Реклама полностью отключится, после прочтения нескольких страниц!
Эти тоже изредка убивали, но основные силы «попов» уходили на удушение развития человека, на блокировку науки и знаний о мире.
(Их тоже надо понять. Только полное безмыслие масс обеспечивало успешность религиозного бизнеса.)
Вся же остальная «историческая масса человечества» покорно обслуживала и кормила убийц, воров и попов.
Общими усилиями вся эта публика создала культуру, историю, да вообще всю архитектуру человеческого сообщества.
Конечно, ей нельзя было этого доверять. Но сегодня изменить что-либо в этой «архитектуре» практически невозможно. Она намертво вплавлена в рассудок хомо. Изъять ее можно только вместе с рассудком.
Скверные новости на этом не кончаются.
«Краеугольными камнями» человечества были не только злоба, похоть и вороватость. Все его глобальные «правила» основаны исключительно на донаучных, т.е. на полностью ложных представлениях обо всем. Ведь поступками и мыслями «строителей» мира всецело управляли «эйдосы» галлюцинаторного и фантазийного происхождения. Никакого отношения к реальности они не имели.
Как ни крути, но такое состояние маркируется известным диагнозом и определяется, как «тяжкое».
Здесь мы обречены сделать вывод: все, чем так гордится человечество — это результат усилий тех существ, которые по меркам клинической психиатрии никак не могут быть признаны здоровыми.
Увы и ах. История человечества строилась неадекватными персонажами, что определило стиль и содержание картин, поэм, соборов и прочих «пирамид».
Земная цивилизация базируется на патологии, бережно сохраняет ее основные черты и не имеет ни сил, ни желания преодолевать эту маленькую неприятность.
Был ли иной путь? Нет, его не было. Физиология человеческого мозга определила один-единственный возможный вектор развития.
Конечно, дело не только в мозге.
Не стоит сбрасывать со счетов и фашизм. Он стал «вечным спутником» и главным наставником человечества. Он же воздвиг все здание людской истории.
От времен неолита до первой трети XX века фашизм рулил миром, оставаясь безымянным. Свое имя он получил благодаря романтику Муссолини.
Бенито всего лишь возродил традиционную, классическую форму управления людьми. И получившийся кошмар назвал эффектным словом «фашизм».
Чуть позже фюреры и концлагеря сделали это словечко символом абсолютного зла. Понятие «фашизм» стало синонимом глобального, изощренного преступления. А также мрака, подлости и скотства.
Но!
За ничтожными исключениями вся хронология человечества является торжествующим и сочным «фашизмом».
Фашизмом было все. Но до поры до времени он считался не злом, а нормой.
Никто и не предполагал, что бывает как-то «иначе».
Никто не сажал на скамью «нюрнбергского трибунала» Аменхотепа III, Робеспера, Тимура, Моисея, папу Григория IX, Атиллу, Наполеона, да и сотни других «творцов мировой истории». А ведь каждый из них, кровавя континенты, мастерил свой «рейх», мало чем
отличающийся от гитлеровского.
Гитлеру просто не повезло с эпохой.
На пять веков раньше за свои проделки Адольф получил бы почетное место в учебниках и барельеф в храме «вождей человечества». Рядышком с садистами Цинь-Ши-Хуанди и Карлом Великим.
Фашизм был не просто привычным, но и обязательным явлением. Никому и в голову не приходило, что это — «зло».
Геноцид был рабочим инструментом любой власти, а массовые убийства — бытовой нормой.
Но!
Свыше 5000 лет фашизм абсолютно всех устраивал.
Международные трибуналы не пугали организаторов Варфоломеевской ночи или крестовых походов.
«Молот ведьм» на протяжении столетий был бестселлером и основой права.
Христианство почти 2000 лет демонстрировало диктат, который и «не снился» ни германскому нацизму, ни русскому коммунизму.
Заглянув в любую эпоху, мы везде увидим все то, что сегодня маркируется ужасным понятием «фашизм».
Ничего удивительного. По-другому и быть не могло.
Топот легионов и прах концлагерей — это естественное продолжение истории питекантропов.
Но дело не только в «грязной» родословной homo.
Все еще забавнее.
Следует понимать, что т.н. «фашизм» — это не человеческое изобретение.
Все вещество вселенной подчиняется безжалостному закону организации материи. Этому закону чужды любые сентименты. Диктатура начинается с субатомного уровня и пропитывает собой все.
Чтобы о себе не навоображали homo, но и их популяция — не исключение.
Миллиарды тонн человечьего мяса сообщества людей — это тоже часть материи. И эта масса подчинена тем же безжалостным правилам, что и остальная «плоть» мироздания, от грибниц до галактик.
Так что «Фашизм» — это просто домашнее, «человечье имя» закона организации материи. Именно по этой причине он бессмертен.
Примерно пять тысяч лет фашизм был неощущаем, как «зло», пока не нарисовалась альтернатива.
Уместна аналогия со смрадом тела. До воцарения гигиены на вонь никто не обращал внимания.
А еще точнее будет сравнение с религиозной верой.
Мистический бред был нормой рассудка, пока не появился атеизм.
Глава VI
БРИЛЛИАНТОВЫЙ КИРПИЧ
Именно в первичной стае мы видим подлинное лицо человека, еще не покрытое гримом легенд.
Здесь же, в стае эпохи плейстоцена, содержится и ответ на вопрос о различии человеческих характеров и о наличии «индивидуальности» особей.
Увы.
Никаких «характеров» нет. Индивидуальностей, основанных на разности характеров, тоже, соответственно, нет.
Истеричными и агрессивными являются абсолютно все люди в равной степени. Это видовая черта. Просто одни особи могут себе позволить демонстрировать истеризм и агрессию, а другие — не могут.
Нет характеров, есть только обстоятельства. Одна и та же особь, в зависимости от ситуации, будет либо унижать, либо унижаться.
То, что называется «характером», это просто градиент статуса, актуальный на данную минуту. Не случайно ген характера так и не был обнаружен.
Генетики по этому поводу долго причитали и самобичевались. Они искали то ген, то комбинацию генов, но так ни черта и не нашли.
Этот поиск и не имел смысла.
Никакие «характеры» логикой эволюции не предусмотрены.
Конечно, есть набор особенных качеств.
Но! Он абсолютно идентичен для всех особей, составляющих вид или род.
Люди в этом смысле ничем не отличаются от косяка сайры или стада гну.
То, что им самим кажется существенными различиями — не является ни существенными, ни различиями. Это миражи, рожденные социальными играми и культурой.
(Гну, получив диплом психолога, тоже уверует в неповторимость каждой особи своего стада.)
Генетические колебания, разумеется, есть.
Они снабжают homo некоторыми внешними разностями и наследственными болезнями. Но ровно столько же геномных оттенков мы обнаружим и в косяке сайры. И ровно столько же «индивидуальности» отдельных особей.
Дело в том, что эволюция никогда не занимается штучной работой. И не обеспечивает каждое животное некой «неповторимостью».
Она оперирует только видами, родами, популяциями. Т.е. очень большими массами животных.
Увы. Индивидуальности в том смысле, который вложен в это слово культурой, взяться неоткуда.
В «неповторимости» каждой единицы рода нет ни смысла, ни малейшего преимущества. Ее наличие «рассыпало» бы стаю и обрекло ее на быстрое вымирание.
Более того. Никогда не смог бы сложиться язык, общий хотя бы для трех особей.
Индивидуальность — очередной культурный мираж. Люди абсолютно убеждены, что все они — разные. Неповторимые и уникальные.
Ничего удивительного. Вероятно, и сайра видит разницу в блеске чешуек соседок по косяку.
О да! Бывает, конечно, что у восемнадцатой сайры слева на три чешуйки больше, чем у той, что справа. Да и корни грудных плавничков темнее.
Но различия в блеске вызваны лишь игрой освещения или его преломлением в воде. А количество чешуек вообще никакой роли не играет.
Биологическая «индивидуальность» как у сайры, так и у человека невозможна.
Все единицы, составляющие род, всегда являются клонами, и человек тут не исключение.
Индивидуальность — это всего лишь «отпечатки пальцев», которые среда и опыт оставили на особи.
Другая среда и другая судьба из того же самого биологического материала вылепят и совсем другую «индивидуальность».
Почему так?
Объясняю. Нomo — очень уязвимая тварь.
Соответственно, и иерархия в человеческих стаях зыбкая и подвижная.
Дело в том, что любая дыра в любом боку — немедленно приводит в движение всю иерархическую лестницу.
Если дыра в чужом боку — то особь перемещается вверх. Если в своем — вниз.
Социальная роль каждого экземпляра многократно меняется. Задача — соответствовать абсолютно любому статусу.
Наличие закрепленного за существом уникального «характера» сделало бы это невозможным.
И обрекло бы такую особь на остракизм, беспомощность или смерть, а стаю — на распад.
Любой «природный» индивидуализм в стае homo столь же немыслим, как и в стае павианов или гиен.
Поясняю.
Только плотное, синхронное сообщество давало homo шанс выжить. Индивидуальность же неизбежно приговаривает своего носителя к нетипичному поведению. А оно смертельно для самой особи и разрушительно для стаи.
Никакой индивидуализм никак не увязывается с природой подлинного человека.
Ведь идеальное состояние стаи — это абсолютное единство, а по возможности и мурмурация.
Напомню.
Мурмурация — это способность животных-жертв сливаться в подвижные фигуры, способные пугать хищников размерами и мощью.
К примеру, тысячи европейских скворцов способны сложиться в грозную птицу размером с небо.
Как бы сладко это чудовище не пахло скворчатиной — никому и в голову не придет его атаковать.
Угрехвостые сомики знают, как они вкусны. Поэтому тысяча этих робких рыбок склеивается в сверлящего воду монстра. При встрече с ним даже акулы приседают в глубоком реверансе.
Умеют притворяться огромными грозными организмами гамбузии, кашмирские луцианы, крабы-пауки etc, etc.
Нет сомнения, что и люди плейстоцена в момент опасности или агрессии вели себя подобным образом.
Следы этого стиля отлично сохранились и в современном поведении человека.
Homo до сих пор склонны приврать о своей величине и страшности.
У них есть непобедимая потребность сбиваться в синхронно движущиеся огромные фигуры, вводящие в ужас недругов.
Это, конечно, еще то «наследие», но оно прекрасно работает и широко практикуется.
Присмотритесь.
На своих военных парадах люди мурмурируют еще убедительнее, чем скворцы в небесах.
Да и у греческих фаланг, крестных ходов, демонстраций, наполеоновских каре, олимпийских церемоний и бразильских карнавалов корни в том же древнем инстинкте, который делает чудовище из тысячи робких сомиков.
Мурмурация, кстати, находит немедленный отклик и в мозге.
Вовлеченность в любую «толпу» радикально меняет поведение и состояние человека.
А структурированная толпа, как фактор ИСС работает еще сильнее, чем хаотичная.
В ней начисто растворяется любая «индивидуальность».
Персональные взгляды и эмоции быстро исчезают, сменяясь коллективными. И это тоже — отголосок плейстоценового опыта.
Мурмурируя на параде, митинге или танцполе, человек сладко возвращается в стаю. Т.е. «домой».
Если и этого мало, то вспоминайте «эффект Уэлсли». У тесно контактирующих дам — синхронизируется менструальный цикл, а мантия Маркиони (выделяемый кожей слой жиров и кислот) приобретает полную химическую идентичность.
Это все отголоски времен, когда человеческая стая была сплавлена в единое целое. Из той же «оперы» болезненная зависимость от чужого мнения, вечный поиск единства, и патологическое пристрастие к «общению». Оттуда же растут ноги моды, конфессий,
партийности, национализма и злобная нетерпимость к «внестайным» представлениям.
Более того, некая врожденная «индивидуальность» обеспечила бы уникальность не иллюзорного «внутреннего мира», а прежде всего — организма. Трансплантации органов были бы невозможны.
Впрочем, отсутствие биологической основы индивидуальности не так много значит.
Различия придут, но позже. Индивидуальность будет сделана из социальных ролей, одежды, религии, денег, знаний, пережитых болезней, etc.
Да-да. Это очень искусственная штука. И она целиком и исключительно создается лишь внешними условиями.
Сорванная тога лишает индивидуальность ее первой половины, сорванная кожа — второй.
Ростовые анатомические препараты, лишенные этих аксессуаров — все на одно лицо.
Еще не наделенный индивидуальностью, подлинный, стайный хомо, щерясь, вглядывается в будущее, даже не предполагая, что оно существует.
Пройдет время, и это существо остепенится и затрещит про «доброту-красоту-и-честь». Оно перестанет есть тухлых слонов и начнет млеть от симфоний.
Оно придумает «совесть» и научится пудрить ею свои и чужие полушария.
Но, зная, что любое развитие — это просто возгонка первичных свойств — мы всегда вправе подмигнуть как поклонникам «совести», так и исповедникам «чести».
Впрочем, это все и так понятно.
Нас интересует другое.
Если гениальность является все же природным свойством некоторых homo, то и ее зачатки тоже находятся где-то здесь.
В головах сингулярной стаи.
Два миллиона лет назад под грязной шерстью на черепе человека уже налились и избороздились полушария мощного мозга. Его кора обрела шестислойность. А нейроны сплелись триллионами связей и сформировали все зоны, от «зрительных» до
«речевых».
Да, этот мозг грамотно руководил организмом.
Он вовремя творил первичную мочу, открывал и закрывал поры, он сокращал мышцы и рулил еще тысячей функций, позволяющих организму передвигаться и размножаться.
Но ни на какое рассудочное действие, уровнем выше гиенского, он не был способен. В этом смысле слова нейронное устройство в черепе не работало и не производило даже самого примитивного продукта.
Видим, что все мотивации этих тварей примитивны, а поведение типично для всех животных. Ничто, кроме еды и размножения, их не беспокоит.
Сейчас, забравшись в протухшие слоновьи недра, homo урчат и рыгают.
Но бывают и иные обстоятельства. Тогда эти животные демонстрируют все, что в них было вложено за миллионы свирепых лет.
Разумеется, они убивают всех, кого могут убить. Но их возможности ограничены слабостью зубов и ногтей. Мелкая охота их прокормить не в состоянии, а с падалью бывают и перебои.
Посему люди жрут все, включая друг друга.
Они не только доедают раненых, но и убивают «ближних» во сне. А также душат или забивают острыми камнями больных, слабых и маленьких.
Возможно, они стали людьми потому, что были худшими из обезьян.
Роковая мутация кисти руки нарушила способность этого вида приматов нормально перемещаться по деревьям и, подобно макакам, жить в сытости и веселье.
Эти животные ненасытны.
Если нет падали или добычи, то homo тянут в рот все, до чего могут дотянуться.
Едой служат как пауки, так и выделения своего или чужого носа.
Они обдирают шкурки с ран, чтобы съесть.
Из остатков своей покровной шерсти выуживают клещей и сосут из них ту кровь, что клещи насосали у них.
Бурыми зубами расщелкивают жуков и дробят корешки.
Их самки, родив детеныша, подъедают собственную плаценту.
Найденные в гнездах яйца сжирают со скорлупой, а птенчиков — с перьями.
Да, и всюду, куда могут дотянуться, homo вылизывают то себя, то коллег.
И это лучшее, на что они способны.
Впрочем, вылизывание пока не связано с гигиеной или субординацией. Это просто возвращение ушедших с потом солей.
Да.
И самое главное.
В нашем вопросе появляется первая ясность.
Как и у индивидуальности, у гениальности тоже нет никаких биологических корней.
Их и быть не может.
Мозг еще не выполняет никакой рассудочной работы. Он занят только своим физиологическим ремеслом.
Его предназначение просто и прагматично. Качества отмерены и определены.
Ни в каких уникальностях нет необходимости. Типовые, серийные полушария отлично справляются с теми задачами, которые ставит среда.
Ничто не указывает на то, что в стаях были особи, достигшие гениальности в жевании жуков и падали.
Культивировать некий «чрезвычайный» мозг так же нелепо, как для одной особи из миллиона мастерить особую кровь с трехкратным количеством, например, базофил.
Даже если вдруг произойдет случайная мутация, которая их утроит, то у нее не будет никакого применения. Преимуществ она не обеспечит, а вот угробить вполне может.
Иными словами — некие высокие преимущества одного мозга перед другим было бы некуда применить.
Бриллиантовый кирпич — приятное и редкое явление, но в кладке сарайчика он совершенно не нужен.
Глава VII
ИЗОБРЕТЕНИЕ ЛЮБВИ
Впрочем, отсутствие у гениальности видимых древних корней — это не повод бросить ее поиск. Она, как и индивидуальность, могла возникнуть позже плейстоцена.
Более того, хитрая гениальность способна замести те следы, что ведут от точки ее происхождения в Нобелевский зал.
Такое тоже бывает.
Смотрите.
Из простой потребности затолкать пенис в соответствующее отверстие самки родилось грандиозное (по человеческим меркам) и очень влиятельное явление, именуемое «любовью».
Да, оно обволоклось в мифы и нарядилось в ритуалы. Любовь забрызгалась чернилами романистов и кровью самцов в кружевах и латах.
Явление стало культом и раскрасилось сотнями высоких смыслов. Век от века эти смыслы обновляются и усложняются.
Но при всем этом оно осталось той же самой потребностью «затолкать». Если эту простую деталь извлечь из грандиозной романтической конструкции «любви», то и сама конструкция немедленно обрушится. Останется лишь груда бессмысленного реквизита. И триллионы слов, потерявших всякое значение.
Это понятно. Пикантность ситуации заключается отнюдь не в этом.
А в том, что у простой и понятной «любви» появились подозрительные близнецы: «христианская любовь», «любовь к отеческим гробам» и прочие извращения.
Хотя, казалось бы — ну что можно заталкивать в «отеческие гробы»? Объект сексуально не аппетитный.
Да и отверстия подходящего калибра в гробах — большая редкость. Опять-таки занозы, черви, вонь и пр.
Еще мутнее история с любовью христианской.
Нет сомнений, что и ее корни — в конвульсиях совокуплений плейстоцена.
У целования икон и куннилингуса единое эволюционное корневище.
Поведением тут управляет потребность в физиологическом слиянии с возбуждающим объектом, а рулят два братских рефлекса: старый добрый сосательный и хоботковый.
Хотя христианская любовь очень качественно замаскировала свои истоки, первая же препарация способна их вскрыть и предъявить. Ведь все виды любви имеют единое происхождение.
Дело в том, что вообще все реалии человеческого общества возникли из очень примитивных наклонностей homo.
Чтобы вытащить всю историю явления, надо просто покрепче потянуть его за те волосатые уши, которые где-нибудь да торчат.
Вытаскиваем.
Пару миллионов лет назад половое поведение хомо было значительно проще даже гиенского.
Не было ритуалов ухаживания, «пар» и даже очередности. Каждый самец всегда был готов закачать сперму любой доступной самке. А доступны были все.
Спариванье было возможно всегда, кроме тех случаев, когда вагина физически была занята другим самцом или содержала иные посторонние вложения.
Этот порядок вещей именуется промискуитетом и является редкостью в животном мире.
Эволюция неохотно наделяет им свои творения.
Почему?
Потому что при такой доступности связей почти не работает половой отбор. Вид быстро утрачивает презентабельность.
(Что, собственно, и произошло.)
Понятно, что в случае с человеком терять было нечего. Тогда казалось, что это существо уже дошло до пределов деградации.
Как хищник homo — несостоятелен, а как добыча — жалок. У него нет самого главного: внятного места в пищевом обороте саванны.
В этом смысле homo почти никчемен. А никакого другого смысла на тот момент, как мы помним, и не было.
Эстетически он ничего собой не представляет.
Его манера постоянно чавкать, теребить грязные гениталии и все загаживать — только компрометирует красивый процесс развития жизни.
А его гастрономические достоинства не окупают его уродства.
Если бы смилодоны писали книги о «вкусной и здоровой пище», там человек был бы помечен как «cамое неаппетитное животное». «Заморить червячка» можно и им, но «для украшения праздничного стола» homo категорически не пригоден.
Строго говоря, это — лишний вид. Дни его сочтены.
Но эволюция щедра. В ее правилах — всем и всегда дать шанс. Даже твари, разжалованной из обезьян.
Более того, у человека все же была функция. Служа в саванне съедобным падальщиком, он не совсем зря коптил небо.
Впрочем, помочь ему выжить было не так-то просто.
Особые свойства, вроде электрорецепции, инфракрасного зрения, восприятия инфразвука — ему не светили. Да, они могли бы снабдить род homo исключительными преимуществами. Он бы слышал, видел и чувствовал больше, чем любые конкуренты. Но
в этих бонусах ему было отказано.
Остались тихие радости, вроде нормальных зубов и когтей… или безграничной свободы размножения.
Так. Боевые зубы сразу вычеркиваем.
Сами по себе они не имеют никакого смысла.
Можно нарастить клычары хоть по метру длинной, но без обслуживающих челюсти мышц они будут простой декорацией.
Можно дать человеку хорошие когти.
Это технически легче, чем зубы.
Но и тут неувязочка.
Модные втяжные когти ему уже не приделать. (Не позволит сложившаяся конструкция кисти руки).
Можно предложить только устаревший не втяжной комплект. Примерно такой, как у мегатерия.
На такие когти можно наколоть штук десять улиток. Длинными когтями можно трещать, наводя ужас на слепышей или рогатых ворон.
Более того, мощные острые когти позволят homo подняться в иерархии падальщиков.
Как?
Да, элементарно. У него появится возможность расковыривать трупы самостоятельно и есть, не дожидаясь санкции марабу.
Установка когтей возможна всего за 30-40 поколений. Это сущие пустяки.
Конечно, продвинутые млекопитающие такого уже не носят. Но модничать человеку негде. На эволюционный подиум его не приглашают. (Вероятно, из-за манер и исключительно мерзкой физиономии).
В общем, этот комплект был бы очень полезным приобретением.
Но! Такие когти несовместимы с привычкой homo непрерывно чесаться. Заполучив их, он просто порвет себя в клочья.
Отказавшись от когтевой затеи, эволюция быстренько активировала в человеке один старый ген, который дремлет во многих животных и обеспечивает бессознательное, но эффективное применение различных предметов.
К примеру, острых камней.
Это тоже был неплохой вариант, уже обкатанный на морской выдре и некоторых птицах.
Ген активировался, тварь подобрала камень, но особых преимуществ не получила.
Да, раскурочивать падаль стало чуть проще. Но вопроса выживаемости камень решить не мог (чуть позже мы рассмотрим этот любопытный вопрос подробнее).
Оставался только промискуитет, т.е. постоянная возможность спариваться, презрев брачные игры и сложность половых ритуалов животного мира.
Промискуитет — это реальный шанс.
Как он работает?
Очень просто.
Дикая, непобедимая похоть вынуждает животных размножаться в любых условиях, вопреки страху, голоду, холоду, тяготам деторождения и выкармливания.
Извержения вулканов, землетрясения, оледенения, метеориты — ничто не может отвлечь их от постоянного спаривания.
Совокупления свершаются как целенаправленно, так и мимоходом.
Результатом любого контакта особей неизбежно становится половой акт. Таким образом, принудительно поддерживается численность популяции.
Разумеется, это не первый случай, когда гениталии служат двигателем вида. Простеньким, но надежным.
Конечно, есть и более впечатляющие образцы всевластия «полового вопроса».
Вспомним тлю. Ее самки рождаются уже беременными. Причем, те, кого им предстоит родить, тоже уже беременны беременными же тлюшечками.
Но такой финт эволюция повторить больше не в силах. Период ее дерзких экспериментов закончился до появления homo.
В результате человеку достался самый банальный вариант промискуитета.
Как это было?
Очень просто.
Примерно пять миллионов лет тому назад, еще в плиоцене, спасая род homo, эволюция, кряхтя, взялась за дело.
Напомню, что в качестве исходного материала была использована стандартная мочеполовая модель, общая для всех приматов.
Будем откровенны: модель скучновата и предполагает периоды целомудрия самок, тоску самцов и дурацкие ритуалы с цветами, орехами и покраснением задов. Модель крепенькая, но для промискуитета она никак не годится.
В результате корректировок в обезьянье половое наследие были внесены анатомо-физиологические коррективы.
Ничего экстраординарного. Всего лишь пара-тройка пикантных штрихов, вроде дополнительной иннервации и системы поперечных складок влагалища.
Но результат получился впечатляющим.
Конечно, не сразу.
Сперва редактировалась самка.
На неукротимую похоть самца требовался ее симметричный ответ.
Но, добиваясь вечного сладострастия самки, эволюция несколько переборщила с размером и чувствительностью ее внешних и внутренних половых органов.
Получилась очень впечатляющая штука. Если бы речь шла о месте, где всегда можно похоронить енота, то вопрос был бы закрыт. Но цели у эволюции были иные. Наполняемость вагины надлежало обеспечить иначе.
Тут опять вышла неувязочка. «Наполнитель» оказался трагически мал. Пришлось резко доращивать скромненький пенис самца и укрупнять весь его половой аппарат, начиная с калибра сосудов. Подгонка «ответной части» заняла какое-то время, но, наконец, полная соразмерность была достигнута.
В результате самцы и самки получили уникальные половые органы, находящиеся в постоянном поиске друг друга и полностью определяющие поведение своих владельцев.
Прекрасным подспорьем стал видовой истеризм человека, который добавлял перчик во все процессы и обеспечивал промискуитет накалом страстей.
Попутно промискуитет закрепил прямохождение этих животных. Он же свел с них покровную шерсть.
Поясним.
Глупые гномы-антропологи уже 200 лет гадают о природе мутации, которая поставила homo на «задние лапы».
Версий много. Но остается непонятным, за каким, собственно, чертом, эволюция так поиздевалась над человеком?
Дело в том, что прямохождение, не предлагая животному никаких немедленных преимуществ, сразу обеспечивает артрозы, мучительные роды, компрессию позвоночника и кишечника, аневризмы и еще десяточек патологий.
Более того. Если выпрямить любое «горизонтальное животное», то ему неизбежно обеспечена частичная анемия мозга. Она может и не убить. Но!
Анемия принесет радости удушья, головокружения, тошноты, обмороков, атаксии, нарушения зрения и утраты ориентации.
Так что для первых прямоходящих поколений людей двуногость, несомненно, была адской мукой. Ни одно живое существо добровольно никогда бы не согласилось участвовать в этой экзекуции.
Да и во имя чего было идти на такие мучения?
Антропологи блеют, но ничего вразумительного не предлагают. Никакого понятного стимула не «рисуется».
Конечно, все могла бы смягчить постепенность. Адаптации вырабатывались бы так же последовательно, как происходила вертикализация.
Это не сложно. Более того, рука у эволюции уже набита, что доказывается примерами кенгуру, жирафов, куриц и других тварей, привыкших нести свой мозг высоко и гордо.
Что следовало сделать?
Если вы поднимаете мозг так высоко над сердцем, то следует раза в два усилить общее артериальное, повысить плотность кровяных телец и смастерить запирающие клапаны в большой шейной вене.
Труд, как видим, невелик.
Это не решило бы всех проблем двуногости, но избавило бы человека от тошноты, а пейзажи плиоцена от заблевывания.
Но!
Даже этого сделано не было.
Все указывает на то, что вертикализация человека произошла в необъяснимой спешке, без выработки всяких защитных анатомо-физиологических прибамбасов.
Несомненно, она причиняла боль и страдания.
И тем не менее — свершилась.
Но кто же отдал бедному homo приказ срочно выпрямиться?
Кто мог потребовать этого от человека?
Явно не архангел. Беднягу бы тут же забили и сожрали вместе с его золоченными перьями.
Это мог быть только промискуитет. Только ему не смела возразить физиология человека.
Поясним.
Дело в том, что новый стиль жизни требовал постоянной демонстрации гениталий.
Но!
Такое возможно только при выпрямленности тела. У всех прочих животных органы спаривания «спрятаны» под корпусом и предъявляются лишь в решительный момент.
А самец человека — единственное существо в природе, которое передвигается гениталиями вперед. Более того, они всегда чуть-чуть впереди самого homo.
Получилось очень эффектно, но пострадал гендерный баланс.
Плоскозадые и волосатые дамы приуныли. Сравнительно с самцами — их вульва оказалась запрятана черт знает где. Ее демонстрация требовала специальных поз, а йога еще не изобрелась.
Но, увы, никакой возможности переместить вульву на самое видное место уже не было: там прочно обосновался нос.
Конечно, можно было бы поменять местами нос и вульву.
В эдиакарскую эпоху, во времена первичных организмов, такие трюки были обычным делом.
Но плиоцен консервативнее эдиакара. Эволюционный поезд уже ушел. Радикальная рокировка органов стала невозможна.
Более того, нос, перемещенный в промежность, был бы обречен на страдания от проделок ануса (да и пудрить его было бы сложнее).
Впрочем, выход нашелся. Нос остался на месте. А филиалом вульвы стал рот, которому делегировались все ее представительские функции, а также часть механических.
Затем произошло радикальное укрупнение ягодиц и молочных желез. Прятать их в шерсти стало глупо — и свершилось «раздевание»: покровная шерсть была сброшена к чертовой матери secula seculorum.
В результате получился впечатляющий биологический объект для спаривания, в котором всё без исключения настойчиво и постоянно напоминало о его основном предназначении.
(Кстати. Для облысения homo была и еще одна веская причина: трение кожами стало важной частью их половой игры.)
Основные работы над промискуитетом завершились еще в плиоцене, а окончательно «объект был сдан» примерно к тому времени, когда мы наблюдаем стаю homo в слоне.
Любовь же была изобретена значительно позже.
Без великого мифа «любви» не было ни малейшей возможности легализовать дикую похоть homo и встроить ее в систему культуры и отношений.
Процесс преображения пещерного промискуитета в возвышенную европейскую «любовь» был не прост.
В Античности никакой «любовью» и не пахло.
Эрос, Афродита, Хатор, Приап, Рати и прочие профильные «боги и богини любви» к любви не имели никакого отношения. Это были дирижеры оргий, командиры фаллосов и повелители вагин.
Да, они распаляли смертных похотью, подбирали самые экзотические сочетания половых партнеров, но ничто, кроме фрикций, коитусов и изнасилований, их божественные головы не занимало.
Дело в том, что «любви» в сегодняшнем смысле слова тогда вообще не существовало. Ее еще не изобрели, так как она была никому не нужна. Половая разнузданность человека не нуждалась в оправданиях. Она почиталась достоинством, а не пороком.
Тем не менее, со временем плейстоценовая одержимость сексом прошла первую обработку культурой. Дафнис прыгал вокруг Хлои, звенел тетивой Эрот, а Хатор трясла своими коровьими ушками. Древняя похоть украсилась веночками и приобрела статус божественного наваждения.