— Спасибо, дедушка, — обрадовался я и вскочил с лавки.
— Ежели чего не так, — сказал дед, — то назад вер-тайте. Я тут до утра сторожить буду.
…Мы шагали с Вовкой по шпалам на восток. Темнота так плотно окутывала нас, что мы не видели друг друга.
— Ты на ходу в трамвай прыгал? — спросил я Вовку.
— Нет.
— В одном дворе жили, а я и не знал, — огорченно произнес я. — В товарный прыгать не испугаешься?
— Попробую.
«Скептик. Не скажет „прыгну“. „Попробую“! Будет дело, если он не сможет впрыгнуть на подножку».
— Слушай меня, — сказал я. — Легче всего, конечно, прыгать в последний вагон. Там подножка обязательно есть и фонарь горит. Но там кондуктор едет, он тут же нас скинет с подножки.
— Куда же прыгать?
— Надо выбрать вагон четырехосный. У него подножка есть.
— А если не успеешь прыгнуть?
— Выбирай другой вагон. А почувствуешь, что срываешься с подножки, оттолкнись от нее посильнее. Главное — упасть дальше от поезда на насыпь.
Позади нас появился отсвет фонаря паровоза. Свет становился все ярче, он резал темную стену ночи. Было слышно, как паровоз набирает скорость, чтобы с разгона преодолеть гору. Мы легли на откосе, чтобы машинист не заметил нас. Поезд приближался, но подъем увеличивался. Скорость поезда падала, и вот уже паровоз натужно пыхтит, как будто у него начинается одышка.
Как только паровоз поравнялся с нами и глаза стали различать в темноте вагоны, я крикнул Вовке:
— Давай рюкзак и беги за этим большим вагоном!
Вовка кинул мне рюкзак и побежал. Догнав вагон, он схватился за поручни и залез на нижнюю ступеньку.
Еще один большой вагон приближался. Я побежал рядом с ним. Забросил рюкзаки и впрыгнул на площадку. Ура, едем!
Поезд уже преодолел горку. Дыхание его стало свободнее и мощнее. Весело застучали колеса.
— Даешь Новосибирск! — крикнул я что есть мочи.
День еще не наступил — небо было серым, прохожие сонными, а мы уже шагали по улицам Новосибирска. Незнакомый город, который в виде кружочка обозначен на школьной карте, был перед нами. Конечно, интересно бы побродить по городу, узнать, какой он из себя. Но нам сейчас до этого никакого дела нет.
— Скажите, как пройти в горвоенкомат? — спросили мы женщину, встретившуюся на пути.
— Пойдете прямо, — сказала женщина, — потом повернете направо. Высокий дом увидите. Его легко отличить. Около него всегда народу много.
Женщина стояла и смотрела на нас.
— У меня вот такой же сынок на фронт ушел, — сказала она и кончиком платка смахнула слезу.
Чудно устроен мир. Нам весело — ей грустно. Может, ее сын, так же как и мы, с радостью уходил на фронт… А она плачет.
Мы быстро нашли горвоенкомат. У дверей призывники с вещмешками. Есть старики, а есть ребята молодые, вроде нас. Во всяком случае, мы не кажемся перед ними сопляками. А этот вот совсем маленький, меньше Вовки. Дунь — упадет. Женщины в слезах. Одна обняла мужа и плачет, будто отпускать не хочет.
Мы нырнули в подъезд и столкнулись с дежурным, молоденьким младшим лейтенантом в новой фуражке.
— Куда? — строго спросил он.
— Вы не скажете, капитан Соколов находится в военкомате?
— Ну, предположим, находится.
— Мы к нему!
— Зачем?
— Личный вопрос.
— Давай назад! — Младший лейтенант вышел из-за стола.
— Понимаете, в чем дело, товарищ дежурный, — сказал Вовка, как всегда подчеркнуто интеллигентно, — капитан Соколов наш друг. Если он узнает, что вы не пустили нас…
Младший лейтенант внимательно посмотрел на Вовку и, наверное, подумал: «Парень в очках врать не будет».
— Соколов спал на моем месте, — запросто сказал я, как будто Соколов был мой дядя.
— Где это он спал?
— В вагоне-теплушке, когда ехал сюда, в Новосибирск. Я ему свое место уступил. Он тогда и сказал: значит, мы друзья. Чего надо, заходите.
Младший лейтенант зачем-то потрогал козырек новенькой фуражки, взял телефонную трубку и попросил Соколова.
— Товарищ капитан, докладывает дежурный снизу. Тут вас спрашивают два парня. Говорят, ваши знакомые. Вы якобы спали на их месте в вагоне-теплушке!.. Слушаюсь, товарищ капитан. — Дежурный положил трубку. — Третий этаж, комната тридцать два.
Мы летели по лестнице как на крыльях.
— Я же говорил, Вовка, все будет в порядке!
Мы остановились у комнаты тридцать два, чуть перевели дух и постучали.
— Заходите! — послышался знакомый голос.
— Здравия желаем, товарищ капитан! — по-военному четко крикнули мы.
— Вот они, орлы, — весело сказал Соколов и поднялся из-за стола нам навстречу. — Как это вы очутились здесь? — спросил Соколов, пожав нам руки. — Вы же в Анжерку ехали.
— Мы из школы убежали, — отрапортовал я без всяких околичностей. — Хотим на фронт.
— Вот это да! — протянул капитан и посмотрел на нас, как будто видел в первый раз.
— Вы же сами сказали тогда в вагоне, товарищ капитан: «Фронт — святое дело для каждого…»
— Может, и сказал, — произнес капитан и опять странно посмотрел на нас. — Сколько вам лет?
Мы выдавили из себя ненавистное слово «шестнадцать».
— Рановато на фронт, — заявил Соколов и сел на свое место. — Через два года приходите.
— Возьмите нас добровольцами, — попросил Вовка. — Сейчас все на фронт идут, даже старики.
Я добавил:
— Там внизу призывники стоят. Некоторые ростом меньше нас.
— Нет, нет, ребята! Не может быть и речи. Через два года приходите. — Капитан опять поднялся со своего места. — Должен вам сказать, что война — это не веселая игра в солдатики, как вам кажется. Это грязные окопы, пули, разрывы бомб, оторванные руки и ноги, смерть.
— Не страшно нам это, товарищ капитан, — сказал я.
— Это тебе сейчас не страшно, — вдруг закричал капитан, и его брови-гусеницы угрожающе сомкнулись, — а когда приедешь туда, на фронт, по-другому заговоришь!
— Но ведь вы же пошли на войну не задумываясь, — послышался Вовкин голос.
— Я солдат. На всю жизнь останусь им. А вы еще мальчишки. Кто знает, какая у вас дорога впереди. Покалечит — что тогда?
— Мы не можем ехать обратно в школу, — произнес я.
— Я помогу вам с билетами.
— В школе все думают, что мы на фронте.
— Подумают, подумают и перестанут.
Капитан подошел к нам и как-то по-другому, ласковым голосом добавил:
— Поймите, ребята. Не время вам на фронт. Учиться надо. Поучитесь два года. Если уж за это время мы с ними, собаками, не совладаем, тогда вы возьметесь за оружие…
Капитан посмотрел внимательно на меня, потом на Вовку…
— Решено, — сказал капитан. — Я достану билеты до Анжеро-Судженска, и завтра вы уедете. А пока посидите на скамеечке в коридоре.
Мы вышли в коридор и сели.
— Бежим. — шепнул я Вовке.
— Бежим, — согласился друг.
Тихонько, на цыпочках мы прошли по коридору и побежали по лестнице, как будто за нами кто-то гнался. Люди с удивлением смотрели на пае.
— До свидания, товарищ дежурный, — сказали мы младшему лейтенанту и выскочили на улицу.
По инерции мы еще бежали некоторое время. Но потом замедлили шаг.
— Вот тебе и капитан, — сказал я. — Я-то думал: придем, он схватит нас за руки и крикнет: «Молодцы, ребята, патриоты!»
— Теперь не имеет значения, что ты думал, — холодно сказал Вовка. — Что предлагаешь, организатор?
Конечно, Вовка мог бы сказать мне что-нибудь еще более обидное. Я так надеялся на капитана…
— Идти на вокзал и прорываться в Москву, — предложил я и с грустью подумал: «Ах, люди, люди! Капитан не оправдал надежд. А Галка — подруга! Не поняла меня: „Дон-Кихот краснопресненский“».
С детства я люблю вокзалы. Они — начало пути. А что может быть интереснее, чем отправление в путь.
Я хорошо помню Курский вокзал в Москве. Оттуда я каждый год в начале лета уезжал в деревню и два раза ездил в Крым.
Вокзал в Новосибирске, конечно, не похож на Курский.
Во время войны вокзалы перестали быть просто вокзалами. Они стали местом пристанища тысяч беженцев, их домом и надеждой на спасение.
Было еще далеко до вокзала, а навстречу нам уже попадались эвакуированные с вещами на плечах. Как смешно они одеты! Вот на женщине — белая панамка и валенки с галошами, пальто канареечного цвета и черный шарф. В руках две корзинки, за которые держатся маленькие дети. Впереди шествует баба в телогрейке и пуховом платке. Это, наверное, местная домовладелица.
У входа в вокзал толпятся люди. Стоит милиционер для порядка. Мы нырнули в дверь. Народу здесь! Люди плотно сидят на лавках, на подоконниках, спят на полу. Кто-то кричит, где-то громко спорят, плачут дети, слышится свисток милиционера. Все эти тысячи звуков летят вверх под высокий потолок зала, там смешиваются, и эхо сводного гула докатывается до меня.
Тревожный гул вокзала наваливался сверху, давил на плечи. Казалось, он хотел сломить меня, запугать, уничтожить желание бежать на фронт. Вот-вот заплачу от страха перед неизвестностью… Но я креплюсь, я пытаюсь увидеть голубое небо и услышать чистый, прозрачный голос моей матери, от которого мне всегда было так спокойно и радостно…
Я показал Вовке на противоположный угол. Кажется, там свободнее. Нелегко пробраться через зал. Поднимешь ногу, чтобы шагнуть, а на полу спят люди. Так и стоишь, как страус, с поднятой ногой, пока не ухитришься найти место, куда ее поставить.
