— Не будет мелочи на чашку чая, сэр?
Я отмахнулся, и он вильнул от меня влево, к парочке немцев, уткнувшихся в карту.
Я встал над мужчиной, спросил:
— Джефф?
Без ответа, затем голова медленно поднялась — когда-то красивые длинные волосы теперь спутанные, немытые. Губы в язвах, у левого глаза — блекнущий фонарь. Обдало смесью мочи, сырости и тлена. Он сфокусировался, прохрипел:
— Джек?
Хотелось его обнять, отмыть, одеть в чистое.
— Чем тебе помочь, друг? — спросил я.
Не услышал ответа и наклонился. Изо рта у него несло, как от дохлой лошади. Он пробормотал:
— Иди в жопу, Джек Тейлор.
Я отшатнулся, и он попытался выпрямиться, потом сплюнул мне рядом с ногой, сказал:
— Убил мою золотую девочку.
Между нами и адом или небом — только жизнь, самая хрупкая вещь на свете.
Странное дело. Вчера ночью мне снилась Ридж, причем, как ни больно признаваться, в — боже мой — романтическом сне. Охренеть, да?
Во сне она была в моих объятьях, и я сжимал ее крепко, как четки. Она подняла лицо для поцелуя, и потом… О боже, я проснулся виноватым, радостным, запутавшимся, злым — обычный утренний багаж. Хуже того — я по-прежнему чувствовал ее в руках, мне ее не хватало. Другого такого жалкого дурака еще поискать. Кажется, я даже покраснел, заметив, как счастлив.
Из всех возможных извращенных мыслей эта была среди худших. Я что? Влюблюсь в ту единственную, кто мне недоступна во всех отношениях? В эти недолгие мгновения я ненавидел себя больше обычного, а у меня и так заполнена квота ненависти к себе. Я твердо решил давить этот безумный порыв и тушить при каждой возможности. Так и представлял ее лицо в том случае, если мне хватит безумия поделиться с ней этим ненормальным сном: жалость и отвращение. Этот образ быстро развеял всю любовь.
В общем, перенервничал, вот и всех делов.
Я взял словарь, нашел нужное слово — и да, подходило.
Вооруженный, я произнес его вслух:
— Это не более чем аберрация.
Помогло?
Ну да, прям.
Есть одно средство от большинства болезней, верный метод сбить себя с небес на землю, и он такой ирландский, что похож на клише или хуже того — ирландский анекдот.
Это кладбище.
Форт-Хилл близко к докам. Глянешь на север — до «Рэдиссона» рукой подать. Перед входом на кладбище расстилается шоссе Лох-Аталия. Я принес цветов — красных и белых роз, — застенчиво сунув их в сумку. Стоял очередной чудесный день. Такими темпами, глядишь, у нас еще получится какое-никакое лето. Конечно, дождь всегда где-то рядом, но все-таки впадаешь в ложное чувство безопасности. Только купишь летние обновки — и нате, тут же зима посреди июня. У нас в Ирландии есть все времена года, просто разом в один день.
Я шел среди могил, пока не увидел маленькую табличку с надписью
Миссис Бейли
Камень можно поставить только через год, если его вообще поставят. В округе лежали увядшие венки. Я добавил свои мятые розы — хотя бы краски оживят. Никогда не знал, что делают у могил. Встают на колени или так и торчат с мрачным видом? Или что? Я пробормотал:
— Вы были настоящей леди настоящей породы.
Считается за молитву? Это хотя бы правда. Я увидел, как приближается фигура в черном, и сказал:
— Священник на девять часов.
Когда он подошел, я увидел, как он затянулся сигаретой и отправил окурок в скопление надгробий. Самому жуть как хотелось закурить, но казалось, что на кладбище это неприлично. Я узнал его — отец Малачи, постоянный спутник моей матери.
В Ирландии есть некоторые… хотя о чем это я? Вся страна под завязку набита странностями. Среди них — уникальный феномен «женщина/священник». Женщины определенного возраста — обычно старше пятидесяти — усыновляют священника, становятся его постоянной спутницей, и никого это не смущает. Попробуйте так взять к себе монашку. Предполагается, что между ними все совершенно прилично. Сказать по правде, отношения и правда редко выглядят романтическими, но мне почем знать? Я только знаю, что это общепринято.
Одни женщины заводят питомцев, другие предпочитают одомашненных священников. Малачи был с моей матерью не разлей вода. И они точно соглашались в одном: что я
Неудачник
Пьянь
Оболтус
Мерзавец.
Так более-менее расцвела дружба.
Не видел его с того вечера на мосту и, если честно, вряд ли хоть раз вспомнил. Этого здоровяка снова окружала никотиновая дымка. Никогда не видел настолько преданного своему делу курильщика. Причем не сказать, чтобы сигареты приносили ему удовольствие. Наоборот, они словно подливали масла на его и так короткий фитиль. Смотреть, как он закуривает, было жутко, глаз не оторвать. Он затягивался с яростью — скулы выпирали, глаза чуть не проваливались в голову. Антитабачное лобби могло бы ставить его на свои плакаты, всех бы отвадил.
— Тейлор, — сказал он.
Я решил обратиться по полному имени, произнес с каплей издевки:
— Отец Малачи.
Удивил его. Он был в обязательном черном, над тяжелым черным свитером торчал воротник. С него ручьем лился пот.
— Я и не знал, что здесь твоя территория, — сказал я.
Очевидно, мы собирались делать вид, будто встречи на мосту не было. Меня это устраивало — в чем-чем, а в отрицании я силен.
— Я видел, как ты пришел.
— И что, проследил? Слежка священника — не уверен, что это хорошо, не говоря уже о том, что малость необычно.
Что бы там с ним не творилось, он откровенно нервничал.
— Мне нужна твоя помощь, — сказал он.
В точности как в прошлый раз.
Эти слова его чуть не задушили, пришлось цедить их меж зубов. Я не собирался упрощать процесс, промолчал. Оставил, как говорят психологи, черную дыру — пусть сам заполняет. Однажды полицейский в штатском мне сказал, что молчание — лучший инструмент допроса. Люди его терпеть не могут, им обязательно надо заполнить пустоту.
И он заполнил.
Нашарил сигареты, закурил, спросил:
— Можно тебя угостить?
И увидел мое лицо. Он — тот, кто годами порицал меня за выпивку, — попытался исправиться, сбился, добавил:
— Я имею в виду, чаем… или кофе. Можно сходить в «Рэдиссон», хороший отель.
А еще у них запрет на курение. Сфера обслуживания как раз вела тяжелую битву с правительством. С 1 января 2004 года курение запрещалось в пабах, ресторанах, общественных местах. Сфера обслуживания заявляла, что запрет в первых двух прикончит туризм, не говоря уже о местной индустрии. Курильщики не могли себе представить, чтобы пойти в паб без никотина, и зареклись выходить из дома.
