Печально бывает зимой и в городке. Крыши, стены домов, ограды — все покрыто белой шапкой. Только дым валит из труб. И зловеще качаются на высоких шестах черные флаги, предупреждая прохожих, что в доме — заразный больной. А то вдруг зазвенит почтовый колокольчик! Долго звенит он... И долго тянется зимнее время, когда ждешь весны. А она и сама приближается, как колокольчик русской тройки: звенит, звенит вдалеке и вдруг промчится мимо и сразу замрет, исчезнет где-то вдали. Да! Долго не приходит весна.
Но подует наконец теплый, влажный ветер. Набухнет река. И утром на рейде, среди потемневших ледяных просторов, неожиданно обнаружится полоска чистой воды! Это лед тронулся! А за ним уж виден первый пароход! На каланче дежурный не отводит глаз от бинокля. А дымок все ближе, ближе. Вон уж и труба видна. Весь город высыпает на улицу, спешит к пристани. А там гремит духовой оркестр, и в бухте взрывают динамитом последний лед.
И вот пароход у пристани. Он еще только бросает якорь, а старший помощник прыгает прямо через борт палубы на пристань. Кругом возгласы, поцелуи, объятия! Снова счастье!
Снова жизнь! Как же не любить ребятам пароход! И они все играют в пароход.
Даже в мрачном курцевском дворе стоит пароход, только там настоящий катер, морской, винтовой, который дед Амплей подарил первому внуку своему Павке, родившемуся в день Петра и Павла, 29 июня. В тот день с золотых приисков принесли старику большой самородок, похожий на цветок, и старик приказал врезать его в нос корабля.
— Глядите, ваше степенство, — сказал плотник Амплею, показывая на самородок, — ведь это чистый василек.
И Амплей велел назвать корабль «Золотой Василек».
В тихой комнате в зеленом полумраке жили нарядные куклы. Каждый день вертлявые бойки смахивали с них пыль пушистыми метелками из разноцветных нежных перьев. По субботам парикмахер приходил с горячими щипцами подвивать растрепавшиеся за неделю кудри и локоны, но из курцевских детей к этим куклам никто не прикасался.
Много лет назад, когда еще не было толстой фрау Курц, бегала по просторным комнатам этого дома маленькая девочка Агаша. Ее черные глаза сверкали, как угли, и черные кудри вились словно у цыганки. Мать Агаши и вправду была цыганка. Она умерла, когда Агаше было несколько месяцев. Отец Агаши, Амплей Дормидонтович Синюшкин, души не чаял в дочери.
Давным-давно, совсем юным, Амплей с отцом провел несколько месяцев в Японии. Близился Новый год. По старому лунному календарю он приходится в Японии на конец января или начало февраля. Новый год! Цветет слива. Значит, пришла весна. Она нарядила все села и города в розовато-сиреневую дымку, в которой плавала тончайшая весенняя паутинка. Облака цветущих вишен, голубые цветы персика, и какие бабочки! А кругом звенят жаворонки, поют соловьи. И шумят, шумят теплые весенние дожди.
Детишки собирали первую весеннюю травку — латук. Значит, беднякам уже нечего было есть.
Но больше всего Амплей был удивлен праздником кукол — «Хина мацури». Он устраивается для японских девочек 3 марта. Боже мой! Сколько кукол! И все в старинных придворных нарядах. Они изображают микадо — императора, его супругу и весь императорский двор.
На всю жизнь Амплей запомнил праздник «Хина мацури» да еще крошечные клеточки, в которые японцы сажают цикад и сверчков, чтобы по вечерам наслаждаться их пением.
Это он для Агаши устроил зеленую комнату и выписывал со всего света кукол. Каждый день поутру Агаша прибегала в зеленую комнату и всплескивала от радости руками: в комнате всегда была новая обитательница. Агаша визжала и хлопала в ладоши, в восторге кружилась по комнате. Кукла приплывала откуда-нибудь издалека: из Марселя, Сан-Паоло или Порт-о-Пренса. Она получала имя по названию города, откуда прибыла. И в тот же день ей на грудь вешали золотой медальон на цепочке, где было написано ее имя. Тут были самые непонятные имена: Багиа, Хонда, Пернамбуку, Ла Гваира, Квезальтенанго, Тегусигальпа, Вакамацу. Это все были заморские порты, откуда Амплей Дормидонтович получал дорогие колониальные товары: ваниль, кофе, какао, кокосы, табак, бананы и даже жемчуг.
И удивительно: Агаша быстро запоминала имена и никогда не путала своих дочек. Какие это были счастливые, чудные дни детства! Куда они ушли? Куда исчезла веселая тоненькая девочка с черными глазами? И почему вместо нее по тем же комнатам ходит скучающая полная девушка с темными кудрями и лениво, равнодушно смотрит по сторонам? С нею часто видели молодого рыжего мужчину, такого аккуратного, такого исполнительного, что, глядя на него, старая китаянка, Агашина няня, бывало, подивится и скажет: «Капитан шибко машинка[3] есть».
