– Довольно! Довольно! Хорошо! Хватит, убедил! – Это Маруся поспешила осадить разошедшегося «борца со случаем».
– Так. – Павел делает суровую мину, используя ошибку природы: то есть морщит крылья бровей и внушительно строго упирается взглядом.
– Какая же у тебя гарантия, голубчик, от следующих случаев, которые также могут произойти и помешать твоему экзамену: первое, от землетрясения, которое может разразиться и поглотить твою тяжеловесную особу, второе – от кирпича, вдруг сверху сорвавшегося на твою голову, от… и т. д. и т. д. – вплоть до того случая, что я могу, на почве весеннего благорастворения воздухов, вдруг взбеситься и всадить тебе вилку в горло, приняв его за яичницу?..
– Намолол, – улыбается невозмутимо Иван. – По теории вероятностей…
– К черту теорию вероятностей! – кричит Маруська. – Надоела! Ты про нее в день по сто раз лопочешь…
– По теории вероятностей упомянутые тобой случаи могут происходить раз в 2000–3000 лет. Я их не принимаю во внимание. Я объявляю войну только тем случаям, которые повседневны и связаны всецело с нашей расхлябанностью и непредусмотрительностью. Вот, например… подними, пожалуйста, папиросу, она горит… вон-вон там, в углу, на чемодане… может быть пожар… а ты, Марусенька, будь добра, сними сковородку с дверки печки… я понимаю, ты ее убрала туда от кошки, но она пребывает в крайне неустойчивом равновесии, упадет и разобьет тарелку, которая стоит как раз под ней…
– Ха-ха-ха!.. «Борец со случаем»!.. – Маруся сковородку однако снимает.
– Гениально! Изумительно! – бормочет Павел, делая вид пришибленного, но окурок поднимает. – Детектив! Шерлок Холмс!.. Шерлок Холмс – только… наизнанку. Ха-ха-ха…
Иван безмятежно улыбается:
– Почему «наизнанку»? Хочешь, докажу, что и не «наизнанку»? Чудес хочешь, чтобы уверовать?
– Пожалуйста, пожалуйста, Ванюша! – виснет Маруся на рукаве у «Шерлока Холмса». – Ну-ка, расскажи что-нибудь… про нас что-нибудь… Я так люблю слушать!
В серых глазах Ивана – лукавые огоньки. Через секунду вместо них – сосредоточенность, работа мысли, он окидывает зорким взглядом своих собеседников.
– Вот вчера ты…
– Меня оставь в покое! – торопливо перебивает вдруг заерзавший на стуле Павел.
– Нет, уж извини. Хочешь чудес, хочешь доказательств, так слушай: ты вчера имел смычку, – свидание, что ль, – с некой буржуазной дамой…
– Врешь! Врешь! Докажи!..
– … с некой буржуазной дамой. И притом смычку довольно интимного характера… Это, между прочим, совсем не коммунистично…
– Он брешет! Брешет!.. На арапа бьет!.. – кричит Павел, крайне смущенный, обращаясь к рассыпавшейся в беззвучном смехе Марусе.
– Зачем на арапа? Нет. Я даже скажу, что твоя дама – жгучая брюнетка, небольшого роста, очень небольшого. Ну… еще что?..
Под острым, сосредоточенным взглядом Ивана Павел чувствует себя, как раздетый посреди людной улицы…
– У нее длинные отшлифованные ноготки… Одним словом, «элемент»… Может, довольно?..
Маруська на десятом небе от блаженства, но ее смущает немного, что Иван теперь переводит свой взор-кинжал на ее голову, платье, руки, ботинки.
– Подожди, подожди! – кричит она. – Объясни раньше, как это ты Павлушку вскрыл?..
– Хочешь? – обращается Иван к надувшемуся Павлу.
– Очень даже, – ледяным тоном отвечает тот.
– Первое, – отсчитывает Иван по пальцам. – У меня очень тонкое обоняние, от Павлушки же благоухает духами…
– Я вчера в парикмахерской был…
– Неправда, – говорит Иван, а Павел, как черепаха, которую ущипнули за хвост, втягивает голову в плечи. – Ты надушен не одеколоном, а именно духами: мой нос не проведешь… Из наших, конечно, никто не занимается этим делом, следовательно, твоя дама – из «благовоспитанного» общества. Из того же факта, что одежда твоя так напиталась ароматами, следует интимность вашего свидания. Затем… Снимите, Павел Никифорыч, с третьей сверху пуговки вашего френча черненький волосок. Он не ваш, ибо чересчур длинен.
Павел обнаруживает в указанном месте названный предмет, краснеет, пыхтит и вдруг разражается смехом – смех достаточно громок, но недостаточно искренен:
– Ха-ха-ха!.. Молодец!.. Беру свои слова обратно! Настоящий Шерлок Холмс – патентованный… Довольно! Молодец!..
– Нет, нет!.. – протестует Маруся. – Насчет интимности и низкого роста – ясно, а вот откуда «отшлифованные» ноготки?..
– Это сам Павлушка тебе скажет…
Смущенный Павел трет кисть левой руки.
– Царапается, черт, как кошка, – бормочет он.
– Ну-с, примемся за Марусеньку…
– Ну-ка, ну-ка, ого!..
Только что «Шерлок» запустил свои щупальцы на новый объект, как последний, сорвавшись со стула и уронив со стола нож, метеором мелькнул в дверь… Тррр-ты-ты-ты… – посыпались каблуки по лестнице… Ха-ха-ха!.. – вдогонку…
Уговорившись относительно завтрашнего дня, Павел ушел вслед за Марусей. Оставшись один, Иван почувствовал неприятный осадок в сознании. Что-то не по себе было. Стыдно было, вот что.
– Экий я дурак, – соображал он, – словно мальчишка, увлекся сыщицкими наклонностями… Да еще разоблачениями занялся, балда!..
И сейчас же, противореча самому себе, собрал осколки разбитого стекла, исследовал их тщательно, словно они ценились на вес золота, завернул в бумагу.
Так же тщательно осмотрел противоположную стеклянной двери стену. Потом разочарованно свистнул, не найдя никакой нити к загадочному происшествию.
Задумался и в таком состоянии просидел около часа, вопреки своей положительности и рассудочности.
Не оставалось и тени сомнения: палочка исчезла… Не клал он ее в шкап с книгами?.. Конечно, туда и положил… Но там ее не оказалось…
Перевернул комнату чуть ли не вверх дном… обыскал каждый закоулок – даже в туфли ночные заглянул – нет палочки, исчез детрюит.
Комната на ночь запиралась – дверь и теперь на крючке. Крючок массивный, через щелку его не откинешь.
Окно?.. – Окно открыто.
Волосы рвал на себе злополучный изобретатель; ломал пальцы в непроходимо-черном отчаянии… В глотке загорчило от спазмов… Заскочили глаза внутрь, втянув кожу темными кругами…
Что делать?! Последние гроши истрачены… Нет больше урановой руды. Перебиты-исковерканы химические приборы. Детрюит рождался в муках и, появившись на свет, уничтожил все, что способствовало его рождению.
Выскочил из комнаты…
Дьякон ушел в Наркомпрос, дьяконица – на исходящий-входящий, – перевалило за одиннадцать утра.
Выскочил на двор, потом за ограду, на улицу… И без шапки, с расстегнутым воротом, помчался вниз по Никитской…
Куда? Куда?
Прохожие шарахались в сторону. Мальчишка-моссельпромщик свистнул вдогонку через пальцы. Милицейский хотел остановить, но передумал, махнув рукой. Лишь шершавая собачонка с пронзительным лаем назойливо увязалась вслед, пытаясь тяпнуть за ногу…
С налитыми кровью глазами обернулся на полном ходу к ней:
– Р-р-р-разрушу!!.
Вначале было занятно: большой лохматый человек с исцарапанным лицом, в протертых брюках студенческих, атаковывал маленькую шершавую собачонку, хрипло вопя: р-р-разрушу! – а та, играя, отпрыгивала, безостановочно лая и взвизгивая от удовольствия…
– Папа, смотри, пьяный…
Обыватель с брюшком потащил сына на другую сторону:
– Нет, детка, это – сумасшедший…
Три дня и три ночи пропадал дьякон. В первый день и в первую ночь мучилась дьяконица Настасья. Ворочалась на пуховой перине и, давя клопов на стене, догадывалась, почему ушел муж:
– Это потому, что я Митеньку при нем нежно обозвала, когда он ранился…
Вздыхала и делала вывод:
– Господи, жуть-то какая! Ни одного мужчины в доме!..
На второй день, заплевав губы шелухой от подсолнухов, тараторила легкомысленно в палисадничке при лодыре Полувии:
– И на что мне дьякон сдался!.. Да и не дьякон он, а расстрига!.. Подумаешь, – сокровище какое!.. Без него не проживу! Чего мне? Сама служу, сама деньги зарабатываю… Вот возьму да и найду себе нового мужа… И-хи-хи…
Пойми-ка ее: то ли она шутит, то ли серьезничает!.. Затараторила про какого-то красавца Петю Огуречного, регистратора при Наркомпросе, о брючках его галифе фасонных, об усиках в стрелку… и понесла, и понесла…
Неодобрительно отозвалась сторожиха – женщина строгая и «в положении»:
– Озорная ты, дьяконица. Ветер у тебя в голове… Потому и детей нет.
Слушать больше не стала: ушла, бросив сурово:
– Ты бы, хуч, губы от шелухи ослобонила…
– И-хи-хи-хи!..
На третий день, поздно вечером, яко тать в нощи, пробираясь вдоль церковной ограды и галифе пачкая известкой, пришли «усики стрелкой» к дьяконице. Пришли и долго засиделись. Не на ветер бросала крылатые слова дьяконица Настасья. Посерело небо от усталости: все ждало – когда-то откроется домик церковный в три окошечка; заморгали виновато звездочки, пропадая одна за другой, взволнованный примчался ветер, с полей примчался росистых и прохладных: конфузливо взрумянилось облачко на востоке. – Не выходили «усики».
– Дур-рак!.. – в досаде крикнула ворона на обескрестенном куполе, каркнула и кувыркнулась в помойную яму…
…Вернулся дьякон-то!.. С черного хода зашел, опасливо озираясь; стукнул два раза в окошечко, забубнил:
– Мать, а мать!! Ну-ка!..
Ох, и всполошилась дьяконица, голос родимый узнавши… И напугалась и обрадовалась до смерти…
Пойми-ка ее!..
Зашипела на «усики»:
– Ну, ты, развалился! Собирайся, что ли!.. Муж пришел… Да ну, скорей, черт вас здесь носит!..
– Мать, а мать? Ну-ка… – бубнил дьякон с осторожкой. – Ну-ка, выглянь, мать…
«Усики» галифе быстро надели, а с сапогами еле-еле справились: и то правый на левую ножку напялили, а левый на правую…
– Ох, скорей!.. Горюшко ты мое!.. – ныла дьяконица, пальцы ломая… шипела: – Сам откроешь там, ключ-то аглицкий… Дверь только покрепче прихлопни за собой… О, уродина!..
И к окну. Ставень открыла:
– Вася!
Зарос дьякон волосами до глаз, а глаза вороватые – бегают, бегают…
– Что, мать, Митька-то дома?
Обиделась дьяконица.
– На кой ляд мне твой Митька сдался!.. Думаешь, валандаюсь я тут с ним, с прыщавым?.. Я тут мучаюсь, а он… – И в слезы.
Нетерпеливо перебил дьякон:
– Брось, мать, я не про то… Где Митька-то, отвечай! Спит, что ли?
– Нету Митьки! Был да весь вышел!.. В сумасшедшем Митька твой сидит! На вот!..
– Что-о? – Уже два года, как не было у дьякона бороды, а тут опять вспомнил, за бороду схватился и поймал воздух.
– В су-ма-сшед-шем?
Обрадовался прохвост, зубы гнилые до ушей осклабил.
– А ну, отпирай, мать… Я уж тебе порасскажу… заживем, мать…
Экзамен сдан благополучно. Никакие случаи и случайности не помешали ему. Но ведь зато и меры были приняты соответствующие. Меры, в корне пресекающие возможность появления недруга рода человеческого – случая. А Павел так и не явился, проморгал срок. Замотала его ароматная дама.
– Эх, Павлушка, Павлушка!.. Связался ты с кем не следует! Пропадешь ни за грош ломаный!.. Хороший ты парень, жалко… Не мы ли с тобой дули и в хвост, и в гриву Калединых, Корниловых, Деникиных, Колчаков, Врангелей и пр., и пр.?! Мы. Да как дули? Только перья золотые из генеральских хвостов по воздуху реяли…
– Эгой, Карп, Карп!.. Газеты есть?..
– А то, – отвечает флегматично дворник.
Иван Безменов – светловолосый гигант – через пять ступенек на шестую скатывается по лестнице: не сходит, а слетает вниз – на крыльях… впрочем, без всяких крыльев, хорошо развиты мышцы ног, крепки и упруги, хоть одна и прострелена в бою под Воронежем с бандами генерала Мамонтова.
