Не похвалят дома, но
Не за всё ж — калач!
Ты над лыжей сломанной,
Девочка, не плачь.
Жаль, конечно, слова нет,—
Хочется спасти
Легкую, кленовую,
Новую почти.
Виснут, виноватые,
В облаке седин
Кручи, с бою взятые,
Гибельный трамплин.
Солнышко февральское
На снегу нашло
Все обломки яркие —
Бесполезный лом.
Ты его пытаешься
В лыжу превратить
И слезами давишься:
Щепок не скрепить.
Пальцами застылыми
Не исправить крен...
Поднимайся, милая,
Не студи колен.
Ну-ка, выше голову,
Веселее шаг!
Будут лыжи новые,
Лишь была б душа
У тебя не сломана
Тяжестью минут.
Жизнь — гора огромная,
Сто трамплинов ждут.
Каяться — не каяться?
Думаю-гадаю.
Рифмы заплетаются,
Ритмы наседают.
С исповедью грустною —
Не к кому придется:
Кто-то посочувствует,
Кто-то посмеется.
Кто-то верным Пущиным —
К Другу сквозь метели...
Грусть моя запущенная,
Ей не дни — недели.
(Друже, не подтрунивай,
Погоди, ей-богу...)
Первого июня я
Вышла в путь-дорогу.
Мама — под черемухой.
Доченька — в окошке.
Чемодан мой легонький,
Легки и сапожки.
Вырвалась — радехонька!
Побежала ходко:
Перевоз ранехонько,
Так успеть бы в лодку!
Солнце светит бережно,
Не палит впустую.
Вдоль речного бережка
Жму версту шестую.
Только вижу издали —
Или берег прячет? —
В ручьевине-пристани
Лодка не маячит.
Добежала — нетути
Ни в кустах, ни дале...
Неужели это мы,
Ноги, опоздали?
Села. Жду на взгорышке.
Запаслась терпеньем.
Вот и Красно Солнышко —
Перевозчик Веня:
— Лодка изломалась, дак,
Перевозу нету.
Ты куда собра́лась-то?
— В Котлас. На «ракету».
— Тоже не обрадую:
Не придет и эта.
Где-то возле Ракулы
Лопнула «ракета»:
Теплоход «Олекма», вишь,
К ней пристал, громада.
А она — такой малыш!
Много ли и надо?
...Слушаю — не слушаю,
Только понимаю:
Самое бы лучшее —
Воротиться к маме.
Самое бы лучшее —
Не момент зачуркать
(«Пригласили! К Пушкину!»),
А — обнять дочурку:
Полежав распластанно
На земле, побегав,
Простудилась, ластонька,
А тоска — не лекарь.
Среди ночи-немочи —
Вся в жару бредовом —
Вспомнит моя девочка
Дорогое слово:
— Мама! —
Как спасение...
А в ответ из мрака
Только взвоет где-нибудь
Черная собака.
Старенькую бабушку
Всполошит...
Не дело!
А сама бы рядышком —
Обняла, согрела!
Нашептала сказку бы,
Подала малину,
Обрала бы ласково
Страхов паутину...
Где там! За красотами
На чужое поле —
К Сороти от Содонги
Еду — не грешно ли?
Разве что ревнители,
Не учтя причины,
Скажут: — Несравнимые
Это величины!
А промеж подружками
Что за пересуды!
Не нужна я Пушкину
И нужна не буду.
Пушкин — явно столп, а мы
В одиночку мелки.
Собираться толпами
И ходить по стрелке
Вдоль реликтовых аллей
Полюбили — верно!
С юбилея в юбилей
Прыгаем примерно.
Дышим воздухом, каким
Гении дышали,
Пьем из пушкинской реки,
Словно причащаясь,
Зажигаем свет в очах
Вдохновенный, вроде,
Даже что-то сгоряча
На листках выводим,
Произносим даже вслух
Что-нибудь с трибуны,
И никак бессмертный дух
Нас не в силах сдунуть.
Устыдиться не хотим,
Вскачь конвейер пущен:
Кто в чести да во плоти,
Тот себе и Пушкин.
Строки впрок употребя,
Сгинь! Но самый храбрый
Уж святые на себя —
Глядь! — примерил лавры.
А другой — еще храбрей —
Деловой молодчик
В дом, где свойский брадобрей,
Тот венок волочит
И велит постричь-побрить,
Перекрасить (— Серый!)
И к мозгам (к куриным!)
(— Цыть!)
Подогнать размеры...
Впрочем, что же это я
Занялась абстрактом?
Раз дорога не твоя,
Вороти обратно!
Не особенно скорбя,
(Нет, так и не надо!)
Обойдется без тебя
Пишущих бригада.
При себе оставишь стих,
Гласу чести внемля,
И трибунное для них
Удлинится время.
Под родимою ольхой
Просидишь кургузо,—
На тебя махнет рукой
И своя-то Муза.
Уж позор иль не позор —
Петь свои пенаты,
Но кивнут на кругозор
Как на «узковатый»...
И встаю, стыдя себя
За свою замшелость,
И, слабинку истребя,
Обретаю смелость:
Изломался перевоз?
Не пришла «ракета»?
Это делу не вопрос —
На «Заре» доеду.
Не беда, что до «Зари» —
Километров двадцать:
Раз-два-три да раз-два-три —
Мне ль дорог бояться?
Комары, объединясь
В воинство густое,
Не дадут присесть, упасть —
Заедят в застое!
...Справа — берег меловой
Крутизны стоячей
Прямиком над головой —
Солнца шар горячий.
Жарит,— эка сатана,—
Сверху. Дальше — пуще.
Плещет матушка-Двина
Возле ног бегущих.
Перепрыгнуты ручьи,
Переплыты речки...
Ладно, ноги, дострочим:
Пристань — в недалечке!
Торопились мы не зря:
К самому приходу
Белоснежная «Заря»
Всколыхнула воду.
Запустила в свой салон,
Приняла в сиденье
И прислала сладкий сон
Для отдохновенья.
Свесив голову к плечу,
Сну отдавшись то есть,
В брызгах, в радугах лечу
В Котлас-град — на поезд.
Вот и станция-вокзал,
И кассирша в кассе
Воспаленные глаза
Вздела без участья.
— Поезд? Только что ушел!
Где ж вы раньше были?
Взгляд убийственно-тяжел,
И слова как шилья.
— А другие поезда?
— А другие завтра.
И пошла, пошла с поста
Кассы Клеопатра.
Я потерянно молчу,
Но, спустя минуту,
Вдоль по Котласу мечусь,
Словно птица в путах:
Самолеты не летят,
Поезда не ходят —
Удержать меня хотят,
Сговорившись, вроде.
Может, впрямь какой секрет?
...Одурев от бега,
Прозреваю — в граде нет
Места для ночлега:
Только сидя на скамье
Иль у стенки стоя,
Ночевать придется мне...
Знать, того и стою.
Превращусь в подпорку стен.
На ночь — не на ве́к же!
...А в Михайловском, меж тем,
Вселят в Дом приезжих,
Чтобы он не пустовал
Ни кроватью лишней,
Вместо тех, кто опоздал,
Вовремя прибывших...
Худо, Пушкин! Я сдаюсь.
Все мечтанья блекнут.
У причала застаю
Теплоход «Олекму».
Он, как лебедь, выгнул грудь —
Отдает швартовы:
Рад-готов в обратный путь.
...Ну и я — готова.
На заре другого дня
По росе искристой
Вот он выпустил меня
На родную пристань.
Утро — словно на заказ:
Добрая погодка!
И попутная как раз
Погодилась лодка.
И с приветом подошел,
И — чего уж лучше! —
К дому пожнями повел
Бригадир-попутчик.
Жеребенок лугом в мах —
Золотая челка!
В зацветающих цветах
Загудала пчелка.
Недостигнутая цель
Позабыта...
— Здрасьте!
И дочурка на крыльце
Обмерла от счастья.
Я вплету в ее вихор
С ленточкой знакомой
Нашу радость, птичий хор,
Аромат черемух.
Друг на друга поглядим,
Засмеемся обе
И себя не отдадим
Никакой хворобе.
То ли дело — благодать!—
Дома, возле речки,
Сядем Пушкина читать
На родном крылечке.
В эту книгу влюблена
И малышка-дочка.
...Вот царевича в волнах
Закачала бочка.
Вот поймал старик-рыбак
Рыбку золотую.
Вот Людмила, сняв колпак
С Карлы, с ним воюет.
Вот к царю пришла беда,
А к царице — больше!
Вот улыбчивый Балда
Черту море морщит.
Черта выудит Балда —
И пойдет потеха!
И не надо никуда
Ни идти, ни ехать.
Сам ступил под сень крылец,
Сам у нас в избушке —
И мечтатель, и мудрец,
И повеса Пушкин!
Весел он. Чего ж еще?
Стоп, повествованье!
...И да будет мне прощен
Грех «непочитанья»!
Никого из себя мы не строим.
В нашем теле обычная кровь.
Мы пришли из некрасовских троек,
Из некошеных блоковских рвов.
Мы из тех, кто и предан, и продан,
И схоронен был тысячи раз!
Но и все-таки мати-природа
Отстояла и выбрала нас,
Попримеривших стужу и нужу
На свои, не чужие плеча,
Пуще тела жалеющих душу,
Пересиливших в песню печаль
Неизбывную, в песню кручину
Безысходную... С песней живем!
Про лучину, про горьку рябину,
Про «На улице дождик...» поем.
Эти песни оркестров не просят:
Лишь вздохни да, вздохнув, затяни
Засливаются в хор подголосья
Многотысячной кровной родни.
В нарастающем песенном шквале
Не разъять, не сравнить голоса,
Не услышать себя запевале:
Женской доли — одна полоса.
Пролетали с корнетами тройки,
Поезд с окнами мимо бежал,
А мужик после каждой попойки
Лишний хмель на тебе вымещал.
Что с того? Ты сносила побои...
Прикрывая клеймо синяка,
Ты сама оставалась собою,
Ты жалела его, мужика!
Ты жалела — да тем и держалась,
Ты терпела — да тем и жила,
Ведь от матери жалость досталась,
Ведь и бабка терпёлой слыла.
Что поделаешь, тяжко-не тяжко,
Что попишешь, под дых-не под дых,—
Поднимайся! В одной ведь упряжке:
Не вдвоем — так одной за двоих...
Унижал он, а ты возвышалась!
В землю втаптывал — ты поднялась!
...Только будь она проклята, жалость,
Что любовь заменить собралась!
Нам во все терпеливые годы,
Хоть какой из веков оживи,
Снилась Синяя птица Свободы,
Золотая Жар-птица Любви.
Чем наш век от иных отличится?
— Не во сне, боже мой, наяву
Птица Синяя — тише! — садится —
Не спугните! — к рукам... на траву...
Опять снежком припорошило,
Морозом призаволокло
Ручьев мерцающие жилы,
Проталин древнее тепло.
И снова белому угору
Над снова белою рекой
Разнарядиться вроде впору
Катающейся детворой.
И не свершенное когда-то
Свершить задумано опять...
О милосердии возврата —
Догнать — надежда, долг отдать!
По-весеннему свеж и влажен,
Этот ветер весенним не был:
Он играл, а над ним, на страже,
Громоздилось декабрьское небо.
Громоздилось семиэтажно,
Нависало свирепым снегом...
Теплый ветер, тугой и влажный,
Не оглядывался на небо.
Он уверить хотел как будто
Всех, навстречу ему идущих:
«Ну и что ж, что всего минуты
Для меня у зимы отпущены!
Все равно я пропах весною,
Талым лугом, лесною прелью,
Ожиданьем тепла и зноя...
Я — весенний! Вы мне поверьте!»
Он поникшую прядь взъерошит,
В небеса запрокинет лихо...
И падет на него, как коршун,
Разъяренный декабрь-владыка.
Ветер кинется в рукопашный!
Но неравные силы слишком:
На прощанье вздохнув протяжно,
Хрустнет ветер, замрет ледышкой...
Старый — в грозе и ливне —
Плачет: навек прощай!
Новый — в морозном инее
Мальчик — сильней стращай!
Влажную ткань в железную
Жесть преврати, чтоб звон!
Бревна в избе чтоб треснули,
Мерзлых спугнув ворон!
Елки в лесу чтоб в кружеве
Все — с головы до пят!
Новою Новый стужею
Щедр, потому — богат.
Все, что задето тлением,
Вымерзнет до живья.
Будет живому пение
Майского соловья.
Будет жара июльская,
Градусы — за январь!
Так поговорка русская
Напримечала встарь.
Солнце. Сосны. И — снег. И — суббота.
И зовущая в дали лыжня...
Но любая любовь — несвобода,
Как узда и седок для коня.
Лыж носки озорно и задорно,
Возрождая знакомый азарт,
Все под горку, под горку, под горку
Норовят, норовят, норовят!
Высекаются искры отваги:
Затеряться — и вся недолга!
Как темны и опасны овраги!
Как алмазно-прекрасны снега!
Только что-то по лисьему следу
И по свежим лосиным следам
Не идут мои лыжи, не едут
С наторенной лыжни никуда.
Что для них незнакомая местность!
Лыжи знают не хуже, чем я:
По лыжне не сбежать в неизвестность,
А вернуться на круги своя.
Лыжи сами взорлятся на холмик
И рванут через лес по прямой,
Где под черными елями домик —
Голубой, голубой, голубой.
Я грозу пережидаю
В чистом поле под копной
Вольно молнии летают
Невысоко надо мной.
Ливень хлещет, что есть силы,
Но копна, как печь, тепла:
Я сама ее косила,
Я сама ее гребла.
Клевер, кашка, медуница —
Содержимое копны.
...Было страшно подступиться
К этим кущам травяным, —
До того — с меня! — высоки,
До того — сплелись! — густы!
Не разведаешь в осоте
Ни бугра, ни борозды.
Ну — на камень угожу как?
Ну — встряхну гнездо осы?
Но ходило юркой щукой
Острие моей косы.
Ах, как солнышко сияло!
Ах, как пахли клевера!
До полдён трава не вяла,
От ночной росы мокра.
А когда бессилой ватой
Затекла, устав, рука,
Ах, как радостно в прохладу
Приняла меня река!
Чем другим заменишь разве,
Купишь разве за гроши
Несравненный этот праздник —
Праздник тела и души!
С этим праздником знакома,
«Колеса» не попрошу:
Всю копну из поля к дому
На руках переношу.
Не унижай любовь до слов,
Не низводи до объясненья
(До формул — молнию, до дров —
Костер...) Язык — любой! — не гений.
Тысячелетьями еще
Ему отыскивать сравненья,
Чтоб стать на уровень с душой
В священный час ее волненья.
