— Я тебе не нравлюсь? — спросила Илона.
Паша нахмурился: только ее не хватало, но промолчал, опять пожал плечами.
— Расскажи о мертвых, — переменила она тему.
После школы Паша много лет работал в морге. Сначала на побегушках, параллельно учился в мединституте, на четвертом курсе бросил, однако из морга не ушел. Со временем ему стали доверять более сложную работу: регистрировать умерших, ломать грудь, вскрывать черепа и зашивать тела после вскрытия. Последнее занятие Паша находил особенно завораживающим. Спокойно и изящно работая иглой, мечтал о современных рукодельческих цехах. Таинственное, призрачное ремесло — художественная штопка трупов. Быть может, ежедневное общение с мертвецами и отдаляло его от живых людей, с их мелкими и вертлявыми желаниями, быть может, поэтому он и искал много смерти. Разнообразной — страшной и ошеломительной, гнусной и предательски слащавой. Пашу мучили сны:
Он стоял у огромного оцинкованного стола, на котором свалена груда тел. Молодая, красивая женщина оцепенела в безобразной позе: ноги согнуты в коленях и высоко подняты, развороченная вагина, голова на сломанной шее откинута назад… дьявольский оскал. Он узнал ее. Все напились. Юлия лежала на диване. Пашин друг шарил у нее между ног, она же пьяно разглядывала Пашу. Потом он будто бы очнулся от криков в соседней комнате. Через минуту все стихло, и вошла Юлия, совершенно голая, присела с краю — Ты должен помочь мне, — склонилась, целуя губы и плечи. Рука скользнула по одеялу вниз, к возбужденному члену. Паша не сразу заметил темные следы на белом, но потом заметил и спросил, что это? — Дурная кровь, — она тихо засмеялась. Во всей квартире стояла полная тишина. Встал, пошел в другую комнату, включил свет и замер. Друг лежал в крови. Кровь еще сочилась в том месте, где должен быть член. Член валялся рядом, трухлявый и почерневший. Юлия обняла Пашу сзади и машинально подрочила. — Он скоро очнется, надо что-то делать. — Что? — Паша дрожал. — Представляешь, как он расстроится, не обнаружив члена, — она опять засмеялась. Они улеглись рядом с другом. Юлия еблась легко, словно дитя. Паша захотел убить ее. Но вместо этого схватил тяжелую лампу с тумбочки и обрушил на голову друга. Много раз. Во все стороны брызнула кровь. Паша окончательно потерялся. Они еще поеблись. Юлия предложила вырезать вагину в мертвом теле друга. Паша послушно сходил на кухню за ножом, отрезал яйца и расковырял промежность. Юлия восхищенно наблюдала. — Ну вот, чем не женщина?! И ты убил ее. Браво! Каждый мужчина должен убить женщину. Опять принялась ласкаться, играя перед лицом отрезанными яйцами. — Еби ее, скорее, — заорала вдруг, — она уходит к мертвым. Все происходило словно в жутком сне. Паша раздвинул свежую рану и ввел член. — Это лунная кровь, не бойся, — Юлия задыхалась. Паша закрыл глаза и задергался быстрее. — Еще, еще, — Юлия совсем обезумела, теребя и подгоняя. Кончили одновременно. — Твой ребенок родится свободным, — она слизнула кровь с пашиного члена. — Какой ребенок? — охуел Паша. — Только мертвые беременеют свободными детьми. Ребенок и от тебя будет свободен. Ты встретишься с ним только в воображении. Юлия вся тряслась, словно уже наступило похмелье.
Паша сам разделывал тело — привычная работа. Юлия выхватила сердце и долго рассматривала. Потом, давясь и чуть не теряя сознание, проглотила его. — Меня осудят, проклянут и изгонят отовсюду… Она долго еще орала, пока он скармливал мясо дворовым псам, кидая куски из окна…. Сейчас она лежала мертвая, куда ни кинь, тотально мертвая. Принялся за работу. Кости затвердели, с трудом распрямил ее ноги. При беглом осмотре удалось обнаружить немного…
Илона прихорашивалась в маленькое зеркальце. Молчание затянулось.
— Не хочешь рассказывать, не надо, — начала она, — я и так все про тебя знаю. Что дашь, если скажу где Зойка?
— Ничего не дам.
— Так значит? — разозлилась Илона.
— Ладно, говори, что за дело, — Паша не хотел спорить, противно стоять рядом и слушать ее бред.
Илона сразу успокоилась.
— Падают сборы… привлечь людей. Есть идея провести карнавал… — она медлила, рассматривая ногти.
— Мертвецов что ли?
— Люблю молодца за сообразительность, — Илона засмеялась.
Паша засмеялся следом, представив Илону в погребальном платье, и ее дружков, пьяных вдрызг. Работы мало, только макияж.
— Согласен, красивая идея.
— Своевременная идея, — поправила она, — так поможешь?
— Помогу, а Зойка? Она знает?
— Зойка? Еще что?! Как скажу, так и будет.
Живая и деятельная. У таких людей спорятся даже самые дурные проекты. Пожелай они захватить Небо, и станет ума. Омерзительная баба.
Он дико жаждал Зойку. Вот уже целый месяц они виделись почти каждый день. Но любая встреча — разочарование. Зойка про себя о чем-то мечтала. Паша ловил лишенные смысла обрывочные фразы, брошенные в пустоту. Не для него. Видимо, она не могла иначе, поэтому отмалчивалась, уплывая от ответов на вопросы. Она всегда была либо пьяна, либо хотела выпить. Паша пил вместе с ней, надеясь ее приручить…
— Ну? — Илона вдруг заторопилась, выгнув ароматное ядовитое тело, — и никакой самодеятельности, понял?
Паша уже ненавидел ее.
— Посиди здесь, обсохни, я позвоню, — Илона хлопнула дверью.
— Кто ее ебет? — злобно пробурчал Паша, оставшись один, и тут же увидел наползающую Илону: кольцами змеиная кожа, лицо безо лба. В бессознанке разгреб волосы, схватил возбужденный клитор, вдавил и принялся дрочить. Липкая промежность, душный экватор, сочащиеся трубы, наполненный кишечник. О, Боги! Рядом с дерьмом — парадиз, восхитительный сад, райские кущи. Бунтующая матка изрыгнула проклятья и сдалась. На войне — как на войне — булькнул, тяжело всхлипнул возмущенный кишечник, выбросил содержимое наружу. Гибельные испарения затопили нищую пристань. Илона самозабвенно закрыла глаза. Сквозь ее прозрачно-папиросные веки Паша читал свое будущее. Осенняя блажь вязала язык…
Он едва подавил крик и ринулся в коридор, вниз по лестнице, на улицу. Серая стена дождя. Полыхнула молния, и скорчились проулки. Голуба, душа моя, — взывая к Зойке, Паша забегал от арки к арке. Всюду прятались люди. Один раз его больно турнули в бок, едва он примостился с краю, и дружно заржали.
Зойка не находила себе места… Время тянулось очень медленно и чтобы хоть как-то успокоиться принялась писать:
Идите на хуй! Я все равно поеду туда хотя бы еще раз. Советы?! Их не слышит воспаленное сердце. Рисую на стенах магические фигуры, грежу в разочарованных мастурбациях об освобождении. Все напрасно. Я только и предаюсь воспоминаниям и тайно призываю продолжение. Не уйти, не избежать, не убедить, что все только снится.
Подвеска за левым поворотом гремит о край ямы, плоские тени, щупая друг друга, снуют по двору, в песке умирают детские секреты. Вечерняя прохлада не забирается сюда. Я выруливаю на узкую дорожку к подъезду и в двух шагах от окна останавливаю машину.
Не замечая никого, не шелохнувшись, бабушка смотрит сквозь меня. Лицо напоминает высохшую дыню или сморщенный сандалий. Ни удивления, ни радости, ни сожаления. Сумерки идолов опутали ее, смешав плечи и шаль, тронули водянистые руки. Сколько времени проводит она в наблюдениях за проплывающими силуэтами? Достигает ли хоть что-нибудь ее сознания? Или там только одиночество?
