Если подобныя судебныя звѣрства совершаются подъ покровомъ «реформированныхъ Судебныхъ Уставовъ», то чего же можно ожидать отъ «нереформированныхъ» тюремъ?
Въ 1861 году всѣмъ губернаторамъ было приказано произвести генеральную ревизію тюремъ. Ревизія была выполнена добросовѣстно и ея результатомъ былъ выводъ, — въ сущности, давно извѣстный, — а именно, что тюрьмы, какъ въ самой Россіи, такъ и въ Сибири, находятся въ отвратительномъ состояніи. Количество заключенныхъ въ каждой изъ нихъ нерѣдко было вдвое и даже втрое болѣе того числа, которое тюрьма по закону могла вмѣщать. Зданія тюремъ такъ обветшали и находились въ такомъ разрушеніи, не говоря уже о невообразимой грязи, что поправить эти зданія было невозможно, надо было перестраивать ихъ заново.
Таковы были тюрьмы, такъ сказать, снаружи, — порядки же внутри ихъ были еще печальнѣе. Тюремная система прогнила насквозь и тюремныя власти требовали, пожалуй, болѣе суровой реформы, чѣмъ сами тюремныя зданія. Въ Забайкальской области, гдѣ тогда скоплялись почти всѣ каторжане, ревизіонный комитетъ нашелъ, что значительное количество тюремныхъ зданій обратилось въ руины и что вся система ссылки требуетъ коренныхъ реформъ. Вообще, на всемъ пространствѣ Россіи, комитеты пришли къ заключенію, что и теорія и практика тюремной системы нуждаются въ полномъ пересмотрѣ и реорганизаціи, что мало ограничиться перестройкой тюремъ, но необходимо заново перестроить и самую тюремную систему и обновить всю тюремную администрацію, отъ высшей до низшей. Правительство предпочло, однако, остаться при старыхъ порядкахъ. Оно построило нѣсколько новыхъ тюремъ, которыя вскорѣ опять не могли помѣщать ежегодно возрастающее число заключенныхъ; каторжанъ начали отдавать на частныя работы или нанимать золотопромышленникамъ въ Сибири; устроена была новая ссыльная колонія на Сахалинѣ, съ цѣлью колонизаціи острова, на которомъ никто не хотѣлъ селиться по своей охотѣ; организовано было Главное Тюремное Управленіе, — вотъ, кажется, и все. Старый порядокъ остался въ силѣ, старые грѣхи — неисправленными. Съ каждымъ годомъ тюрьмы ветшаютъ все болѣе и болѣе, тюремный штатъ, набираемый изъ пьяныхъ солдафоновъ, остается все тѣмъ же по характеру. Каждый годъ министерство юстиціи требуетъ денегъ на починку тюремъ и правительство неизмѣнно сокращаетъ эту смѣту необходимыхъ расходовъ на половину и даже болѣе; когда, напр., за періодъ съ 1875 по 1881 гг. министерство требовало свыше 6.000.000 рублей на самыя необходимыя починки, правительство разрѣшило израсходовать лишь 2.500.000 р. Вслѣдствіе этого, тюрьмы превращаются въ постоянные центры заразныхъ болѣзней и ветшаютъ настолько, что, судя по недавнимъ отчетамъ Тюремнаго Комитета, по меньшей мѣрѣ 2/3 изъ ихъ общаго числа требуютъ капитальной перестройки. Въ дѣйствительности, если бы всѣхъ арестантовъ размѣстили, согласно требованіямъ тюремныхъ правилъ, то Россіи пришлось бы построить еще столько же тюремъ, сколько ихъ теперь имѣется въ наличности. Къ 1 января 1884 года въ Россіи было 73.796 арестантовъ, между тѣмъ какъ помѣщеній (въ Европейской Россіи) было лишь на 54.253 чел. Въ нѣкоторыя тюрьмы, построенныя на 200–250 человѣкъ, втискиваютъ по 700–800 душъ. Въ этапныхъ тюрьмахъ, по пути въ Сибирь, въ которыхъ арестантскія партіи задерживаются на продолжительные сроки, благодаря разливамъ, переполненіе доходитъ до еще болѣе ужасающихъ размѣровъ. Главное Тюремное Управленіе, впрочемъ, не скрываетъ истины. Въ отчетѣ за 1882 г., выдержки изъ котораго были сдѣланы въ русскихъ подцензурныхъ изданіяхъ, указано, что, несмотря на то, что во всѣхъ тюрьмахъ имперіи имѣется мѣсто лишь на 76.000 человѣкъ, въ нихъ помѣщалось къ 1 января 1882 г. — 95.000 чел. Въ Петроковской тюрьмѣ, по словамъ отчета, на пространствѣ, гдѣ долженъ помѣщаться одинъ арестантъ, помѣщалось пять. Въ двухъ польскихъ губерніяхъ и семи русскихъ количество арестантовъ было вдвое болѣе того, сколько позволяло кубическое измѣреніе пространства, сдѣланное по минимальному расчету на душу, а въ 11 губерніяхъ тоже переполненіе выражалось пропорціей 3 на 2[7]. Вслѣдствіе этого тифозная эпидемія была постоянной гостьей въ нѣкоторыхъ тюрьмахъ[8].
Чтобы дать понятіе о переполненіи русскихъ тюремъ, лучше всего будетъ привести нѣсколько выдержекъ изъ разсказа г-жи К. (урожденной Кутузовой), которой пришлось на себѣ испытать прелести русскаго тюремнаго режима и которая разсказала о нихъ въ русскомъ журналѣ «Общее Дѣло», издававшемся въ Женевѣ. Вина г-жи К. заключалась въ томъ, что она открыла школу для крестьянскихъ дѣтей, не испросивъ предварительно разрѣшенія Министра Народнаго Просвѣщенія. Въ виду того, что преступленіе ея не было уголовнаго характера и, кромѣ того, она была замужемъ за иностранцемъ, генералъ Гурко ограничился высылкой ея заграницу. Ниже я привожу ея описаніе путешествія отъ Петербурга до прусской границы; комментаріи къ ея словамъ излишни и я могу лишь подтвердить, въ свою очередь, что описаніе это, включая мельчайшія детали, вполнѣ согласно съ истиной.
«Я была», — говоритъ г-жа К. — выслана въ Вильно совмѣстно съ 50 другими арестантами, мужчинами и женщинами. Съ желѣзнодорожной станціи насъ препроводили въ тюрьму и держали въ продолженіи двухъ часовъ, поздней ночью, на тюремномъ дворѣ подъ проливнымъ дождемъ. Наконецъ, насъ загнали въ темный корридоръ и пересчитали. Два солдата схватили меня и начали обращаться со мной самымъ безстыднымъ образомъ; я, впрочемъ, была не единственной въ этомъ отношеніи, такъ какъ кругомъ, въ темнотѣ, слышались крики женщинъ. Послѣ многихъ проклятій и безобразной ругани былъ зажженъ огонь и я очутилась въ довольно обширной камерѣ, въ которой нельзя было сдѣлать шагу, чтобы не наткнуться на женщинъ, спавшихъ на полу. Двое женщинъ, занимавшихъ одну кровать, сжалились надо мной и пригласили прилечь къ нимъ… Проснувшись слѣдующимъ утромъ, я все еще не могла опомниться отъ сценъ, пережитыхъ наканунѣ; но арестантки, — убійцы и воровки — выказали такую доброту ко мнѣ, что я понемногу оправилась. На слѣдующій вечеръ насъ выгнали на повѣрку изъ тюрьмы и заставили строиться къ отправкѣ подъ проливнымъ дождемъ. Я не знаю, какъ мнѣ удалось избѣжать кулаковъ тюремныхъ надзирателей, такъ какъ арестанты плохо понимали, въ какомъ порядкѣ они должны выстроиться и эти эволюціи продѣлывались подъ градомъ кулаковъ и ругательствъ; на тѣхъ, которые заявляли, что ихъ не смѣютъ бить, надѣвались наручни, и ихъ въ такомъ видѣ посылали на станцію, — вопреки закону, согласно которому арестанты посылаются въ закрытыхъ тюремныхъ фурахъ безъ оковъ.
«По прибытіи въ Ковно, мы провели цѣлый день въ хожденіи изъ одного полицейскаго участка въ другой. Вечеромъ насъ отвели въ женскую тюрьму, гдѣ смотрительница ругалась съ старшимъ надзирателемъ, угрожая выбить ему зубы. Арестантки увѣряли меня, что она нерѣдко приводитъ въ исполненіе подобнаго рода угрозы… Здѣсь мнѣ пришлось провести цѣлую недѣлю среди воровокъ, убійцъ, и женщинъ, арестованныхъ „по ошибкѣ“. Несчастіе объединяетъ людей, поэтому каждая изъ насъ старалась облегчить жизнь другимъ; всѣ онѣ были очень добры ко мнѣ и всячески старались утѣшить меня. Наканунѣ я ничего не ѣла, такъ какъ арестанты въ день ихъ прибытія въ тюрьму не получаютъ пайка; я упала въ обморокъ отъ истощенія и арестантки накормили меня, выказавъ вообще необыкновенную доброту ко мнѣ. Тюремная надзирательница своеобразно выполняла свои обязанности: она ругалась такъ безстыдно, употребляя такія выраженія, какія рѣдкій мужчина рѣшится произнести даже въ пьяномъ видѣ… Послѣ недѣльнаго пребыванія въ Ковно, я была выслана пѣшимъ этапомъ въ слѣдующій городъ. Послѣ трехъ дней пути мы пришли въ Маріамполь; ноги мои были изранены и чулки пропитались кровью. Солдаты совѣтовали попросить, чтобы мнѣ дали подводу, но я предпочла физическую боль выслушиванію ругани и грязныхъ намековъ со стороны конвойнаго начальства. Несмотря на мое нежеланіе, солдаты повели меня къ конвойному офицеру, который заявилъ, что если я могла идти въ теченіи 3-хъ дней, то смогу идти и еще одинъ день. На слѣдующій день мы прибыли въ Волковыскъ, откуда насъ должны были выслать на прусскую границу. Я и еще пять арестантокъ были временно помѣщены въ пересыльную тюрьму. Женское отдѣленіе было полуразрушено и насъ посадили въ мужское… Я не знала, что мнѣ дѣлать, такъ какъ негдѣ было даже присѣсть, развѣ что на поразительно грязномъ полу; но на немъ не было даже соломы и вонь, поднявшаяся съ пола, немедленно вызвала у меня рвоту… Отхожее мѣсто было нѣчто вродѣ обширнаго пруда, черезъ который была перекинута полусломанная лѣстница; она сломалась окончательно подъ тяжестью одного изъ арестантовъ, попавшаго такимъ образомъ въ смрадную грязь. Увидавъ это отхожее мѣсто, я поняла причину омерзительной вони въ пересыльной тюрьмѣ: прудъ подходилъ подъ зданіе и полъ его былъ пропитанъ и насыщенъ экскрементами.
„Здѣсь мнѣ пришлось прожить два дня и двѣ ночи, проведя все время у окна… Ночью внезапно открылась дверь и въ камеру были втолкнуты съ ужасными воплями пьяныя проститутки. Вслѣдъ за ними былъ введенъ помѣшанный, совершенно нагой. Арестанты обрадовались ему, какъ забавѣ, додразнили его до бѣшенства и онъ, наконецъ, упалъ на полъ въ судорогахъ съ пѣной у рта. На третій день, еврей-солдатъ, служившій при пересыльной тюрьмѣ, взялъ меня въ свою комнату, крохотную камеру, гдѣ я и помѣстилась съ его женой… Многіе изъ арестантовъ разсказывали мнѣ, что они были арестованы „по ошибкѣ“, сидѣли по 7–8 мѣсяцевъ и не высылались заграницу вслѣдствіе будто бы неполученія какихъ-то документовъ. Можно себѣ представить ихъ положеніе, послѣ семимѣсячнаго пребыванія въ этой омерзительной обстановкѣ, не имѣя даже возможности перемѣнить бѣлье. Они совѣтовали мнѣ дать взятку смотрителю и тогда меня немедленно доставятъ на прусскую границу. Но я была уже въ теченіи шести недѣль въ пути, денегъ у меня не было, а письма мои, очевидно, не доходили до моихъ родныхъ… Наконецъ, солдатъ позволилъ мнѣ отправиться въ сопровожденіи его жены на почту, и я послала заказное письмо въ Петербургъ“. У г-жи К. были вліятельные родные въ столицѣ и, спустя нѣсколько дней, была получена телеграмма отъ генералъ-губернатора о немедленной высылкѣ ея въ Пруссію. „Мои бумаги“, — говоритъ г-жа К., — немедленно нашлись, я была выслана въ Эйдкуненъ и выпущена на свободу».
Нужно сознаться, картина выходитъ ужасная, но въ ней нѣтъ и тѣни преувеличенія. Для любого русскаго, имѣвшаго «тюремный опытъ», каждое слово вышеприведеннаго разсказа звучитъ правдой, каждая сцена кажется нормальной въ стѣнахъ русской тюрьмы… Ругань, грязь, звѣрство, побои, взяточничество, голодъ — все это можно наблюдать въ любой тюрьмѣ; отъ Ковно до Камчатки и отъ Архангельска до Эрзерума. Будь у меня больше мѣста, я могъ бы привести массу подобныхъ же разсказовъ.
Таковы тюрьмы Западной Россіи. Но онѣ не лучше на Востокѣ и на Югѣ. Корреспондентъ, которому пришлось пробыть въ Пермской тюрьмѣ, слѣдующимъ образомъ отзывается о ней въ газетѣ «Порядокъ»: «Тюремнымъ смотрителемъ здѣсь нѣкій Гавриловъ. Постоянное битье „въ морду“, сѣченіе, заключеніе въ мерзлые темные карцеры и голоданіе арестантовъ — таковы характерныя черты этой тюрьмы. За каждую жалобу арестантамъ „задаютъ баню“ (т.-е. сѣкутъ) или запираютъ въ темный карцеръ… Смертность въ тюрьмѣ ужасная». Во Владимірской тюрьмѣ была такая масса покушеній на побѣгъ, что нашли необходимымъ сдѣлать по этому поводу спеціальное разслѣдованіе. Арестанты заявили ревизору, что вслѣдствіе незначительности отпускаемыхъ на ихъ прокормленіе суммъ, они находятся въ состояніи хроническаго голоданія. Они многократно пробовали жаловаться «по начальству», но изъ этого ничего не выходило. Наконецъ, они рѣшили обратиться съ жалобой въ Московскій Окружной Судъ, но тюремный смотритель узналъ о затѣваемой жалобѣ, произвелъ обыскъ въ тюрьмѣ и отобралъ у арестантовъ прошеніе, которое они собирались послать. Легко можно себѣ вообразить, каковъ процентъ смертности въ подобныхъ тюрьмахъ; впрочемъ, русская тюремная дѣйствительность превосходитъ даже все, что можетъ представить самое пылкое воображеніе.
Каторжное отдѣленіе гражданской тюрьмы было выстроено въ 1872 г. на 120 чел. Но уже въ концѣ того же года въ немъ помѣщалось 240 чел., изъ нихъ 90 черкесовъ, этихъ злосчастныхъ жертвъ русскаго завоеванія, бунтующихся противъ казацкихъ нагаекъ и сотнями высылаемыхъ въ Сибирь. Эта каторжная тюрьма состоитъ изъ 3-хъ камеръ, въ одной изъ которыхъ (27 ф. длины, 19 ф. ширины, и 10 ф. высоты) заключены 31 арестантъ. Такое же переполненіе наблюдается и въ другихъ двухъ камерахъ, такъ что, въ общемъ, приходится отъ 202 до 260 куб. фут. пространства на человѣка, другими словами, это равносильно тому, какъ если бы человѣка заставили жить въ гробу 8 ф. длины. 6 ф. ширины и 5 ф. высоты. Не мудрено, что арестанты умираютъ, какъ мухи осенью. Съ конца 1872 года по 15 апрѣля 1874 г. въ тюрьму прибыло 377 русскихъ и 138 черкесовъ; имъ пришлось, въ самой антисанитарной обстановкѣ, терпѣть отъ пронизывающей сырости и холода, не имѣя даже одѣялъ. Въ теченіи 15 мѣсяцевъ умерло 90 русскихъ и 86 черкесовъ, т.-е. 24 % всего числа русскихъ арестантовъ и 62 % всѣхъ черкесовъ, не говоря, конечно, о тѣхъ, которые умерли, выйдя изъ этой тюрьмы, на пути въ Сибирь. Причины этой ужасающей смертности не были результатомъ какой-либо спеціальной эпидеміи; арестанты страдали разнообразными формами цынги, нерѣдко принимавшей злокачественный характеръ и часто заканчивавшейся смертью[9].
