– Дай мне его карманные вещи, – говорит Безменов и вынимает лупу.
По очереди он изучает револьвер, бумажник и записную книжку. По его бесстрастному лицу трудно судить о результатах осмотра, но Васильев довольно потирает руки.
– Ну-ка, друже, ну-ка, – подзуживает он, – разоблачи-ка этого зверюгу…
– Зверюга небольшой, – вдруг отвечает Безменов, откладывая вещи и пряча лупу, – самый обыкновенный, рядовой работник. – Потом пронизывающий взгляд на «чернобородого»: – Не правда ли, гражданин В. Ф. Сидорин?
Волнение опознанного таково, что пот струйками начинает сбегать с его лица и трясутся ноги, как у паралитика.
Безменов перекидывается многозначительным взглядом с Начсочем, и тот записывает что-то.
– Скажите, Сидорин, – улыбается Безменов, – ваша переплетная, не правда ли, невелика? Вы еще не приобрели машины для обрезки книг?..
«Чернобородый» передергивается и лязгает зубами.
– Неправда, неправда! – наконец выкрикивает он. – Моя фамилия не Сидорин и никакой переплетной у меня нет!..
– Ну зачем бы я стал врать? – добродушно возражает Безменов. – Все ваши профессии у меня как на ладони. Скажу, например, что вы, должно быть, великолепно играете на рояле или на пианино… У вас что: рояль или пианино?..
– Неправда! Неправда! – хрипло бубнит Сидорин. – Ничего у меня нет!..
– Ну, это мы сами узнаем, – продолжает Безменов. – Да, вот еще: я убежден, например, что ваша переплетная работа является побочным занятием; скорей всего – ширмой, которую вы себе избрали для некоторых неблаговидных целей; так сказать – подделка под рабочего человека, что?..
Сидорин тяжело дышит, затравленным зверем смотрит на дверь и на окна; в расширенных зрачках виден ужас.
– Между прочим, скажите, – продолжает мучитель с веселым участием в голосе, – вы скоро закончите свой литературный труд?.. Это, должно быть, мемуары о делах ваших и подвигах «доброго старого времени»? Не правда ли?..
– Ч-черт! Ч-черт!.. – вылетает ненавистное из сдавленной глотки.
– У нас чертей не водится, – балагурит рабфаковец, – ищите их в святых храмах, мы постоянно их там разыскиваем… Вот еще что, гражданин Сидорин, никак не пойму одного: почему ваш брат Борис, к которому вы должны были попасть сегодня к 7-ми часам вечера (но не попадете), почему он имеет такое пристрастие к дорогим сигарам?
Сидорин шатается, бледнеет, чуть не падает. Его рот ловит воздух, ноги подгибаютсся.
– Уведите его, – говорит Безменов красноармейцам, а Васильеву: – и пошли к нему врача, я задал ему слишком жестокую встряску… Слабонервный господин… Ну, – поднимается он, – ты знаешь, конечно, что дальше делать? Что касается меня, то на заседание, которое у них будет в семь часов вечера, я не пойду. Скучно… Вы их переловите там, как перепелок…
– Подожди, – Васильев звонит и отдает приказание пригласить всех свободных агентов. – Ты, друже, без обиняков, не боясь меня обидеть – я не из таковых – сообщи: какую бы программу действия ты сам предпринял. Я уж не спрашиваю о том, как ты обмозговал это дело… Ведь, вишь какими способностями тебя природа наградила…
– Что ж, – отвечает Безменов, – надо постараться узнать адрес этого В. Ф.Сидорина – произвести у него обыск, но это после – сначала узнать адрес «Б» (Бориса, что ли?) Сидорина и захватить там всех, кто сегодня соберется в 7 часов, ну и так далее. В этих вещах не мне тебя учить… Ну, а Аммонита ты пока оставь: он рядом со мной живет – не убежит.
– Значит, ты не пойдешь?..
– У меня есть еще одно дело. Пока неопределившееся. И я прошу тебя дать сегодня к моей квартире, а лучше на церковный двор – знаешь, рядом? – двух или трех человек хороших агентов. Чтоб, когда совсем стемнеет, они уже были там…
– Ладно.
– Но предупреди их, чтобы прятались хорошо. Только на мой свист – чтоб отзывались… А если под ногами будут мешаться без толку, по шее накостыляю…
– Ладно, ладно, – смеется Васильев, – смотри, самому как бы не накостыляли. Таких дам, что ползают, как змеи, а видят ночью лучше мартовских котов…
Один за другим входят четыре агента. Безменов хочет проститься, но Начсоч с лукавым лицом делает ему сюрприз:
– Подожди, друже, от меня так легко не отвертишься… Ну-ка, этим хлопцам прочти лекцию насчет своего дела. Как ты этого Сидорина опознал? Ну-ка, ну-ка! Это им наука!..
– Да чего там, – отказывается Безменов, – ерунда все это… Каждый мало-мальски наблюдательный человек сумеет сделать то же…
Но хлопцы усаживаются, а Васильев настаивает, и сыщику-любителю приходится выступить в роли преподавателя:
– Ну вот насчет того, что он рядовой работник: у него ботинки, видишь ли, здорово потрескались, ранты вымокли, да и все переда – тож, значит, приходится частенько быть под дождем, стоять, что ли, на слежке… Одежонка у него плохенькая, латаная – крупный зверь, выходя на охоту, оденется потеплей и поприличней. Может быть, у него даже на этот случай специальный костюмчик найдется… Одно к одному, ну и выходит, что он среди своих рядовой член…
Теперь насчет профессии и фамилии… Видишь ли, у него руки (правая, верней) показывают хорошее знакомство с ножом: мозоль через всю ладонь. Такие мозоли бывают или у сапожников, или у переплетчиков – у переплетчиков, когда они ручным путем обрезают книги; значит, небогатые переплетчики, переплетчики-одиночки, любители. Но у сапожников руки – всегда грязные, замаранные лаком, варом, лоском, а у этого чистенькие; значит, он не сапожник, а переплетчик – ведь переплетчикам то и дело приходится мыть руки, чтобы не залапать материала. Кроме того, на его брюках есть клейстерные пятна – еще один плюс… Теперь – к слову скажу – ежели он переплетчик, то уж, ясно, не будет отдавать своих книг на переплет другим, а сам переплетет; у него записная книжка, вишь, какая фасонистая… сразу видно: сам делал и для себя постарался. На переплете – клеймо, а в клейме – «В. Ф. Сидорин». Ясно?..
Хлопцы и Васильев дружным мычанием выражают свое одобрение.
– Ну вот. Я сказал ему, что переплетная – ширма, за которой он прячет свою настоящую физиономию. Почему я так сказал? А вот почему. Его руки, кроме упомянутой профессии, говорят еще о других, более интеллектуальных, что ли. Все десять пальцев у него сильно вытянуты; в особенности мизинцы и большие пальцы; и они, кроме того, когда он растопыривает руку, оказываются на одной прямой линии, это – особенность пианистов и притом таких, которые занимаются музыкой с детства. О том же говорит сильная уплощенность концевых фаланг его пальцев, что объясняется давлением, постоянно и издавна испытываемым ими со стороны клавиш. В скобках скажу, что наш герой знал некогда времена лучшие…
Теперь о его литературных занятиях. Мало того, что застарелые чернильные пятна на пальцах правой руки ярко свидетельствуют об этом, имеется еще одно, более тонкое показание – показание, которое открывается лишь при очень внимательном осмотре и сличении обеих рук. Все дело в указательных пальцах. У человека, много пишущего, указательный палец правой руки всегда меньше и площе своего собрата по левой руке. Опять здесь играет роль профессиональное давление, оказываемое на палец, которым придерживается ручка или карандаш. Вот, кажется, и все…
