– А потом? – спросила Роса. – Что было потом?
– Ничего особенного. Некоторые пошли за ним до Мирамара и зажгли на площади огонь.
– В прошлом году было интереснее, – сказала Монтсе. – Помнишь, как толпа подошла к твоему дому?
– Конечно, помню, – отозвалась Лус-Дивина. – Папа надел мавританский тюрбан, вышел на балкон и произнес речь.
– Я этого не видела, – сказала Лусила. – Это правда, что он бросал в окно деньги?
– Да нет! Какие враки, – краснея, возразила Лус-Дивина. Она снова прижала к стакану пальцы и стала нервно рисовать на запотевшем стекле какое-то озеро. – Ребята просили его выступить, вот он к ним и вышел.
– Лусила путает, – вмешалась Роса. – Ей, верно, рассказывали, что он одно время дарил деньги всем приходившим к нему детям, даже тем, что из бараков.
– И вовсе не дарил, – запротестовала Лус-Дивина. – Взамен ребята приносили ему раковины, цветы, рисунки…
– Рисунки? – воскликнула Мария-Глория. – Самая обыкновенная мазня. Мальчик из лавки на углу принес ему лист бумаги в чернильных кляксах и получил за это шесть реалов.
– Ведь папа – художник, он говорит, что детские рисунки… – начала было Лус-Дивина, но сразу же умолкла.
Когда подруги обсуждали поступки отца, оставалось одно – молчать. Объяснения, которые ей давала мать, на таких девочек, как Роса, не производили никакого впечатления.
Одно было совершенно очевидно: папу, который для нее и для матери был лучшим существом в мире, люди, не скрывая этого, считали просто забавным сумасбродом.
Лус-Дивина часто опрашивала себя, чем это можно объяснить, и в конце концов пришла к выводу, что тут какая-то тайна, которую ей не разгадать.
– Завтра, – сказала она, чтобы переменить тему разговора, – я устраиваю ужин. Не забудьте. Приходите все.
Среди подруг воцарилось молчание. Лус-Дивине почему-то показалась, что они переглянулись.
– Кого ты думаешь пригласить? – спросила наконец Мария-Глория.
– Еще не знаю, – ответила Лус-Дивина. – Пакиту и ее брата… Вас… Викки… Педро… Альваро…
– Завтра я иду на футбол, – сказала Роса. – Эрнесто, мой двоюродный брат, стоит в воротах, я буду болеть за него.
– Я тоже думаю сходить поглядеть, – отозвалась Лус-Дивина. – Само собой разумеется, ужин начнется не раньше семи.
– Словом, я тебя не обнадеживаю, – заявила Роса. – Если смогу, загляну к вам.
– Ой, посмотри-ка, кто идет! – воскликнула вдруг Монтсе.
Увидев в зеркале отражение Викки, Лус-Дивина была потрясена. Ее подруга казалась красивее, чем когда-либо, в своем голубом свитере из ангорской шерсти, коротких брючках, с прической «лошадиный хвост». Викки держала в руке незажженную сигарету и, проходя мимо группы моряков, небрежно кивнула им.
– Что будете пить? – спросила ее женщина за стойкой.
Викки несколько секунд колебалась.
– Дайте мне кока-колы, похолоднее.
Чувствуя, что вызывает восхищение, она постояла еще немного перед зеркалом, внимательно разглядывая свое отражение.
– Я растрепана, как ведьма, – изрекла она наконец, приглаживая непокорные пряди волос.
– Брось, брось, не скромничай, – перебила ее Монтсе. – Ты прекрасно знаешь, что выглядишь потрясающе.
– На таком ветру невозможно сохранить прическу, – пробормотала Викки, пропуская мимо ушей ее замечание.
– Можно ли узнать, откуда ты явилась? – спросила ее Мария-Глория, когда она села.
– Ходила в «Олива» на танцы.
– Полагаю, не одна, – игриво сказала Монтсе.
– Разумеется. Меня водил Альваро.
– Вот обманщица! – воскликнула Лусила. – Вчера вечером я видела тебя под ручку с Педро.
– Что за вздор! – отпарировала Викки. – Если я хожу с Педро, разве я не могу ходить с его братом?
– Я видела вас обоих поздно вечером на Пасео, в том месте, где не освещено…
– Хотелось бы мне знать, что ты там делала в этот час, сыщик из сыщиков…
– Была с папой и мамой, к твоему сведению. Мы возвращались от дяди с тетей, и вдруг мама сказала: «Посмотри-ка, кто это там? Не Виктория ли с сыном доктора Гонсалеса?» Я оглянулась и увидела: вы стояли в обнимку.
– Ах, так? – небрежно протянула Викки. – Что же еще ты видела?
– Больше ничего… Если этого, по-твоему, мало…
– Ерунда!.. Я уж думала, ты собираешься рассказать приключенческий фильм. С твоим-то воображением…
– Ты же не станешь утверждать, что я говорю неправду…
– Нет, конечно, нет… Но если бы ты меньше косила, ты заметила бы, что твои сплетни мне надоели.
Лус-Дивина и ее подруги расхохотались. У бедной Лусилы глаз стал косить еще сильнее. Она сказала только:
– Большое спасибо.
– Если я тебя обидела, извини, – прервала Викки последовавшее за этим неловкое молчание, – но впредь постарайся не совать нос в чужие дела.
Помолчали еще. Через некоторое время Мария-Глория спросила:
– Ты свободна завтра вечером? Лус-Дивина устраивает ужин.
– Завтра? – переспросила Викки (сердце Лус-Дивины билось, словно зажатая в кулаке птица). – Нет, занята. Иду на surprise-party.
– Что ты говоришь? – промычала Монтсе, у которой рот был набит шоколадом. – Кто тебя пригласил?
Викки прислонилась головой к деревянной лакированной колонне. Подчеркнутая освещением чудесная красота ее лица ослепляла, от нее было больно глазам.
– Сеньоры Лопес, – ответила она. – Соня, их дочь, звонила мне сегодня утром. По-моему, там будут еще дочери бразильского консула и несколько мальчиков-иностранцев.
– Хотела бы я взглянуть, как у них в доме, – сказала Мария-Глория. – Мама как-то рассказывала, что они держат мажордома и полдюжины лакеев.
– Да нет же, ты путаешь, – вмешалась ее сестра. – Мама сказала, что с такими деньгами они могли бы держать не только мажордома, но и дюжину слуг.
– На днях я проходила мимо их сада. Перед оградой стояла толпа народу, уж не знаю – то ли глазели на лакеев, то ли еще на что-то.
– Наверняка разглядывали новый павильон, – сказала Викки. – Сеньор Лопес распорядился построить гимнастический зал и зал для игр.
– Как тебе повезло! – с завистью воскликнула Монтсе. – Учительница как-то познакомила меня с Соней, но она, наверное, забыла о моем существовании.
– Когда они устраивали прием для старшей дочери, – сказала Роса, – праздник длился до утра.
– У Сониной мамы во всем чувствуется размах, – пояснила Викки. – Не то что у матери твоей подруги, – прибавила она, обращаясь к Монтсе. – В последний раз у них на вечере уже через два часа во всем доме не осталось ни капли пунша.
– Сеньора Ровира вечно скаредничает, – подтвердила Мария-Глория. – Когда праздновали именины Тете, не хватило бутербродов, и пришлось спешно посылать прислугу в лавку.
В этот момент в дверях кафетерия появился Панчо в ковбойском костюме – широкополой шляпе, клетчатой рубашке, короткой кожаной куртке и техасских штанах. С его пояса свисала кожаная кобура с двумя игрушечными револьверами. Войдя в зал, он выхватил их с замечательной быстротой и направил на группу, в которой находилась его сестра.
Онемев от восхищения, Лус-Дивина смотрела, как он, лавируя меж пустых табуретов у стойки и столиков, выкрашенных в желтый цвет, вразвалку подходит все ближе – с напряженным лицом, держа указательные пальцы на спусковых крючках, хорошенький и хрупкий, как фарфоровая статуэтка. Американские моряки перестали петь и свирепо замахали воображаемыми пистолетами. Но Панчо, вскинув голову, прошел мимо них, не проявляя враждебных намерений. Подойдя к столу, где сидели девочки, он немного отступил и, победно выставив вперед свое оружие, с силой нажал на спусковые крючки.
– Как дела, Панчо?
– Ты откуда?
– Отчего это ты не в духе?
– Кто тебе подарил костюмчик?
Не отвечая на град вопросов, Панчо целился в девочек, позволяя любоваться собой.
– Это мамин подарок, – объяснила Викки, польщенная успехом брата. – Вчера ему исполнилось девять лет.
– Мы ш Карлитошом перебили челое племя, – заявил мальчик, – Больше дешяти тышяч индейчев. Они наш ошадили в шторожке, и мы ни одного не оштавили в живых, ни одного, ни одного…
– Поди-ка сюда, – сказала Роса, обнимая его, – Твой костюмчик – просто прелесть!
– У братишки Джорджа был похожий, – вставила Викки.
– Да, помню, – подтвердила Монтсе. – Из грубой ткани, с кожаной курточкой…
– Кстати, – ехидно спросила Мария-Глория, – что слышно о твоем друге?
Викки посадила брата на колени и с беззаботным видом отпила глоток кока-колы.
– Он в Мидлбери-колледже, в Ридинге… Как раз вчера я получила от него два письма.
– На днях в школе говорили, что вы поссорились.
– Какие глупости! Мы с Джорджем, как и прежде, хорошие товарищи. Следующим летом он приедет сюда на два месяца, а я навещу его, когда поеду осенью в Англию.
– Тете говорила, что вы больше не переписываетесь, и еще кто-то сказал тогда, что Джорджа видели с одной итальянкой…
– Несомненно, Лусила, которая ездила в Англию шпионить за ним, – ядовито подсказала Викки.
– Не будешь ли ты так любезна оставить меня в покое? – сказала Лусила. – На этот раз ты меня задираешь.
– Ладно, ладно, – успокоила ее Викки, – не сердись…
– Хорошо, вернемся к нашему разговору, – настаивала Мария-Глория, – ты пойдешь завтра к Лус-Дивине?
– Я уже сказала, что не могу, – повторила Викки. – В восемь я должна идти на surprise-party.
– Ты могла бы прийти раньше, – предложила Лус-Дивина, – а потом, в восемь…
– Нет, я не успею. Мне пришлось бы еще возвращаться домой, чтобы привести себя в порядок, и…
– Кажется, я тоже не смогу, – сказала Лусила.
– Что ж, после матча мы с сестрой придем.
– А мальчикам можно прийти? – поинтересовался Панчо.
– Да, – ответила Лус-Дивина.
– Тогда, ешли хотите, мы поиграем в полицейшких и гангштеров. У меня ешть два пиштолета, рогатка и нож. В шаду мы поштроим баррикаду и будем брошать бомбы в другие дома…
– Знаешь, Панчо Вилья, – сказала Викки, дергая его за уши, так что они стали пунцовыми, – если ты будешь строить такие гнусные планы, я скажу маме, чтобы она отняла у тебя костюм of cowboy.
– Я не штрою гнушные планы, – возразил глубоко оскорбленный Панчо. – Я только шкажал, что мы можем поиграть в гангштеров и полицейшких, чтобы вешело провешти время.
– Нечего тебе об этом думать, – сказала Мария-Глория. – Хочешь быть с нами – веди себя как взрослый.
– Тогда, – сказал он, засунув ручонки в карманы техасских штанов, – что, черт возьми, вы будете делать? Вешь вечер ешть?
– Мы сядем под миндальным деревом и будем разговаривать, – ответила Мария-Глория, – а когда нам надоест, станем загадывать загадки.
– В таком галучае я думаю, что не приду, – объявил Панчо. – От ваших жагадок можно умереть шо шкуки… Может быть, я жагляну, когда подадут ужин, а потом пойду ш Карлитошом в другое мешто…
Убаюканная жужжанием голосов, Лус-Дивина, как сквозь сон, глядела на стол, заставленный бутылками, тарелками, стаканами. Слева от нее американские моряки громко хлопали в ладоши, и самый пьяный из них, фальшивя, подпевал пластинке. Потом музыка смолкла и накупила долгая пауза. У дальнего края стойки перешептывались парочки. Слышалось энергичное пыхтение кофейного аппарата и гудение микстера, сбивавшего гоголь-моголь для Панчо. Наконец Викки вытащила из кармана портсигар и бережно раскурила сигарету.
– Кто-нибудь из вас слышал, что говорил глашатай? – спросила она.
Сделав над собой усилие, чтобы стряхнуть сонливость, Лус-Дивина переломила пополам соломинку, которую держала в руках.
– Я шла с Ненукой по Главной улице, – сказала она, – и, проходя мимо школы…
В этот миг из проигрывателя полилась новая мелодия, какая-то чужая и в то же время знакомая.
Такси, на котором ехал Ута, было «ситроеном» устаревшей модели. Хозяин держал машину на стоянке против большого ресторана, в двадцати метрах от Гран Виа, и, когда швейцар обратился к нему, тут же вызвался довезти пассажира до Лас Кальдаса.
– Только мотор ведет себя не очень-то по-христиански, – не вдаваясь в подробности, сказал он Уте, когда тот сел в машину, – поэтому я предпочел бы захватить с собой механика.
Развалившись на кожаном сидении, Ута ответил, что он может брать с собой столько механиков, сколько пожелает.
– Если случится авария, мы составим партию в карты.
Искусно миновав все уличные заторы, водитель такси подвез Уту к огромной станции обслуживания.
– Подождите меня, сейчас я его поищу, – сказал он. – Тем временем машину проверят.
Ута вытащил из кармана портсигар и не спеша раскурил сигару. Он оперся локтями о пружинистый подлокотник сиденья и с увлечением стал разглядывать рабочих гаража.
Отделенный от них стеклянной перегородкой, в новом, с иголочки пальто, кашне и перчатках, он был склонен сурово судить о рабочих – со смесью высокомерного презрения и утонченного ужаса. Заурядные люди. Вот именно – заурядные. Работают целый день, у них грязные руки и лица в мазуте, получают пособие на каждого ребенка и состоят в каком-то профсоюзе. Поскольку его отец говорил, что они «социально полезны», Ута с гордостью думал, что сам он паразит – столапая гидра с головой водяной лилии, вызывающе бесполезная, предательски фальшивая.
К счастью, отъезд дело решенное, вскоре он покинет этот гараж. На следующий день к ужину он снова будет в Лас Кальдасе. Правда, у него не хватит денег, чтобы расплатиться с хозяином такси, но, если подумать хорошенько, это не так уж важно. Во-первых, люди тотчас же возмещают свои потери. С другой стороны, дома нетрудно будет найти заимодавца, который ссудит ему нужную сумму. Шофер удалится со сказочными чаевыми в кармане, не переставая кланяться. Кто знает, может быть, он даже попытается поцеловать ему руку!
Ута подумал об этом со смутной улыбкой… Во время своей последней поездки в Севилью он, как и теперь, совершенно запутался в долгах, но удача поспешила ему навстречу в обличье майора-баска. «Здесь, – сказал ему Ута, – у меня нет даже жалкого крова, мне негде преклонить голову, в то время как два выставочных зала в Барселоне оспаривают друг у друга исключительное право на показ моих полотен. Если бы благородный человек, подобно вам, испанец и католик, помог в решающий момент Эль Греко, ныне все исторические труды превозносили бы его до небес».
Ослепленный этим доводом, майор со щедрым гостеприимством распахнул перед ним двери своей виллы. Но через несколько дней, устрашенный количеством и жадностью кредиторов, которые набросились на него, он отвез своего гостя в джипе на аэродром; там ему нетрудно было отыскать знакомого летчика, который из дружеских чувств к майору согласился переправить Уту в Барселону, спрятав его в кабине своего самолета.
