— Экий твой батюшка, государь, Алексей Михайлович здоровущий был, а в одночасье раз и занедужил и, не болея, помре.
— Да, — соглашался Фёдор, — я тоже думал, ему износу не будет.
— А не задумывался ли ты, государь, отчего сие могло приключиться? — спрашивал Милославский тоном, показывающим, что уж он-то знает отчего.
— А ты думаешь, Иван Михайлович, была причина?
— Ха! Ещё какая! Аптека-то царская у кого в руках?
— У Артамона Сергеевича.
— Верно. У Матвеева. Он же с лекаришком там всякие зелья варил. Вот и смекай, государь, какое зелье этот Матвеев мог поднести Алексею Михайловичу.
— Да ну уж, что ты так, Иван Михайлович, на него?
— Как что? Он же и смерть государя хотел утаить, и бояр всех взбулгачил за Петра кричать. Это хорошо, Алексей Михайлович в слове последнем патриарху указал на тебя. А то б что было?
— Ну, это, может, совпадение, — усомнился царь.
— Совпадение? А отчего твой старший брат Алексей Алексеевич[15] помер? Кто теперь узнает? А какой умница-то был. В двенадцать лет владел латынью, сочинял стихи. Его в тринадцать лет прочили на польский трон. Какую речь на латинском он произнёс перед польскими посланцами, как они ему хлопали, видя в нём уже не отрока, а зрелого мужа. И вот в январе семидесятого он скончался. Внезапно, неожиданно. Может, скажешь, и это совпадение? А ты, Фёдор, отчего болезнен такой? А?
— Я от роду такой.
— От роду ли? А може, от тех зелий, которыми тебя потчует Матвеев с лекаришкой. А? Вот то-то, государь.
Умел Иван Михайлович убеждать царственного племянника, умел. И когда в Думе предложили освободить Матвеева от должности начальника царской аптеки, царь согласился.
Но Милославский этим не довольствовался. Он был убеждён, что воеводой в Астрахань царь Алексей послал его когда-то по подсказке Матвеева. Это было равносильно ссылке. Иван Михайлович едва не помер там от болезни живота. Разве это можно простить Матвееву? Рьяного союзника в травле Матвеева Милославский нашёл в лице дворецкого Богдана Хитрово. Тот тоже ненавидел Матвеева: именно Матвеев доложил государю Алексею, что Хитрово, управляя Приказом большого дворца со своим племянником Александром Хитрово «...из всех Сытного, Кормового и Хлебного дворцов премножественным похищением всяких дворцовых обиходов явственно и бесстыдно по вся дни корыстовалися, великими посулами с дворцовых подрядчиков богатили себя».
И если б не внезапная смерть государя, ещё неизвестно, чем кончилось бы это дело для Хитрово. Однако царь умер, донос, соромивший дворецкого, был выкраден. Теперь подоспело время мести доносчику.
После изгнания Матвеева из царской аптеки надо было извергнуть его из Посольского приказа, который он возглавлял. Недруги искали повод, и он вскоре нашёлся. В Думу пришла жалоба от датского резидента Гея, отъезжавшего на родину: «Управитель Посольского приказа окольничий Матфеев браль на пятьсот рублей рейнские вина у меня, якобы поставленное им ко двору. И на мой требований прислали из Посольского приказа фальшивый контракт. Пусть Матфеев воротит мне эти деньги».
— Хэ-хэ, — потирал радостно руки Хитрово. — Испёкся наш Артамошка.
Жалобу прочли царю, тот сказал:
— Пусть уплатит всё сполна тому Гею, дабы не ронять лицо государства перед иностранцами.
Однако Дума, подогретая Милославским и Хитрово, подняла шум.
— Как так? Человек, опозоривший перед всем миром державу, стоит во главе Посольского приказа.
— Гнать такого, — кричал Волынский.
— В ссылку его, — подпевал Хованский-Тараруй.
А тут подоспела из Польши от русского резидента Тяпкина слезница, которую думный дьяк Иванов подсунул Стрешневу для прочтения государю.
— «В Краков на коронацию мне нечем подняться, — читал Стрешнев жалобу-грамоту Тяпкина, писанную им для начальника Посольского приказа, но никак не для государя. — Занять не добуду без заклада, а заложить нечего, одна была ферезеишка соболья под золотом и та ныне в Варшаве пропадает в закладе, потому что выкупить нечем. Поневоле не поеду на коронацию, ежели денег на подъём не добуду. Лошадь одна и была, на которой волочился на двор королевский и к панству, и та теперь пала. Выбресть не на чем в люди, придётся и самому так же издохнуть от скудости. Не такие тут порядки, что в государстве Московском, где, как пресветлое солнце в небеси, единый монарх и государь по вселенной просвещается и своим государским повелением, яко солнечными лучами, всюду един сияет: единого слушаем, единого боимся, един даёт и отнимает по данной ему, государю, свыше благодати. А здесь что жбан, то и пан, не боятся и самого Создателя, не только избранного государя своего, никак не узнаешь, где у кого добиться решения дела, все господа польские на лакомствах души свои завесили».
Стрешнев кончил чтение, государь спросил:
— Отчего наш посол в Польше в такой скудости пребывает?
— А это, государь, с Посольского приказа спрос, — сказал Хитрово.
— Вот сором-то державе нашей, — поддакнул Милославский. — Дума уж приговорила, государь, тебе лишь указать осталось.
— Что-то ты, Иван Михайлович, навыворот всё поворачиваешь. Сначала я указать должен, а уж посля Думе приговаривать.
— Ну, укажи, Фёдор Алексеевич, чего ж медлишь. Укажи, а в Думе приговор уж готов.
— А каков приговор-то?
— Ссылка.
Фёдор задумался, потом спросил не очень решительно:
— А не строго ли это? Может, уволить от Приказа, и довольно.
— Не строго, государь. Он вон нас и перед Данией, и перед Польшей осрамил.
— Нет, не могу я ему ссылку указать. Всё-таки его отец жаловал. Не могу я его всего лишать. Перед памятью отца не могу.
— Но, государь, вся Дума просит.
Царь хоть и юн был, и здоровьем слаб, но не захотел в ссылку отправлять Артамона Сергеевича. Тогда Милославский, вспомнив свой горький опыт, предложил:
— Хорошо, Фёдор Алексеевич, давай тогда отправим его воеводой куда подале.
— Ну вот воеводой — это можно, — обрадовался царь. — А то ссылка. Он ведь не враг мне. А куда воеводой-то?
— В Верхотурье хотя бы.
— А где это? Покажите чертёж.
Принесли чертёж Русской земли, показали Фёдору.
— Так это ж аж за Уралом?
— Да, это за Уральским камнем, государь.
— А нельзя ли ближе? Не хотелось бы обижать.
— Везде уж есть воеводы, государь. На живое место не пошлёшь.
—Это верно.
И уж на следующий день едва Матвеев появился в передней, как от царя вышел Стрешнев с указом в руках и объявил ему:
— Указал великий государь, быть тебе, Артамон Матвеев, на служении воеводой в Верхотурье. И отъезжать туда со всем поспешанием.
Матвеев поклонился указу и сказал:
— Передай государю, Родион Матвеевич, что я служил верой и правдой отцу его, Алексею Михайловичу, и ему послужу ещё, в любом качестве и на любом указанном им месте.
Хорошо понимал Артамон Сергеевич, от кого всё исходит, за что мстят ему и что отрок-государь тут вовсе ни при чём. И был отчасти даже доволен, что уедет подальше от этого осиного гнезда. Он был уверен, что едет ненадолго, что может так случиться, что воротят его даже с дорога. Потому как, имея неплохие познания в медицине, знал, что Фёдор не жилец, что здоровье у него ещё хуже, чем было у старшего брата Алексея. А когда (Господи, прости ему мысли грешные) Фёдор уйдёт из жизни, то престол наследует Пётр, а по малолетству его правительницей станет Наталья Кирилловна, и уж она-то первое, что сделает на троне, — воротит Артамона Сергеевича в столицу, ибо из всего притронного окружения доверяет только ему, своему воспитателю. Ведь именно его стараниями она стала женой Алексея Михайловича, царицей стала.
Матвееву было разрешено взять с собой дворни и поклажи сколько сможет увезти. А так как ехал он воеводой, то взял с собой не только пищали, но и две пушки с запасом пороха и свинца. Предполагалось, что в пути могут напасть разбойники и пушки тогда сделают своё дело.
Отправлялся окольничий Матвеев на воеводство длинным обозом, что-то около двадцати телег со скарбом, слугами, их жёнами и даже детьми. Взял с собой десятилетнего сына Андрея[16] и даже племянников, которых дорогой учил чтению и письму, если позволяли обстоятельства. Даже карл Захарка, призванный в пути потешать господ, ехал с обозом.
Однако, выпроводив Матвеева из Москвы, недруги не успокоились. Если с сидящим на троне царём — даже и юным — спорить было не принято, то уж в верхней горнице, куда собиралось всё семейство, сёстрам и тёткам царя представлялась возможность уговаривать царственного отрока, а то и требовать хором исполнения женских желаний и капризов. Туда, в верхнюю горницу, была вхожа и Хитрово Анна Петровна, как кормилица царевича, ненавидевшая молодую царицу Наталью Кирилловну и её воспитателя Матвеева. Само собой, на эти семейные посиделки мачеху никогда не приглашали, а Фёдору, однажды пожелавшему позвать её, дали понять, что мачехе здесь делать нечего.
Вот Милославский и Хитрово стали действовать через верхнюю горницу, дабы «упечь-таки Артамошку в ссылку».
— Федя, — обращалась тётка Ирина Михайловна, — сказывают, Матвеев увёз книгу с рецептами из аптеки и в той книге указаны цифирью составы зелий.
— Надо книжку-то посмотреть эту, — подхватывала Софья Алексеевна. — В народе слухи ходят, что батюшку отравили, поди, в книжке той зелье эта и записано.
Фёдор, за день уставший от сидения в Думе, обычно лежал, и сёстры наперебой ухаживали за ним: кто подавал питьё, кто укрывал ноги или поправлял подушку. И самая старшая Романова — Татьяна Михайловна по-матерински ласково советовала:
