Все присутствующие на площади опустились на колени, и бояре, и стрельцы, и подошедшие в большой массе горожане. И так же сделали плененные лейб-драгуны и молчаливый гвардеец, что Алексея изрядно удивило — преображенец был далеко не трус, сражался храбро, и пощаду не вымаливал. Но видимо доводы принял во внимание и сделал для себя определенные выводы, раз склонил колени и голову.

— Обещаю вам, дети мои, что править буду милосердно, судить справедливо, а жить по совести и с христианским смирением. Все подати отменяю, окромя подушной подати и посадских сборов — это в своем манифесте сказал и подтверждаю своим словом. И крест в том целую!

Алексей истово поцеловал поднесенный наперсный крест и подошел к драгунам, что продолжали стоять на коленях, хотя все встали. Сделал над собой усилие, всхлипнул, и негромко заговорил.

— Понимаю, по незнанию на меня пошли с оружием. А потому отпускаю вас! Прошу только об одном — догоните товарищей своих, поведайте им о том, что здесь произошло, что вы сами видели и слышали. Зачем нам лить кровь русскую по приказам «подменного царя»?! Ведь окружил себя иноземцами, и куражится над нашей православной верой и народом! На Москву христианскую, Третий Рим наш, походом идет и всех казням лютым предает! В Твери живых не осталось, и москвичей не пожалеет!

— Все расскажем как есть, великий государь!

— Исполним надежа-царь!

— Крест в том целуем!

— Ты уж прости нас, детей твоих неразумных!

— Все скажу и смерти не побоюсь!

Последний выкрик последовал от преображенца — он смотрел на царя горящим взором. Алексей подошел к нему, положив ладонь на плечо. И поразился — у сурового воина текли слезы. И это растрогало его самого до глубины души, и прерывающимся голосом он произнес:

— Я буду молиться за тебя!

Лицо гвардейца просветлело — а все на него посмотрели с нескрываемой завистью в глазах, многие вздохнули с сожалением.

«Так, я вроде ему немыслимую награду дал, намного значимей, чем любой орден или деньги. Вон как заплакал, да и у меня самого в глазах слезы появились. Так, надо еще с хулителем дело закрыть».

Алексей посмотрел на второго гвардейца — в глазах светилось не смирение, а дикая злоба. Дай ему сейчас возможность — зубами в горло вцепится, как собака кусаться начнет.

— За те слова поносные положено язык клещами вырвать и четвертовать. Но я не хочу тебя казнить, — Алексей задумался на минуту — все молча ждали его окончательного вердикта.

— Ты будешь месяц молчать, кляп вынимать лишь для кормежки. И молитвы читать дозволяю в церкви, но о мирском ни слова. И пусть вериги железные носит, и самый строгий пост соблюдает — грех на нем великий, без вины законного царя срамил и бесчестил. Смирю обиду свою — ибо не ведают, что творят…

Глава 7

— Милосердие хорошо, но проявлять его нужно не к тому, кто при удобном случае воткнет тебе нож в спину, — Алексей скривил губы, и совсем тихо добавил. — Этот гвардеец должен умереть, но не сейчас, а немного попозже. Пусть пока послужит мне рекламой доброго царя, ведь молодые правители так великодушны.

— Такова царская доля, государь, — лицо Ивана Федоровича просветлело, — а то я, как и другие, уже было поверил, что таких лютых злодеев ты будешь и впредь миловать. Да, прежние заслуги принимать во внимание надобно…

— Но руководствоваться токмо целесообразностью. И ничем другим. А потому милость проявлять прилюдно, но наказание в этом случае вершить тайно. Я не собираюсь никого щадить — мне не нужны потенциальные изменники возле трона — князья Алексашка Волконский и Петька Голицын вместе с Николкой Балком наглядно показали, чем может обойтись излишние доверие. Теперь сомнение имею в родичах их, и мысли подспудно терзают — а не предадут ли меня их братья?!