен он! Сергей Макарович коротко говорил— кому что делать сегодня. Ему нравилось, что с ним не спорили, что как будто все были довольны его ответами и распоряжениями. Хорошо и спокойно начался день. И все шло бы тихо, если бы не рассказы о Шарове. Хорош гость! В чужом колхозе развел агитацию! И за что? За лесные полосы!
— Ишь какой прыткий! Выдумщик! Забалуев стучал по столу кулаком, будто кувалдой по наковальне, и чернильница, вздрагивая, отодвигалась от него. — Не изволил подождать меня. Председателя! Не терпелось горячей голове…
Сергей Макарович долго не мог успокоиться и громче обычного говорил о своих успехах и о своем опыте старого хлебороба, у которого следовало многому поучиться.
К приходу Шарова Забалуев «перекипел» и почувствовал, что до поры до времени сможет удержаться от резких упреков.
С гостем пришел Никита Огнев. Сергей Макарович покосился на бригадира: уже успели подружиться! Рыбак рыбака видит издалека! Оба любят советы давать: вот так да вот этак! А он в них не нуждается.
По долгу гостеприимства Забалуев встал, подаваясь вперед широкой грудью, уперся левой ручищей в стол, а правой, как клещами, стиснул мягкую руку гостя.
— Воротился все же, домой? Ну, с прибытием тебя!.. — гремел басом. — А я-то тревожился: где, думаю, мужик пропал? Окромя молодых, почитай, все, кто в живых-то, давным-давно пришли, даже безногие и всякие калеки из госпиталей до дому доскреблись, а тебя все нет и нет. Что, думаю, такое? И где застрял мужик? Уж не навязалась ли какая-нибудь…
— В Германии служил, в наших войсках, — резко перебил Шаров, не скрывая недовольства, вызванного последними словами громкоголосого собеседника. — При одной из комендатур. Как агроном. В бывших баронских поместьях налаживал госхозы. Сами знаете, весенний сев, уборка. Семена, машины, тягло. Надо было все направлять на первых порах… Ну и крестьянам тоже помогал.
— Немцам?! Врагам?! Да ведь они, туды их в душу, на нашей земле…
— Не они, не все, а фашисты разбойничали. Народ не виноват, тем более женщины, детишки… После разгрома под ними еще земля горела, а жизнь-то уже должна была складываться по-другому, по-новому. И немецким коммунистам требовалась наша помощь. Вот меня и оставили на службе, хотя я сердцем рвался домой… Как же не помочь, не направить? Я просто чувствовал себя обязанным…
— Нет, я бы не мог. Нет. У меня и сейчас сердце кипит…
Переведя дух, Забалуев окинул гостя придирчивым взглядом:
— А ты не переменился. Верно! Какой был, такой и есть. Рад за тебя, рад.
— Ты тоже почти не изменился.
— Ну-у, что ты! — Сергей Макарович тронул голову, выбритую до блеска. — Парикмахеры помогают. А через три дня у меня тут будет седая стерня.
Гостю указал на табуретку возле стола, а сам, не садясь, начал рассказывать:
— Жарко нам, тыловикам, досталось тут. Ой, как жарко! Оставались одни бабы, старики да малые ребята… По моему характеру — лучше бы на фронт. С винтовкой в руках! В штыки! Или на коне — с шашкой на врага! А мне сказали: «Здесь обеспечивай!..»
