2. Чтоб говорить о наследовании престола Карла XII не иначе, как о таком предмете, которого нельзя касаться с неприятелем шведов, не оскорбляя их.
Затрагивать вопрос, о котором мнение этого народа не одинаково, значило бы производить в нём пагубные раздоры, значило бы отчудить его от министерства голштинского. А кто же другой, кроме этого министерства, может привести его, по желанию союзников, к заключению мира властью Сената, в отсутствие и даже против воли короля? Такой причины достаточно, чтоб переговоры о наследовании престола отложить до другого времени.
3. Чтоб внушить что невозможно заключить скорый и прочный мир с Швециею без содействия Франции и морских держав, и что следовательно необходимо для конгресса выбрать место неотдаленное от них, Брауншвейгские конференции по этому могут послужить не более, как для устроения голштинских смут и назначения приличного места переговоров о замирении Севера.
4. Посланник должен стараться внушить прусскому министру, чтобы он показывал благородную и гордую твердость, как в померанском, так и в голштинском деле.
5. Надобно, чтобы он, не обнаруживая публично короткости и согласия с бароном Лоосом, министром короля Августа, сносился с ним обо всём, кроме брака герцога с дочерью царя; это дело должно быть рассматриваемо как глубочайшая тайна.
Бассевич горько жаловался на двусмысленность и несообразности этих инструкций. Царь человек прямой и проницательный, русские бесконечно подозрительны; в какое же положение ставили его? Герц старался успокоить его обещаниями, что ему будут доставлять пояснения по мере соображений. Шлиппенбах, которого он имел приказание дожидаться, соединился с ним в Данциге. Они были представлены царю в Риге, где этот государь осматривал верфи, и скоро последовали за ним в новую столицу его империи. Там они имели у него формальную аудиенцию.
Двор петербургский не имел еще никакого внешнего блеска. Иностранные министры посещали его без особенного удовольствия. Не было никакого желания сделать им приятное или оказать вежливость; доступ к царю был возможен только на кабинетных конференциях или во время разгульных, грубых увеселений. Последние представляли, впрочем, самый удобный случай говорить с государем откровенно о делах, и быть допущенным в число его собеседников считалось отличием. Бассевич не замедлил добиться этой чести, хотя царь и находил странным, что маленький готторпский двор также старается вмешиваться в дела больших держав. Однажды он сказал посланнику: «Ваш двор, руководимый обширными замыслами Герца, похож на ладью с мачтою военного корабля; малейший боковой ветер должен потопить ее».
Бассевич, чтобы добиться благоприятного решения, изобразил самыми ненавистными красками недобросовестность Дании после сдачи Стенбока, и напротив расписал самыми блестящими славу и выгоду, которые приобретет царь, если удостоит своей дружбы дом готторпский. Петр Алексеевич велел ему объяснить, на чём основывает этот дом свое желание вступить в союз с Россией, и потом составить записку для обсуждения этого дела в совете. Ему хотелось иметь в руках документ, полезный для его видов, и привязать к себе Данию, которой бы можно было показать, чем он ей жертвует.
Стесняемый двусмысленностью своих инструкций, Бассевич не знал что сказать в требуемой от него записке. Напрасно обращался он с вопросами о том к своему начальнику: тот избегал ясных ответов по этому щекотливому пункту. Видя наконец себя окруженным западнями как со стороны своего собственного двора, так и того, с которым вел переговоры, он решился всячески поддерживать Шлиппенбаха, в надежде, что успехи переговоров это го министра помогут счастливому окончанию его собственных.
Царь принял благосклонно объяснение Пруссии и обещал согласиться на конвенцию между королем и князем Меншиковым, если его союзники, которым он раз предоставил дело о Померании, будут относительно его согласны между собою. Он постоянно утверждал, что епископ, впустив в свою крепость шведов, нарушил нейтралитет, и потому терпит справедливое наказание. На возражения Бассевича, что их точно впустили, но в то же время и выдали, он отвечал, что нехорошо поступили, впуская их, но еще хуже, изменяя им, и что государям должно быть добросовестными. Бассевич передал эти слова Герцу, и вот что последний отвечал на них: «Вы говорите, что царь напирает на добросовестность: объясните ему, пожалуйста, что между государями дружба есть ничто иное как интерес, и что если один всячески уверяет в своей преданности другому, этот другой, когда не видит ясно пользы для себя от их союза, должен быть уверен, что все эти уверения ложны и скрывают обман». Бассевич не побоялся обратиться с такою речью к царю, хотя и мог попасть за нее в Сибирь.
Так как уже Негелейн предъявил пункты, которые Бассевич предложит монарху, то уловки его дня избежания прямого объяснения и замедление ответа возбудили наконец подозрение, что его облекли в сан посланника только для того, чтоб без опасности быть шпионом короля шведского, с которым его молодой государь находился в столь близких родственных отношениях. Его короткость с князем Меншиковым давала ему к тому все средства, тем более, что князь был доверенным лицом царя и не отличался скромностью. На почте стали вскрывать все письма, присылавшиеся на имя Бассевича. Меншиков всё еще был в шатком положении вельможи, которого судят, взвешивая его заслуги и вины. Он сваливал всю настоящую свою вину на Флемминга, которого советы вводили его в Померании в заблуждение. Царь принял это оправдание, чтоб даровать ему прощение; но бояре вывели из того заключение, что князь неспособен к делам. Оскорбленные тем, что во главе их стоит сын простолюдина, они с радостью готовы были бы подавить воскресавшее его могущество, если б только могли доказать, что он своею нескромностью обнаруживает государственные тайны. Однако ж перехваченная ими корреспонденция Бассевича нисколько не послужила для их цели; она открыла только, что между дворами берлинским и готторпским существуют какие то переговоры относительно наследования шведского престола, и что их тщательно скрывают от двора петербургского. Это послужило им поводом стараться внушить царю, что поручение, данное агенту Герца, таит в себе обман, и монарх сказал однажды Меншикову: «Твой голштинский друг слишком умен, чтоб серьезно думать, что его пустые слова заставят меня согласиться на что либо противное моим интересам; он верно приехал сюда с другим намерением; если за тем, чтоб быть здесь шпионом, скажи ему, чтоб он бросил это дурное ремесло, для которого не рожден, и чтоб выбрал себе другое, получше»; а немного спустя и самому посланнику: «Вследствие, сообщений, переданных Негелейном Меншикову, я сделал шаг, подозрительный моим союзникам. — я принял вас и обошелся с вами хорошо; но если вам не поручено того, о чём он нам говорил, — берегитесь». И, не дождавшись его ответа, царь удалился. Тогда Меншиков начал заклинать своего друга представить записку с изложением пунктов, составлявших, как было объявлено, цель его посольства, и в то же время объяснить действительность тех поводов, которые побудили его, Меншикова, склониться на сторону двора готторпского. Бассевич обещал ему это, и должен был приступить к делу, руководствуясь полученными им известиями. Герц последовательно сообщал ему: что генерал Вольф, по недостатку в съестных припасах, принужден был сдаться на честную капитуляцию; что датчане намереваются разрушить укрепления Тённингена и замышляют произвести в Швеции революцию с целью возвести там на престол принцессу, сестру короля; что герцог Карл-Фридрих будет объявлен совершеннолетним, чтоб можно было делать действительные уступки; что кредит министерства готторпского упал в Швеции и едва ли когда опять восстановится, потому что гордость и самолюбие нации противятся вмешательству иностранцев и не хотят ничем быть им обязанными; что так как двору готторпскому ничего более не остается, как обратиться к помощи царя, то если только его величество захочет действовать прямо и открыто — необходимо решиться на союз с ним, тем более, что робкая Пруссия никогда не предпримет чего-либо ему противного.
После того Бассевич и Меншиков составили план, долженствовавший определить взаимные интересы обеих сторон и понравиться царю. Они провели вместе целый день, стараясь облечь его в приличную форму. Вечером князь сообщил о нём государю, который приказал, чтобы Бассевич изложил все пункты на бумаге и на другой день утром явился к Меншикову, где его величеству угодно будет самому присутствовать при их конференции. Бот вкратце этот план, который Бассевич из предосторожности велел написать рукою Криста и не подписал:
