«Ориентализация» империи, как и романизация провинций, связана с социально-экономическими и политическими процессами. Когда базой империи стали не города и класс городских собственников, не известное разделение труда между хозяйствами, областями, провинциями, связывавшее их экономически, а самоудовлетворяющиеся сельские общины и огромные имения знати и императоров, объединить империю, противодействовать усилившимся центробежным тенденциям могли только связи «деспотические», абсолютная власть «божественного» императора. Императорская власть, фактически слабея, внешне все более становится подобна власти восточного царя с ее теократическим оформлением. Но и тогда ядро римской системы ценностей остается известным барьером для проникновения принципиально чун; дых ей элементов этой идеологии. Следовательно, о синкретизме, если понимать под ним более или менее механическое соединение идей, образов, представлений, можно говорить лишь очень условно. Впитывающая такие образы и идеи система эволюционирует по своим внутренним законам, сохраняя на разных этапах эволюции свою целостность и заимствуя лишь то, что этой целостности не противоречит.
Таким образом, авторам настоящей работы прежде всего необходимо было выяснить, каков механизм взаимодействия культур в процессе формирования и эволюции единой римской, а затем позднеантичной культуры. При этом авторы исходили из определенного представления о факторах, обусловивших характер и эволюцию римской культуры как культуры римской гражданской общины со всеми ее характерными особенностями и обусловленным ею мировосприятием.
Отсюда вытекали две основные задачи.
Одна из них — определить структуру римской культуры, т. е. иерархию входивших в нее компонентов, поскольку, видимо, именно эта иерархия придает ей своеобразие и поскольку о развитии культуры как системы можно, скорее всего, судить на основании более или менее аналогичного, идущего в одном ритме и направлении развития ее сторон, а также, в некоторых случаях, и но изменению роли того или иного компонента. Например, в эпоху расцвета гражданской общины, когда основной ценностью для римлянина был самый Рим, римский народ, предназначенный покорять другие народы и править ими для их же счастья, а основной долг гражданина видели в том, чтобы осуществлять эту миссию, первенствующее значение имели политико-философские учения. Они имели целью обосновать превосходство римского политического устройства над всеми остальными формами человеческого общежития, воспитать из римлян хороших граждан, гордых своей принадлежностью к «народу-господину», своими добродетелями, и сделать их счастливыми, поскольку благополучие гражданской общины столь же зависело от благополучия граждан, сколь и их счастье зависело от процветания родного города. Этой задаче были так или иначе подчинены и другие сферы культуры. Религия являлась связующим звеном как гражданства в целом, так и меньших, органически включавшихся в город коллективов — территориальных единиц, коллегий и основной социально-экономической ячейки общества — фамилии. Религия определяла необходимые для сплочения и функционирования этих коллективов отношения и обязанности, связывавшие их сочленов: долг людей по отношению к богам, сына — по отношению к отцу, отца — относительно подвластных ему членов фамилии. Религия требовала тщательного выполнения всех обрядов и ритуалов, дабы не нарушить союз, мир с богами.
С религией сперва неразрывно, затем все более обособляясь и становясь одним из элементов политико-философских спекуляций, было связано право. Право и его важнейшая составная часть — закон были для римлян структурообразующим элементом как мирового, так и гражданского порядка. Закон богов упорядочивал космос; право, равное для всех граждан, делало город миниатюрным отображением космоса. Пожалуй, ни в одной другой культуре право не занимало столь высокого места в иерархии ее компонентов, не пронизывало до такой степени и философскую мысль, и повседневную жизнь.
Особое значение в структуре культуры принадлежало науке. Неоднократно выражалось сомнение в применимости термина «наука» κ методам познания мира в античности. Ссылаются обычно в таких случаях на отсутствие в те времена эксперимента, стройной системы знаний с соответственным понятийным аппаратом и точными способами исследования и осмысления полученных результатов, на разрыв между теорией и практикой, а следовательно, и опирающегося на науку технического прогресса, — словом, на отсутствие всех признаков, характеризующих науку нового времени. Однако подобные сомнения представляются необоснованными. Не говоря уже о том, что античная, в частности римская, наука знала, хотя и в ограниченных масштабах, и эксперимент, и споры о методах познания (между «догматиками» и «эмпириками», между стоиками, утверждавшими возможность познания на основании свидетельств органов чувств, и отрицавшими такую возможность академиками, между теми, кто считал, что главное — описать предмет, и теми, кто считал нужным его определить, и т. п.), что она имела ряд достижений, стимулировавших затем развитие науки арабов, а затем и европейцев нового времени, что без ее приложения к практике не были бы возможны несомненные достижения в сельском хозяйстве, горном деле, строительстве, медицине, мореплавании, работе землемеров и картографов, следует учитывать, что во многом отличие античной науки от современной объяснялось ее местом в системе культуры и иными, чем у науки нового времени, задачами. Как и всякая наука, она была призвана помочь людям ориентироваться в окружающем мире, дабы выработать по возможности наиболее благоприятные условия для выживания, воспроизводства и функционирования созданного ими общества. И если философские и политические учения ставили целью достижение таких наиболее благоприятных условий для выживания и функционирования римской гражданской общины, то наука, так сказать, обслуживала их, помогая достижению этой цели.
Познание мира, космоса и правящих им законов должно было способствовать познанию его отображения — города, познанию места человечества и человека в микро- и макрокосме и, соответственно, обоснованию его долга повиноваться законам того и другого и — опять-таки — достичь счастья и совершенства. Недаром сама добродетель воспринималась как результат знания, науки. И целью науки было использование ее достижений не столько для удовлетворения экономических потребностей, а именно для того, чтобы привести человека к добродетели и счастью. Точкой ее приложения была не техника, а гражданин, человек. И именно в Риме внимание к человеку, как κ органической составной части мироздания, особенно очевидно. Цицерон и Гораций утверждали, что поэт и оратор обязаны изучить характер и, как мы бы сказали, психологию каждого изображаемого ими персонажа, учитывать его возраст, нрав, занимаемое им положение и обусловленные этим права и обязанности. Римские скульптурные портреты дают нам целую галерею типов, характер и психология которых чрезвычайно ярко выражена. Для римских стоиков каждый человек, будь то сенатор или раб, являлся носителем божественной искры, логоса, частицы мировой души и мог достичь мудрости и добродетели. Идея гражданства как коллектива сочеталась с уважением к индивиду, признанием его значимости. Поэтому представитель любого философского направления считал своим долгом научить слушателей и читателей, как себя усовершенствовать и стать счастливым.
Конечно, такая цель римской науки столь же отличалась от целей современной науки, сколь отличается общество нового времени, эту науку создавшее, от общества, в котором жили и трудились мыслители античного мира. Но различие между двумя, в какой-то мере сходными феноменами еще не дает основания утверждать, что один из них вообще не существует.
С некоторыми чертами психологии римлян связано и их отношение κ времени и пространству, или, вернее, к своей истории и к расширению своей державы. Как сочетались представления о несомненном, например для современников Августа, прогрессе по сравнению с «временами предков» со столь высоким уважением к этим временам и преклонением перед их установлениями, в принципе остававшимися нормой, регулировавшей и самый этот неизбежный прогресс? В каком диалектическом единстве и взаимовлиянии проявлялись в теориях историков, философов, политиков идеи римского патриотизма и космополитизма? Как сочеталось безусловное признание превосходства римлян над всеми народами с диктуемой включением этих народов в состав римской державы необходимостью найти наилучшие методы их ассимиляции, сосуществования с ними? Как расширялся горизонт римлян и как изменялось их мировоззрение по мере превращения Рима из города просто в Город с большой буквы, столицу «круга земель»? На эти вопросы еще не могут быть даны однозначные ответы, но самая их постановка помогает более глубоко проникнуть в сущность римского мировосприятия, определявшего и отдельные сферы римской культуры (в первую очередь историографию в ее связи с политической мыслью и науку), и ее общую структуру.
Но для изучения культуры недостаточно выявить лежащую в ее основе систему ценностей и обусловленную ею идеологию. Важно проследить, как под воздействием изменений в базисе модифицировалась система ценностей, идеология, социальная психология и как эти изменения сказались на перестройке иерархии компонентов культуры, на ритме их эволюции.
