Натешив душу свинурами[4]
Из-под пахучих кедрачей
И невозбранными кострами
В тиши непуганых ночей,
Чуть журавли затрубят в горны
В посентябренных небесах,
Вновь обреченно и покорно
Засобираемся назад
Мы — косари, не сталевары! —
Не внемля жалобе души,
На городские тротуары
Под злые окрики машин.
С глухой тоской по сну на сене
Ночами маяться начнем
Заботой: что ж мы тут посеем?
На сплошь асфальте — что пожнем?
С косой и вилами в разлуке
Вновь обреченные дремать,
Чем убаюкать эти руки,
Что привыкали создавать,
Что полюбили жать и сеять,
Не жить минуты без труда?
Ведь если их начать лелеять,
Не счастье будет, а беда.
Они пойдут на компромиссы:
Безвольные, того гляди
На шее чьей-нибудь повиснут
Повелевая: награди
Златым колечиком! Браслетом!
Нет, бриллиантом! Нет, другим!
Рукам, к труду привыкшим, это,
Как говорится, не с руки.
Им суждены дела святые:
Спасти, взрастить, поставить, дать...
На цепи, пусть и золотые,
Их непростительно менять.
Не трави меня ты письмами,
Не рассказывай опять,
Каковы снега, что выстлали
Наших мест любую пядь.
Как светло в рассвете розовом
Загорается оно —
Все узорное, морозное
Вековой избы окно.
На ночной печной завалинке
Накопившие тепла,
Как поскрипывают валенки,
Убегая по делам...
Не ахти дела великие —
Скот, сена, дрова, вода,
Но из жизни их не выкинешь!
Как ни пестуй города,
Как деревню ни запахивай;
Все равно она взойдет,
Переливчатою птахою,
Росной речкой запоет.
Пишешь — знаешь место слабое,
Залп — по цели! Не салют.
Строчки за сердце царапают,
Жить красуясь не дают.
Снова нотою щемящею
В городской мотив судьбы
Вплетены дымы стоячие,
Прясла мерзлой городьбы,
Елки, снег, гора пологая,
Месяц крашеной дугой,
И лошадка мохноногая,
Что везет меня домой...
Мне в городе — как в коробе
Груздю! Хочу домой:
Попробовать из проруби
Студёнки ледяной,
Не скрюченно — раскрученно,
Убравши локотки,
Упасть на плат излучины
Заснеженной реки.
Открыто, не украдкою,
Елушек не стыдясь,
По-старому — припадкою
К родной воде припасть
И позабыто-узнанно
Тянуть, покуда — ах! —
Не звякнула, не хрустнула
Твердинка на зубах,
С восторгом детским, ранешным
Увидеть в глубине:
Серебряные камешки
Шевелятся на дне.
Вкруг них песчинки малые
То в пляс, то в хоровод.
Живым-жива река моя,
Ничто ей — зимний лед.
Ее питают тайные
Земные родники.
Как новая, восстану я
От проруби-реки.
Унылое отвяжется,
Счастливое — найдем!
И трудной не покажется
Дорога на подъем.
Ну что за беда: соскочил и погрелся,
Застывшие ноги размял на бегу!
Наладься, наладься на старые рельсы,
Бегущие вдаль сквозь мороз и пургу.
Ну что за беда, что смешалось дыханье
И сердце колотится рыбой об лед!
Скорей настигай лошаденку и сани,
Что, вняв облегченью, рванулись вперед.
Беги-поспешай, не запутайся в полах,
Дымящим дыханьем не сунься в сугроб,
Ногой приступи убегающий полоз,
Напористым сиверком высуши лоб.
Остывшие вожжи — к рукам поскорее!
Вновь чуткая лошадь ушами прядет.
...А что до дороги, которая греет, —
Она ж никогда никуда не уйдет.
На поляне — детвора:
Не раскышни!
Начинается игра
В «третий-лишний».
Пары, пары на кругу,
А за кругом —
«Волк» и «Заинька» бегут
Друг за другом.
«Заяц» прыток, «Волк» силен
И вынослив!
Нагоняет «Зайца» он:
Близко! Возле!
Но и «Заяц» — не простак:
Не сдается!
В центре круга, как в кустах,
Он спасется.
Шмыг — и выстал впереди
Чьей-то пары!
Третий-задний, уходи,
Ты — в опале!
Твой черед теперь бежать
Что есть мочи,
Если сам волчищем стать
Ты не хочешь.
Не до шуток детворе:
Стонет! Воет!
...Подключается к игре
Все живое.
Третьим-лишним — чья пора —
Правит случай.
Понимай: игра стара
И живуча.
Виноватых не ищи
И не дуйся!
Зла на сердце не держи —
Соревнуйся.
Все, кто может, — по местам!
Так в природе.
Без обиды, кто устал,
Тот — выходит...
К непогоде уголья
В пепле разжились.
Ковш-другой плесну-ка я...
Пепел — врозь и ввысь!
Остывайте, нечего
Непогодь сулить:
Гости перед вечером
Обещались быть.
...Опадет, усядется
Сизый пепелок.
На чернушку-камницу,
В шайки, на полок.
Я — опять же к угольям:
— Ну дак каково?
Поутихли, ухари?
Ладно, ничего.
Хватит перемигушек —
Голова болит.
Жар-от невелик уже —
Закрывать велит.
Разжились на ту́ пору!
Жди — а вы: хрю-хрю!..
Дымники закупорю,
Двери затворю.
Поостыну в сеничках,
Прежде, чем уйду:
Веничком маленечко
Все пообмету:
Стены, потолочины,
Половиц пяток...
Ну, дела закончены —
Ко́ двери бадог.
На́ небе ни морока,—
Неоткуль и быть! —
Уголья недорого
Кипятком залить...
Издали, с угорышка,
Оглянусь разок:
Солнышко в оконышках,
Легонький парок.
Час-другой помёшкаю
И мирком-ладком
Тою же дорожкою —
С мылом, с узелком.
Холодянки в проруби
Зачерпну ведро.
(Наследили голуби
Около хитро).
Бережно, не на́-пяту
Двери отворю...
Под котлищем — на тебе!
Прежние «хрю-хрю»:
Шают-перешаивают,
Вытаращились!
Мало из ковша я вас —
Шайки дождались!
Но уже не верится
В доброе — хоть плачь!
...К вечеру метелица
Прилетела вскачь.
Зря топилась банюшка,
Грелся самовар.
Не едятся шанежки,
В голове — угар.
Ожиданье рушится,
Нет гостей как нет...
Как вот тут не слушаться
Бабкиных примет!
Подожгли, а воздуха не дали.
И дожгут, но так и не дадут:
В самый раз землею закидали,
Терпеливо — опытные! — ждут.
Осторожно действуют, умело:
Мастерство накоплено в веках.
Белых плах блистающее тело
До́лжно вынуть в черных угольках.
...Как поэт, с горящими глазами,
(Где-то прост, а в этом деле — бог!)
День и ночь к своей горячей яме
На свиданье ходит углежог.
Нужный градус держит неусыпно,
Всею кожей чует — тем живет!—
Где землицы горсть-другую сыпнуть,
Где, опять, убавить лишний гнет.
Не ему вздохнуть или заплакать,
Лишний раз задуматься о том,
Каково-то им, горючим плахам,
Тлеть, противоборствуя с огнем.
Выраставшим в сини и озоне,
В разноцветных росных жемчугах,
В дождевом и птичьем перезвоне,—
Каково им в адских очагах,
Почернев, коробиться и гнуться,
Под землей, наваленной на грудь:
Ни высоким пламенем взметнуться,
Ни дождем ожоги сполоснуть.
...Не допустит мастер до пожара,
В самый раз добудет уголек!
Чистый жар — без дыма и угара —
Будет продан выгодно и в срок.
И его умеренные дозы
Замерцают в чьем-нибудь горне:
Ни сосны не будет, ни березы
В том дистиллированном огне.
А когда потешить душу нечем,
И тепло выходит как обман.
Что кому! А я для русской печи
Вновь колю березовый чурбан.
Верхнетоемской районной газете
Газета «Новый Север»
Жива в моей судьбе...
О пахоте, о севе,
О жатве, молотьбе,
О лесозаготовках
(Когда чему черед!)
С привычною сноровкой
Вещала круглый год.
И в столбиках коротких,
Когда пришла война,
Слова военной сводки
Печатала она.
Я помню, как, газету
Близ сердца положив,
Отец, в шинель одетый,
Шел Родине служить.
Вернется ли назад он?
...Восьмушку отрывал,
Щепотку самосада
В газетку насыпал...
И больше не курилась
Она в избе у нас:
Читалась да копилась,
А после пригодилась
Для праздника как раз:
Чтоб жизнь была светлее,
Чтоб мрак сломить не мог,
Газетами оклеим
Свой дымный потолок.
Все к лучшему на свете!
Покуда пашет мать,
По буковкам в газете
Я выучусь читать.
И новую страницу,
Где о победе весть,
Повешу под божницу,
Украшу всем, что есть...
И снова «Новый Север»,
Не изменив себе,—
О пахоте, о севе,
О жатве-молотьбе.
...Спустя десятилетье,
Бескрыленький еще,
Появится в газете
Мой первенец-стишок.
Ему на рифмах шатких
Не взмыть бы в мир большой
Без стартовой площадки
Районки дорогой...
Газета сменит имя.
Я ринусь в города.
Но все-таки родными
Мы будем навсегда.
Совсем не для рекламы
Я это говорю:
Ищу в посылках мамы
Не что-нибудь — «Зарю».
Читаю поскорее
И прячу про запас:
Она меня согреет
В любой недобрый час
Названиями речек,
Фамилией родной,
Высокой человечьей
Заботою земной...
«В полях за Вислой сонной
Лежат в земле сырой...»
Не фраза и не сказка,
Не песня и не стих:
Единственный из класса,
Оставшийся в живых.
...Не встретиться ребятам
Ни в будень трудовой,
Ни в праздничную дату,
За чаркой круговой.
Не вспомнить через годы
Ночей апрельских звень
В субботние походы
От школ до деревень.
Распутица и темень
Не приглушали, нет! —
Далеких Академий
Подчеркивали свет.
Но время прокричало
Веление свое:
— Всё — после! А сначала,
Сначала — под ружье.
...Свидетель и участник
Боев и похорон,
И в самый мирный праздник
Он слышит крик ворон.
Едва ль тому виною
Рука, что невзначай
На празднике заноет
От кисти до плеча.
И по озерной сини
Почти спокойных глаз
Опять запарусили
Тревоги без прикрас.
...У памяти — запасы,
Хранителем при них —
Единственный из класса,
Оставшийся в живых.
Но памяти подвалы —
На то они и есть,
Чтоб жизнь пылала алым
Во веки! Присно! Днесь!
Пускай смахнут ресницы
Тревоги паруса
И пусть она не снится,
Тяжелая гроза.
Высо́ко и прекрасно
Живи за всех за них,
Единственный из класса,
Оставшийся в живых!
