— Скажите мне, Лидделл, что стало с тем гадким пролетарием, Джоном Кенни? С тем, кто замучился на конвейере, и кого обработал господин Хамфри. Из-за чего Кенни на всех нас обиделся. Я пока не ознакомился с последними новостями. Должно быть, он давно в тюрьме?

Рука секретаря замерла около тумблера, но на лице сохранялась почтительность.

— Джон Кенни покинул эт… нашу империю и назвал себя «жертвой режима». А своими оппонентами он называет нас и политиков из б-будущего. После опытов г-господина Хамфри с реанимацией Кенни уверовал и старается жить по-христиански. Он кушает б-бутерброды, вроде, его любимое кушанье, других угощает, из милосердия. Он сдружился с видным американским клириком Томасом Девитт Олдриджем, тот поддерживает и благословляет его активную деятельность. Господин Хамфри сидит не знаю где и одобряет п-политику будущего, играет на саксофоне, на других инструментах тоже. Его главный ученик, доктор Уиллард, спокойно живёт и ж-женат, а ещё один, не помню фамилие, в полевом госпитале в Ирландии. Революционер Владимир Ульянов щас, кажись, на каторге. Наши потомки его застукали в Питере. Н-не знаю. Эдисон, как Кенни, тоже изменился, он сейчас устроил на родине антитабачную кампанию. Это всё, что мы знаем. Остальное, н-навроде, на дисках.

Совершенно точные слова: на полке выстроились стопки шеллаковых пластинок-дисков, словно в ожидании момента, когда игла опустится на бороздки.

— Касательно деятельности Эдисона мы слышали, — с апатичными интонациями подтвердил милорд. — Боюсь, Марку Твену не поздоровится. Он живёт где-то в Европе и вряд ли вернётся на родину, после всей этой антитабачной истерии. Марк Твен сам признавался, что он бросал курить много раз. Если будет время, загляните на диски. На них записаны сведения о франко-германских санкциях против Российской Федерации. Здесь важна одна тонкость. Лишь бы нам — Империи, над которой не заходит солнце — не объявили санкции. Мы ни к чему не причастны. Абсолютно. Мы всего лишь морально презираем подлых грязнейших ирландских бунтовщиков, в наших газетах известных под именем ирлакезы. Бунтовщики восстали против нашей святой власти и воюют с Ольстером. Мы с Ирландией не воюем. Ни в коем разе.

Секретарь с грустью потупил взор. Глава правительства, не меняясь в лице, продолжал поучения:

— Ныне покойный Председатель Совета министров Черномырдин говорил, что за бунт нужно винить бунтовщиков. Или не он говорил, точно не помню. Спасибо Эдисону за конвейер. Спасибо лорду Кельвину за жидко-топливные ракеты. Благодаря конвейеру наша промышленность производит значительное количество ракет и прочего оружия. Мы сугубо морально поддерживаем Ольстер против Коварного Эйре. Поддерживаем людей Ольстера по их собственной инициативе. Всяческие либугралы не согласны. Знаете, кто они? Они своим поведением напоминают бугров. Сейчас нам требуется голубой экран. Включайте новости.

Секретарь не вполне чётко представлял себе цели этой кампании, но перечить он не посмел бы, даже несмотря на молодёжные штучки. Музыка в наушниках сиротливо лежала вдалеке, в ожидании своего часа. Пока же правительству требовался квадратный экран телеэлектроящика. Лидделл повернул тумблер и многократно покрутил рукоятку заводного механизма, пока диск Нипкова со множеством отверстий не достиг установленной скорости вращения. Хрюканье обеспечено (механизма, а не сирийской свинины).

Некоторое время спустя на экране возникла студия. Телеэлектроведущий сидел в кресле на фоне белого экрана — тот готов был принять изображение из проектора. Зрители видели каждое движение далёкого господина, но не могли услышать от него ни единого слова. Единственным выходом из положения стали чёрные листы с титрами.

Ведущий подал знак ассистенту, после чего тот расторопно поместил титры перед камерой. Перед людскими взорами предстал нижеуказанный текст: