Въ заключеніе, я долженъ упомянуть о новыхъ этапахъ, построенныхъ на протяженіи 3000 верстъ, между Томскомъ и Стрѣтенскомъ (на рѣкѣ Шилкѣ); передвиженіе арестантскихъ партій по этому пути до сихъ поръ производится пѣшкомъ[2]. Старые этапы обратились въ руины; оказалось невозможнымъ подновить эти кучи гнилыхъ бревенъ и пришлось строить новыя зданія. Они обширнѣе старыхъ, но и арестантскія партіи, въ свою очередь, стали болѣе многолюдными и вслѣдствіе этого на новыхъ этапахъ господствуетъ та же скученность и та же грязь, какъ и въ старыя времена.
На какія дальнѣйшія «улучшенія» можно указать за эти двадцать пять лѣтъ? Я почти забылъ упомянуть о петербургскомъ «Домѣ предварительнаго заключенія», которымъ обыкновенно хвалятся предъ иностранцами. Въ немъ имѣется 317 одиночекъ и нѣсколько камеръ большихъ размѣровъ, такъ что, въ общемъ, въ немъ можетъ быть помѣщено 600 мужчинъ и 100 женщинъ, содержимыхъ въ тюрьмѣ въ ожиданіи суда. Вотъ, кажется, и всѣ «улучшенія». При въѣздѣ въ любой русскій городъ вы увидите грязный, старый, мрачный «острогъ»; ничто не измѣнилось въ бытѣ этихъ остроговъ за послѣдніе 25 лѣтъ. Кое-гдѣ построены новыя тюрьмы, кое-гдѣ поправлены старыя; но тюремная система и обращеніе съ арестантами остались тѣ же: въ новыхъ зданіяхъ прочно засѣлъ духъ стараго режима, и ждать дѣйствительнаго обновленія въ тюремномъ мірѣ можно будетъ лишь тогда, когда обновится весь строй русской жизни. Въ настоящее же время всякаго рода «реформы» нерѣдко ведутъ къ ухудшенію положенія.
Каковы ни были недостатки тюремъ въ прежнее время, все же въ 1862 г. надъ всей страной пронеслось дуновеніе широкаго гуманизма, проникавшее самыми разнообразными путями даже въ нѣдра русскихъ тюремъ. А теперь… «держите ихъ въ ежевыхъ рукавицахъ», — эхомъ проносится по русскимъ тюрьмамъ.
Общественное мнѣніе наиболѣе просвѣщенныхъ людей Европы давно пришло къ тому заключенію, что наши карательныя учрежденія далеки отъ совершенства и, въ сущности, являются живыми противорѣчіями современнымъ теоріямъ о разумномъ способѣ обращенія съ заключенными. Нельзя больше ссылаться на старый принципъ lex talionis — права общественной мести преступнику. Мы понимаемъ теперь, что и преступники и герои — въ равной степени являются продуктами самого общества; мы, въ общемъ, признаемъ, по крайней мѣрѣ въ теоріи, что, лишая преступника свободы, мы взамѣнъ должны озаботиться объ его исправленіи. Таковъ — идеалъ, но дѣйствительность является горькой насмѣшкой надъ этимъ идеаломъ. Убійцу мы, безъ дальнѣйшихъ размышленій, отдаемъ въ руки палача; человѣкъ, попавшій въ тюрьму, вмѣсто нравственнаго исправленія — выноситъ изъ нея усиленную ненависть къ обществу. Унизительныя формы подневольнаго тюремнаго труда — внушаютъ ему отвращеніе къ работѣ вообще. Испытавъ всякаго рода униженія со стороны болѣе счастливыхъ членовъ общества, умѣющихъ грѣшить не преступая законовъ, или людей, которыхъ условія жизни оградили отъ искушеній, ведущихъ къ преступленію, — преступникъ научается глубоко ненавидѣть этихъ благополучныхъ людей, унижавшихъ его, и проявляетъ свою ненависть въ формѣ новыхъ и новыхъ преступленій.
Если карательныя учрежденія Западной Европы оказались не въ силахъ — хотя бы до извѣстной степени — приблизиться къ тѣмъ идеаламъ, осуществленіе которыхъ являлось единственнымъ оправданіемъ ихъ существованія, — что же остается сказать о карательныхъ учрежденіяхъ Россіи? Невѣроятная продолжительность подслѣдственнаго, предварительнаго заключенія; отвратительная обстановка тюремъ; скучиваніе сотенъ арестантовъ въ крохотныхъ, грязныхъ камерахъ; вопіющая безнравственность тюремныхъ надзирателей, практически всемогущихъ, вся дѣятельность которыхъ сводится къ застращиванію, угнетенію и выжиманію изъ арестантовъ тѣхъ несчастныхъ грошей, которые имъ удѣляетъ казна; вынужденная отсутствіемъ работы лѣнь; совершенное невниманіе къ нравственнымъ нуждамъ арестантовъ; циническое презрѣніе къ человѣческому достоинству и развращеніе арестантовъ, — таковы характерныя черты тюремной жизни въ Россіи. Причина этихъ явленій лежитъ, конечно, не въ томъ, чтобы принципы русскихъ карательныхъ учрежденій были менѣе возвышенны, чѣмъ тѣ же начала въ Западной Европѣ. Наоборотъ, я склоненъ думать, что духъ этихъ учрежденій въ Россіи гуманнѣе. Несомнѣнно, что для арестанта менѣе унизительно заниматься полезнымъ трудомъ въ Сибири, чѣмъ проводить жизнь, щипая смоленый канатъ, или лазя какъ бѣлка, по вертящемуся колесу[3]; а если уже выбирать изъ двухъ золъ, то русская система, не допускающая смертной казни, предпочтительнѣе западноевропейской. Къ несчастью, въ бюрократической Россіи самые гуманные принципы дѣлаются неузнаваемыми, когда ихъ начинаютъ примѣнять къ дѣлу. Поэтому, разсматривая русскую тюрьму и ссылку такими, какими онѣ стали, вопреки духу закона, мы должны признать, вмѣстѣ со всѣми изслѣдованіями, дѣйствительно изучавшими русскія тюрьмы, что онѣ являются оскорбленіемъ человѣчества.
Однимъ изъ лучшихъ результатовъ либеральнаго движенія 1859–62 гг. была судебная реформа. Старые суды съ ихъ бумажной волокитой, колоссальнымъ взяточничествомъ и продажностью, отошли въ область преданія. Судъ съ присяжными, уже существовавшій въ древней Руси, но задавленный московскими царями, былъ введенъ снова. «Положеніемъ» объ освобожденіи крестьянъ были введены волостные суды для разбора мелкихъ крестьянскихъ тяжбъ. Новый судебный уставъ, обнародованный въ 1864 году, вводилъ мировыхъ судей, въ Россіи избираемыхъ населеніемъ, а въ Польшѣ и Литвѣ назначаемыхъ короной.
Всѣ обвиненія, влекущія за собою лишеніе гражданскихъ правъ, были переданы въ вѣдѣніе окружныхъ судовъ, съ участіемъ присяжныхъ и съ разбирательствомъ при открытыхъ дверяхъ. Рѣшенія этихъ судовъ могли быть обжалованы въ апелляціонные суды, а вердикты присяжныхъ — въ суды кассаціонные. Предварительное слѣдствіе, однако, сохранило прежній, тайный характеръ; т.-е., въ противуположность англійской системѣ и въ согласіи съ французской, адвокатъ не допускается къ подсудимому во время предварительнаго слѣдствія и допроса; но въ то же время была гарантирована независимость судебныхъ слѣдователей (вполнѣ уничтоженная позднѣйшими законами). Таковы въ немногихъ словахъ были главныя черты реформированнаго суда, согласно Судебнымъ Уставамъ 1864 года. Относительно общаго духа этого закона по справедливости можно сказать, что — за исключеніемъ процедуры предварительнаго слѣдствія — онъ вполнѣ совпадалъ съ наиболѣе либеральными идеями, бывшими тогда въ ходу въ юридическомъ мірѣ Европы.
Почти одновременно съ обнародованіемъ новаго судебнаго устава, были отмѣнены (указомъ 17 апрѣля 1863 г.) наиболѣе позорные пережитки стараго уголовнаго судопроизводства — публичное наказаніе кнутомъ и клейменіе преступниковъ. Эта отмѣна въ значительной степени была вызвана общественнымъ мнѣніемъ страны, возмущенной позорнымъ наслѣдіемъ варварской старины; это возмущеніе было настолько значительно, что въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ губернаторы отказывались утверждать приговоры къ наказанію кнутомъ; а нѣкоторые губернаторы (Кукель былъ въ ихъ числѣ) предупреждали палача, что, если онъ не ограничится лишь воображаемымъ наказаніемъ, едва касаясь тѣла преступника кнутомъ (эта доходная отрасль искусства была хорошо знакома палачамъ), то онъ самъ жестоко за это поплатится. Тѣлесное наказаніе, такимъ образомъ, было отмѣнено, хотя, къ сожалѣнію, и не вполнѣ: за волостными судами все-таки было оставлено право наказанія розгами, и розга была оставлена также въ дисциплинарныхъ баталіонахъ, и, вмѣстѣ съ плетью, — въ каторжныхъ тюрьмахъ. Женщины могли быть подвергаемы тѣлесному наказанію лишь въ томъ случаѣ, если онѣ предварительно были лишены всѣхъ правъ состоянія.
Но, подобно другимъ реформамъ этого періода, обѣ законодательныя реформы, о которыхъ мы говорили выше, были въ значительной степени парализованы измѣненіями, внесенными въ нихъ позднѣе, а также ихъ незаконченностью. Уложеніе о наказаніяхъ, совершенно не соотвѣтствовавшее новому духу, осталось старое. Двадцать лѣтъ минуло съ тѣхъ поръ, какъ былъ обѣщанъ пересмотръ этого Уложенія; комиссіи засѣдали одна за другой; еще недавно въ газетахъ появилось извѣстіе, что назначенъ окончательный срокъ для пересмотра устарѣвшихъ уголовныхъ законовъ, и что варварскія узаконенія 1845 года будутъ отмѣнены. Но, пока что, уставъ, вышедшій изъ нѣдръ комиссій Николая I, все еще остается въ силѣ, и, въ исправленномъ изданіи 1857 года все еще красуется § 799, согласно которому арестанты могутъ быть наказываемы плетью въ размѣрѣ отъ 5 до 6000 ударовъ и приковываемы къ тачкамъ на срокъ отъ одного до трехъ лѣтъ[4].
