– Они заказали кока-колу, эти парни, – сказал кто-то рядом с Атилой. – Ради этого незачем ездить в Испанию.

В конце стойки Канарец, сидя перед кружкой пива, произносил речь для всех, кто желал его слушать.

– Тот, кто в неразумном ослеплении или движимый преступными склонностями… – гнусаво бубнил он.

– Что это с вами сегодня, дедушка? – спросил Атила, проводя рукой по его спине.

– …предается глупому роптанию, свойственному жалким людишкам…

– Да он вас и не слышит, – сказала хозяйка в фартуке. – Сегодня он слишком много выпил.

– …забывая о тех, кто, не дрогнув сердцем, не покладая рук и не смыкая глаз…

– Что я вам говорю… Когда он заведет свою пластинку, сам господь бог его не остановит.

– Сейчас он все-таки потише, – сказал рабочий с газового завода, – Я встретил его сегодня, когда шел от родни, он орал на всю улицу.

– А он хороший человек, – убежденно заявила хозяйка. – Когда он тихий и не выпивши, я не знаю никого приятнее и обходительнее.

– Кто пристрастился к бутылке… – сказал рабочий, прищелкивая языком.

– Свобода, да, но свобода упорядоченная, свобода вкупе с порядком, дисциплиной и иерархией, требующая одушевленности единым порывом чувств при виде апельсинового дерева…

– Черт побери, – воскликнул Атила. – Дедушка воображает, что он по меньшей мере диктор радио.

– Как жаль, что он всегда вот такой. Я стараюсь не давать ему напиваться, но это бесполезно. Он выходит отсюда и идет в другое место.

– Да, это уж дело известное. Пока в кармане водятся денежки, за вином остановки не будет.

– А ведь он – такой грязный, оборванный, с виду совсем нищий, – человек ученый. Это так же верно, как то, что меня зовут Магда.

– Ничего удивительного, я вам верю. В жизни, неизвестно почему, одни поднимаются наверх, а другие…

– Когда я была маленькой, я чуть не умерла от столбняка. Тогда он спас меня каким-то уколом. Он знал, что у моего отца дела идут неважно, и ничего не хотел с него брать.

– Да, иногда так бывает: если человек слишком добрый, люди садятся ему на шею, и из-за своей же доброты он становится несчастным.

– Бедняге не повезло, вы угадали. Его единственный сын погиб во время войны, остались только две дочки, блаженные дуры. По-моему, они и виноваты в том, что он здесь околачивается.

– Околачивается? – воскликнул вдруг Канарец, поворачиваясь к хозяйке. – Кто сказал – околачивается?

– Ступайте-ка спать, дон Элио. Сегодня вы уже достаточно выпили.

– Достаточно, остаточно, придаточно, раздаточно, – выпалил он одним духом.

– Рифмовать-то он рифмует, – насмешливо заметил Атила.

– Конечно, рифмую… Я поэт, эстет, аскет, сто лет.

– Дон Элио, кончайте. Мы сейчас закрываем.

Канарец хотел взглянуть на циферблат своих часов, но потерял равновесие. Его руки судорожно взметнулись, ища, за что ухватиться. Атила поддержал его и, смеясь, подтянул к стойке.

Старик, нахмурившись, поглядел на него.

– Все вы смешиваете свободу с распутством, – сказал он скрипучим голосом.

Он хотел еще что-то прибавить, но язык отказывался ему повиноваться. Поглядев на них бессмысленным взором, он закрыл глаза, и рабочий воспользовался этим моментом, чтобы оттащить его к одному из столиков.

– Эй, потише, юноша!.. Мной не командуют.

Он наклонился вперед, лицом к стене, и его вытошнило прямо на ящики.

– Ему бы кофе покрепче, – сказал рабочий Магде.

– Присмотрите, чтобы он не запачкал стол. Сию минуту принесу кофе.

Туристы с интересом следили за этой сценой. Они давно уже допили свою кока-колу и стучали по столу, чтобы привлечь внимание Магды.

– Сейчас, сейчас! – проворчала женщина. – Не так скоро. Вы здесь пока еще не хозяева.

Атила докончил бутылку вина л пошел в заднюю комнату взглянуть на цыган. Пепе отплясывал все под ту же песню, но движения его потеряли прежнюю четкость. Волосы колечками падали ему на лоб. Он вспотел. Его товарищи быстро передавали по кругу бутылку мансанильи. Тот, кто пил, хватал бутылку за горлышко, запрокидывал голову, локоть его взлетал вверх, потом он облизывал пальцы и передавал бутылку соседу. Затем с еще большей живостью, чем прежде, он подхватывал песню, яростно и горячо поощряя Пепе то похвалами, то ругательствами.

Самые бойкие по очереди в конце каждого куплета пытались соперничать с Пепе. Они становились перед ним с дерзким видом и, казалось, вызывали его на поединок. Наконец один из зрителей заплатил за литр рома и под аплодисменты вручил Пепе бутылку.