В расцвете пёстрой осенней поры, в конце сентября 1900 года (на Небесной Земле этим дням соответствовало далёкое от нас начало февраля), каждый клерк, каждый канцелярист позавидовал бы иным достижениям цивилизации. Если «движущаяся фотография» и столичные безлошадные экипажи возникли благодаря привычному прогрессу индустриального века, сказать точно так же об электрической вычислительной машине было бы весьма и весьма затруднительно.
Настольные часы привычно отмеряли время, пока Лидделл, обычный секретарь, стучал по тугим клавишам. Вблизи клавиатуры мы бы увидели стопку дисков с предупреждающей надписью «ТОЛЬКО ДЛЯ Э. В. М., В ГРАММОФОН НЕ КЛАСТЬ». Обширный шкаф, вместив в свою утробу сердце машины, наполнял воздух громким стрекотанием зубчатых колёс, шелестом перфолент и скрипом катушек с намагниченной проволокой. Дабы проволока ненароком не потеряла записанную на ней информацию (из-за банального размагничивания), её защищали и от колебаний температуры, и от лишних сотрясений. Впрочем, к техническим вопросам приступим позже, а сейчас мы вернёмся к вопросам гуманитарным.
Лорд Солсбери через своего племянника Артура Бальфура передал секретарю приказ: освоить Э. В. М. В настоящее время секретарь с упорством отдавал время упражнениям. Но и великий государственный деятель размышлял о насущном — в то время как грядущие времена встали перед ним незыблемой громадой.
В текущие дни глава Британской империи размышлял над вопросом: войдёт ли он в число людей грядущего двадцатого столетия? В свете последних исторических событий, что вошли в подлунный мир благодаря двадцать первому веку, правление старого милорда излишне смелым простолюдинам казалось анахронизмом. И в то же время лишь немногие узнали бы, как относились к этому вопросу ровесник лорда Солсбери консерватор Франц Иосиф и ровесник Её Величества германский канцлер.
Милорд прибыл в резиденцию, откуда уже ушла уверенная поступь племянника. Не забываем и о деятельности министра колоний. Каждый делал своё дело. Артур Бальфур отдавал время государству. Его свергнутый брат вспоминал недавно минувшие времена, когда он правил Ирландией, не опасаясь бунта. В свою очередь, господин Чемберлен занимался важным делом в Будущем: ему готовили удобное кресло напротив телеэлектроведущего, готового к беседе. В тот же день Чемберлен встретился с Сергеем Лавровым и в знак благожелательных намерений подарил ему монокль.
В привычном и обыденном мире события шли своим чередом. Сам лорд Солсбери завершил мысль на обыденной ноте, повелев секретарю ввести в память машины любопытное содержимое — «Речи Наполеона» под редакцией американского журналиста Иды Тарбелл. Было бы, кстати говоря, ещё любопытнее, если бы кто-нибудь опубликовал речи господина Путина. С нетерпением ждём новую работу.
Содержание текста пришлось довольно кстати. Секретарь припомнил жаргонную речь, в коей господину Путину придумали прозвища «Напутеон» и «Бонапут». Но не отвлекайтесь, молодой человек. Печатайте, печатайте.[5]
Юноша, сколько ни думал, не понимал злободневную вещь: почему Империя, над которой не заходит солнце, до такой степени сдружилась с русским медведем? До такой степени, что за упоминание Крымской войны и Большой игры отныне можно серьёзно схлопотать. Более того, две державы признали друг друга товарищами по несчастью по критерию «Кругом толпы врагов и все против нас ополчились». Критики отозвались на парадокс карикатурой, изобразив Солсбери и царя Владимира в виде машинистов. Получилась забавная картинка: на железной дороге столкнулись два встречных паровоза, а машинисты только радуются, смеются и пиво друг с другом квасят.
Что касается встречи министра колоний и Лаврова, в их задачи входило совместное владение Индией. Согласно последним известиям, владимирская Россия во имя духовных скреп овладела Индией — родиной братского арийского народа.
Не отвлекайтесь, печатайте.
Э. В. М. обладала несколькими экранами и пультами управления, за которыми могли разместиться от пяти до десяти пользователей. Не менее двадцати тумблеров виднелись на пультах в ожидании своей очереди.
Каждое нажатие на клавишу ундервуда записывало букву на слой прозрачного целлулоида между электрической лампой и экраном, одновременно занося букву во временную память на перфоленте. Особые манипуляции со строками на целлулоиде и с отверстиями перфоленты позволяли редактировать текст задолго до того, как он окажется в памяти машины — на намагниченной проволоке. Не здесь ли главное отличие от обычной пишущей машинки? Но если бы мы сравнили экраны наших Э. В. М. с экранами Будущего, мы бы обнаружили в основном лишь текстовый энтерфас при всех технических трудностях графического энтерфаса. Изобретение большей частью предназначалось для текстов и чисел.
Намагниченная проволока, вероятно, составляла полмили. Её температуру поддерживали сосуд Дьюара и холодильная машина. Её ненужные сотрясения предотвращались умеренным вращением катушек. Вероятность её разрыва, однако, была немногим ниже, чем у проволоки обычного телеграфона (устройство для магнитной звукозаписи). Неудивительно, что на заморозку и на прочие технические нужды тратились большие деньги (и отнюдь не казённые). Не говоря уже об инфляции: в ближайшее время фунт превратится в шиллинг.
