Но Матильде, казалось, не замечала этого и, чтобы избежать всяких споров, самодовольно поучала сестру: «Ты очень возбуждена, Селия. Ты мало ешь и плохо спишь. Я на твоем месте постаралась бы изменить образ жизни». Выражение «изменить образ жизни» несколько недель назад сменило в ее лексиконе слова «выйти замуж». Селия должна изменить образ жизни, или она кончит неврастенией. Женщина двадцати шести лет, к тому же хорошенькая, не может вечно довольствоваться заработком учительницы. Работа, конечно, позволяет чувствовать себя независимой, но независимость, когда речь идет о женщине, – бессмысленная свобода, пустой звук. «Мы, женщины, не можем жить одни. Мы нуждаемся в опоре. Ты не замужем и не можешь себе представить, как изменилась моя жизнь с тех пор, как я вышла за Сантьяго». О чем бы она ни говорила, пластинка всегда кончалась одним и тем же, и Селии оставалось либо терпеть, либо уходить из дому. С некоторого времени она стала обедать в ресторане, а дома говорила, что ей нужно подготовиться к какому-нибудь уроку. Побродив по окрестным холмам, она возвращалась только к ужину. Но Матильде в конце концов узнала об этом и прочитала ей нравоучение: «Будь осторожна. Кругом столько мошенников. И потом я не уверена, что это выглядит вполне прилично». Конечно же, сестра не понимала или притворялась, что не понимает, почему Селия бежит из дому, и относила эти непредвиденные отлучки за счет ее чудачеств. Все, что Селия делала, казалось сестре бессмысленным и безрассудным. Проводить вечера с Утой, например, было нелепостью, которая не укладывалась у нее в голове: «Не знаю, какой интерес может представлять для тебя человек без определенных занятий и доходов, к тому же еще полоумный». Если даже Селия и пыталась объяснить, что Ута ей нравится потому, что он не такой, как другие, потому, что все, что он делает и говорит, отмечено печатью своеобразия, слова в защиту его не имели успеха, ибо когда речь заходила о каком-нибудь из его оригинальных поступков, Матильде неизбежно находила этот поступок достойным порицания: «По правде говоря, милочка, я не знаю, что хорошего ты находишь в том, что кто-то топором рубит стулья и топит ими печь, вместо того чтобы топить дровами, как все люди». Нет, ее сестра не способна была понять человека, который не платит по счету в баре, но зато дарит по песете всем детям, приходящим к нему в гости. Ее здравый смысл восставал против того, что она называла «отсутствием критерия». Праздная, самодовольная, она считала себя реалисткой, потому что продала жизнь за чечевичную похлебку. Принять выгодное предложение, выйти замуж и наводнить мир детьми было для нее логичным, достойным и правильным. Поддерживать безрассудные знакомства, жить одной и гулять по холмам было, наоборот, вредно, опасно, нездорово. «Ты не думай, что я говорю тебе это лишь бы что-то сказать. Мы с Сантьяго очень беспокоимся». Само собой разумеется, Селия никогда не говорила с ней об Атиле. Представив себе, какое было бы выражение лица у Матильде, если бы она узнала о нем, Селия невольно рассмеялась. Она в это время шла по улице и сделала над собой усилие, чтобы сдержаться. Если бы ее увидел кто-нибудь из знакомых, он наверняка решил бы, что она не в своем уме, и чего доброго вздумал бы рассказать об этом Матильде. Овладев собой, она зашагала по улице Буэнайре и поднялась по лестнице дома номер 15.

– Ута в отъезде с пятницы, – сказала Элиса, проведя ее в столовую. – Он уехал в Мадрид повидаться с адвокатом. Мой свекор по-прежнему не дает нам ни гроша, и мы решили возбудить против него дело.

– То-то мне казалось, что последнее время его нигде не видно… Сегодня я заходила в «Убежище» и «Марисель». Меня удивило, что его там не было.

– Как раз сегодня ко мне приходили из «Убежища». Хотели получить долг, можешь себе представить. – Элиса кротко улыбнулась. – Я сказала им, что они могут забрать все, что хотят.

– Теперь припоминаю: кажется, Элпидио говорил о нем, когда я вошла. Впрочем, не знаю… Не уверена.

– О, это весьма вероятно! Когда надо взимать долги, он – настоящий коршун… Ты что-то сказала?

– Нет, ничего.

– Надеюсь, Уте удастся вытянуть что-нибудь у отца. Если же нет, дитя мое…

– А где Лус-Дивина?

– Она пошла вместе с соседской девочкой повидать подруг… Бедняжка так волнуется: завтра она устраивает вечеринку.

– Ах, да, несколько дней назад она мне говорила в школе. Кстати, одна из ее подруг сказала, что мать не разрешает ей идти.

– Не разрешает? – простодушно удивилась Элиса. – Почему же?

– Можешь себе представить, из-за Уты…

– Какой вздор! Не понимаю, причем тут девочка…

– Я тоже не понимаю. Глупость людская, что ты хочешь!

Они сели у камина. Потом Элиса вышла сварить кофе. Селия заметила, что исчезли новые стулья.

– А твое вязанье? Как идут дела? – спросила она, когда Элиса вернулась с чашками.

– Кое-как перебиваюсь. Если бы мне удалось открыть собственное дело…

– Я думаю, это принесло бы куда больше дохода.

– Женщина, на которую я работаю, выручает около пяти тысяч.

– Вязальные машины, должно быть, очень дороги…

– Да, они стоят больших денег… Двадцать, двадцать пять тысяч песет.

– Если бы Уте удалось убедить отца, ты могла бы открыть мастерскую.

– Да услышит тебя господь. А пока я тружусь целый день и зарабатываю жалкие гроши.

– Дай-ка мне взглянуть на эту кофточку. Ты сама делала выкройку?

– Я всегда делаю их сама. Хозяйка только копирует мои модели.

– У тебя замечательно получается… Правда, какая досада, что приходится работать на таких условиях.

– Но я не жалуюсь, – вздохнула Элиса. – По крайней мере могу сидеть дома.

– Да. Дома тебе лучше… С девочкой и Утой…

– Когда мы втроем дома, я даже не замечаю, что работаю… Вот теперь, когда я осталась одна, стены наваливаются на меня.

– Ты должна благодарить бога, что у тебя такая семья.

– Я не перестаю благодарить его, Селия… Несмотря на все невзгоды, я чувствую себя с каждым днем счастливее. Мы связаны неразрывными узами.

– Ута – необыкновенный человек, Элиса… Ты, девочка и он… Иногда я думаю, что вы – единственные люди, с которыми мне было бы жаль расстаться.

– Наш обычай тебе известен. Что скажут недоброжелатели, нас не беспокоит. Но друзей мы принимаем с распростертыми объятиями.

– Если бы ты жила в «порядочной семье», как я, ты понимала бы, как это ценно.

– Для Уты деньги значения не имеют. Есть они у него или нет – он их тратит, – улыбнулась Элиса. – Перед тем как отправиться в Мадрид, он обещал мне запечатлеть свой девиз в мозаике: «Где едят трое, едят и четверо».

– Я помню, когда он это сказал. Это было незадолго до дня Иоанна Крестителя, на том знаменитом ужине…

– В доме у нас никогда не будет мебели. Но как бы наш дом ни был беден и пуст, я не променяю его ни на какой другой…

– Я обожаю его, – сказала Селия, обводя взглядом стены. – С каким удовольствием я осталась бы здесь жить.

– Боюсь, тебе пришлось бы сидеть на полу, – засмеялась Элиса. – Перед отъездом Ута сжег плетеное кресло и складной стул.

– Все равно. Я унесла бы из дому всю мебель, и мы разожгли бы большущий костер.

– Интересно, какое лицо состроила бы твоя сестра, если бы она тебя услышала. Кстати, – спросила Элиса, уже другим тоном, – как ты с ней ладишь?

– Плохо, – хмуро ответила Селия. – С каждым днем все хуже…

– Что ты говоришь! – воскликнула Элиса, порывисто хватая ее за руку. – Что-нибудь случилось?

Селия опустила голову, уставившись неподвижным взглядом в какую-то точку.

– Знаешь, эта история с доном Хулио, судя по всему, никогда не кончится. В прошлый понедельник он пригласил меня ужинать в «Мирамар». Ты, конечно, понимаешь, мне совсем не хотелось идти, но Матильде устроила такой скандал, что у меня не было другого выхода.

– Виданное ли дело… Бесстыдник…

– Ты даже представить себе не можешь, каково мне было. Два долгих часа с ним наедине, и помощи ждать неоткуда.

– Бедняжка! – с состраданием прошептала Элиса.

– Послушала бы ты его, Элиса. Он рассказал мне с начала до конца всю свою жизнь и все свои деяния, рассказал о своем одиночестве, своих разочарованиях… Потом вдруг, понизив голос, заявил мне, что ищет подругу жизни.

– На твоем месте я бы ему ответила, что он, верно, ошибся: если он ищет себе подругу, ему лучше всего обратиться в богадельню.

– Я чуть так и не сказала, Элиса. Клянусь тебе, чуть было не сказала. Ты не знаешь, что я пережила, сидя напротив него. Он не сводил с меня глаз и все говорил и говорил… Когда он признался, что беспокоится о судьбе своего состояния и хочет иметь сына…

– Нет, это невозможно… Он тебе это сказал, Селия? Он сказал тебе, что хочет иметь сына?

– Да, сказал. При этом он сжал мою руку и пытался покрыть ее поцелуями.

– Боже мой! – пробормотала Элиса. – Меня сейчас вырвет.

– Погоди, погоди, это еще не все. Не помню, до или после этого объяснения, он признался, что думал обо мне с тех самых пор, как узнал, что я хорошая сиделка… «Мы, пожилые люди, – сказал он, – нуждаемся в том, чтобы возле нас был человек, который сумеет ухаживать за нами…»

– Нет, не может быть. Это уж чересчур!

– Да умереть мне на этом месте, если я тебя обманываю. Я передаю совершенно точно его слова: ему нужна женщина, которая родила бы ему сына, и сиделка, которая ухаживала бы зa ним.

– И ты говоришь, что Матильде?…

– Ты бы только послушала ее, когда я ей все рассказала.

Я думала, с ней случится припадок. Она кричала, что я не в своем уме, что я легкомысленна, что я неврастеничка…

– Бедная милая Селия!

* * *

Элиса по-матерински обняла девушку.

– Самое скверное, – продолжала Селия с глазами, полными слез, – что эта история еще не кончилась… Старик каждый день присылает мне цветы, а Сантьяго и Матильде требуют, чтобы я снова встретилась с ним…

Сдавленное рыдание помешало ей закончить фразу. Элиса приподняла ее подбородок, как бы желая убедиться, что она плачет, мягко привлекла ее к себе и стала гладить ей лицо.

– Ну же, ну, – бормотала она ей на ухо, – не будь ребенком!..

Ободряющее прикосновение ее рук дало девушке силы продолжать.

– Все они сговорились против меня и ни на секунду не оставляют в покое… Я не могу больше!.. Я больше не могу!..

– Успокойся, Селия. Пожалуйста.

Элиса вытерла платком слезы, струившиеся по щекам Селии.

– Не нужно так убиваться, сокровище мое. Если не хочешь его больше видеть, никто не может тебя заставить. А потому – выше голову!..

Селия слушала, закрыв глаза, отдавшись теплым прикосновениям ее ласковых рук.

– Ты так добра ко мне, Элиса!.. Если бы не ты и не Ута, я, наверное, давно бы бросилась в море.

– Ну, не ребячься!.. Такие вещи нельзя говорить даже в шутку.

Исполненная жалости к самой себе, Селия плакала навзрыд, закрыв лицо руками и прильнув к Элисе, которая нежно и заботливо утешала ее.

* * *

Когда Хуана пришла к месту свидания, Атила уже ждал ее. Он внезапно появился перед ней на светлом трепещущем фоне олеандров, засунув руки в карманы с таким видом, словно намеревался посчитаться за какую-то обиду.

– Ах, – сказала она. – Это ты?

Несколько секунд Атила стоял неподвижно и смотрел на нее; лицо его, темное и враждебное, было в тени. Он сказал только:

– Я знал, что ты придешь.

Резким движением он попытался обнять ее за талию, но она отпрянула назад.

– Конечно… Но я сейчас же должна уйти, – ответила она. – По правде говоря, я пришла, чтобы сказать тебе, что не могу… Пришла только потому, что дала слово.

Место, где они обычно лежали, находилось шагах в двадцати от тропинки. Хуана, словно во сне, почувствовала, что идет туда.

– Я не должна была приходить, – сказала она, пробираясь сквозь расступавшиеся перед ними кусты, – В конце Пасео я встретила соседей. К счастью, они меня не узнали.

– Место выбирала ты.

– И дома начинают подозревать. По крайней мере Викки что-то заметила.

– Ну и что из того… Ведь не станет же она доносить родителям.

– Ты ее плохо знаешь… Ей все никак не удавалось меня сожрать… Она бы сделала это с огромным удовольствием… И тогда всему бы пришел конец…

Атила снова обнял ее за талию, и на этот раз Хуана не отстранилась.

– Нет, не конец, – сказал он ей на ухо. – Наоборот, может быть, начало.

– Пусти меня! Ты пьян! От тебя до сих пор несет вином…

– Чувствительное обоняние сеньориты Олано, – сказал Атила.

Крепко сжав ее бедра, он заставил ее глядеть себе в глаза, под луной его лицо, словно вырубленное топором, казалось еще более жестким.

– О Атила, – пробормотала она.

Прогалина была в двух шагах от них. Все еще оглушенная прикосновением его губ, Хуана покорно позволяла вести себя, как маленькую девочку.

– Наш уютный семейный уголок, – сказал он, снимая куртку, чтобы подложить под голову. – Сеньорита Олано питает отвращение к людным местам.

– О, замолчи, если бы ты только знал!.. Я так перепугалась!.. Представь, что они бы меня увидели…

– Когда человек решается на какой-то поступок, он должен иметь мужество нести за него ответственность.

– Да, я знаю… Так должно быть. Но я не могу, Атила… Ты отлично знаешь, что не могу.

– Скажи лучше, не хочешь… тебе стыдно показываться со мной.

– Нет, это не так. Но я должна вести себя осторожно. Если моя семья…

– Твоя семья, вечно твоя семья… Иногда мне кажется, что на все остальное тебе наплевать…

– Ты сам прекрасно знаешь, что говоришь неправду… Ведь я с тобой, не так ли?… С тех пор как я узнала тебя, я ни с кем не встречаюсь.

– Да, но когда ты со своими друзьями, мне не позволено приближаться. Тогда ты – сеньорита Олано. Сеньорита Олано в окружении людей своего класса.

– Это неправда. Я тебе тысячу раз говорила, что…

– Беда в том, что ей эти неженки не нравятся… Поэтому она предпочитает Атилу, сына мурсийцев… И вот, когда ее никто не видит, сеньорита оставляет своих друзей и отправляется на поиски мурсийца, который, не в пример другим, дает ей возможность приятно провести время…

– Атила! – вскрикнула она, отбиваясь от его объятий. – Я запрещаю тебе так говорить… Мне противно видеть тебя пьяным…

– Сеньорита хотела бы забыть эти минуты… Когда она лежит со своим мурсийцем…

Ей с трудом удалось наконец вырваться. Атила растянулся на траве и спокойно зажег сигарету.

– Если хорошенько подумать, – произнес он, когда зажигалка осветила его лицо, – пожалуй, права ты, а не я. Тебе подходит какой-нибудь тип, вроде Пабло.

– Хотела бы я знать, зачем ты вмешиваешь сюда Пабло, – сказала Хуана.

– А почему бы и нет? – возразил он. – Он хороший мальчик, спокойный, прилежный, образованный… Такой парень вполне подходит порядочной девушке.

– Иногда, Атила, я не могу отгадать, что у тебя на уме. Сейчас, например… Клянусь, я не понимаю, о чем ты говоришь.

– К тому же, – продолжал Атила, не слушая ее, – он из обеспеченной семьи!

– Не можешь ли ты объясняться яснее? – спросила Хуана.

– Кажется, я говорю по-испански.

– Но я не пойму, что ты имеешь в виду… Уверяю тебя, я ни слова не понимаю.

– Я говорю о нем и о тебе… Думаю, нельзя выражаться яснее.

Сердце Хуаны заколотилось, точно барабан под рукой сумасшедшего.

– Атила! – пролепетала она. – Быть может…

– Эта мысль осенила меня в «Погребке», когда я увидел вас рядышком.

Глаза Хуаны были полны слез.

– О Атила!..

Она провела рукой по его телу и нагнулась, отыскивая губы. Но Атила со злостью повернулся на бок.

– Отстань! – сказал он.

Не слушая его, Хуана приникла к нему, прижалась щекой к его подбородку.

– Ты ревнуешь? – зашептала она, и радость, прозвучавшая в ее голосе, поразила ее самое. – Любовь моя!.. Мой милый, дорогой!..

В его молчании была враждебность, одеревеневшее тело не отвечало на ее ласки.

– Ты ревнуешь, – снова сказала она. – Ты в самом деле любишь меня?

Ветер шевелил острые листья олеандров, и световые блики то тут, то там вспыхивали на траве. Колеблющиеся тени кустов падали на Хуану. Она не сводила глаз с его лица, с черных кудрявых волос, густых своевольных бровей, жестоких каменных глаз. Затем Атила резким движением привлек ее к себе, и Хуана почувствовала возле уха его шевелящиеся губы:

– С завтрашнего дня нам больше не нужно будет пробираться сюда тайком, словно мы отверженные… Я поведу тебя на танцы в «Олива», как другие. Или в кегельбан. У меня будут деньги, и ты сможешь пойти со мной, куда тебе захочется.

Его голос звучал хрипло, он задыхался, как всегда, когда был взволнован, и она, опустив веки, молча слушала, прижавшись к нему всем телом.

– Мне надоело скитаться, словно я Хуан Никто, в то время как всякие ничтожества щеголяют в накрахмаленных воротничках и разъезжают в автомобилях. Надоело проходить мимо, когда я встречаю тебя на улице. Надоело. Надоело.

– О Атила, – сказала она наконец. – Ты снова пойдешь работать? Ты виделся с хозяином гаража?

Но он, казалось, не слышал вопроса и, не отвечая, только гладил ее волосы.

– С этим покончено. Тебе не придется больше стыдиться меня, как в тот раз, когда мы встретились на площади… Иисус, я бы стер в порошок того кривляку, который тебя провожал!.. Да он хлюпик рядом со мной, зато появляться с ним вполне пристойно, оттого что в семье у него водятся денежки… Завтра я буду таким же, как он. Смогу гулять с тобой, где захочу.