Предыдущие попытки незаметно перейти линию фронта разведчикам не удались. Благодаря «нашему языку» ситуация во многом прояснилась, что позволило выработать необычную схему перехода линии фронта. В этот раз проникновение группы на «ту сторону» планировалось в результате танкового прорыва, имитирующего разведку боем. Подобная атака — разведка очагов сопротивления, огневых точек, системы огня — известный немцам приём, и не вызовет у них побочных подозрений. А наш план предусматривает прорыв первой линии обороны на трёх-четырёх машинах (остальные, из девяти задействованных в операции, не дадут замкнуть пробитый коридор до их возвращения). Мол, увлеклись ребята-танкисты, слишком рванули вперёд, а потом опомнились и вернулись. В двух или трёх танках должны разместиться наши разведчики, поэтому экипажи этих танков будут сокращены до двух человек: водитель и командир, выполняющий функции стрелка. По достижении заданного рубежа разведчики скрытно покидают танки и начинают выполнять поставленную задачу, уходя всё далее в глубь вражеской территории. А танки, высадив десант, возвращаются домой. Танковая атака будет проводиться при участии двух стрелковых рот и поддерживаться дивизионной артиллерией. Так что шуму должно быть много. А вот с возвратом разведгруппы дело обстояло сложнее. Рассматривалось несколько вариантов, остановились на двух. Первый вариант обычный (и всегда очень рискованный): тихий переход линии фронта. Второй вариант, который сначала рассматривался как резервный, предусматривал предварительную артиллерийскую обработку коридора, предназначенного для выхода группы к своим. Этот вариант мог быть реализован только при очень точном радиосогласовании времени и места выхода. Оба варианта были одинаково опасны, только ведь война неопасных вариантов не знает. Принимать окончательное решение должен будет командир разведывательной группы (по обстановке). Говоря о вариантах возврата, Стриж ещё раз и как-то очень уж официально подчеркнул, что в нашем случае риск, судя по всему, будет значительно больше, чем обычно бывает в подобных операциях. Начало операции, то есть атака, назначено на завтра, и начнётся сразу после захода солнца. Завтра в семнадцать ноль-ноль мы должны быть у танкистов, чтобы освоиться в танке, потренироваться в посадке и особенно в высадке. К началу атаки мы уже должны разместиться по машинам. Скрытность нашего появления у танкистов также будет обеспечена специальными мероприятиями.
Остаток дня наша группа провела вместе. В группу вошли: командир группы Стрижевский, я (меня он назначил своим заместителем), радист Ларин, младший сержант Евсеев, ефрейтор Ракин и мой опекун Летуненко. Стриж настойчиво и подробно инструктировал каждого, гонял по карте. Раскладку он уже подготовил, а это вопрос весьма важный. Добывать продукты на той стороне мы не рассчитывали, значит тащить придётся много. А патроны? Сколько брать патронов и гранат? Вечный вопрос при раскладке. Мнения бойцов разделились. Стриж положил конец спорам: «Два диска. И по три гранаты. Кто его знает, как высадка пройдёт? Может, отстреливаться придётся… А если всё по-тихому сложится, то часть патронов можно будет и закопать. И ничего лишнего не брать — сами знаете, каков каждый грамм на той стороне. Сейчас отдыхать, спать. Окончательная подгонка завтра».
После слов о лишних граммах я решительно пересмотрел свой мешок. Запасные портянки — долой, лишнюю банку консервов — долой, запасную обойму к ТТ — долой. Вот что, нужен ли мне пистолет? Утром Стриж неназойливо намекнул, что лишний пистолет в группе не нужен, а мне и автомата вполне хватит. Сдам‑ка я ТТ на хранение вместе с документами старшине оперативного отдела. Кстати и блокнот свой толстый в клеёнчатом переплёте тоже ему сдам. Для записей там хватит и тоненькой тетрадочки. Вот мешок и полегчал!
Мне долго не удавалось заснуть, знобило. Что-то часто тебя стало знобить, Климов. Неужели нервничаешь? Малодушная мыслишка ковыряется в голове: напросился-таки на «запредельный» вариант… Ведь была же возможность красиво отойти: я же лазил с разведчиками к самой вражеской траншее, брал языка, попал под обстрел… Чего тебе ещё нужно? Заглянуть в самую преисподнюю? Может, ты сам не знаешь, чего хочешь, а, Климов? Да нет, я знаю, чего хочу. Я хочу иметь полное моральное право писать и об этих людях, и о жизни вообще. Я хочу стоять вровень со Стрижевским, я хочу уважать себя и хочу, чтобы меня уважали другие. Я хочу, чтобы Симонов не пожалел о своей рекомендации. Я просто не могу быть другим, таким уж меня мама родила… А что знобит, так это просто от перевозбуждения, недаром Олег рекомендовал глотнуть перед сном водки. Я нащупал в мешке флягу и, вытащив её, сделал большой глоток. Действительно полегчало. Я стал проваливаться в сон. В эту ночь приснился мне Юрка, друг мой по институту, по училищу, по жизни…
Юрка Лаптев, друг мой сердечный! Мы как-то сразу подружились, едва познакомились на вступительных экзаменах в институт. У нас было очень много общего и в биографиях, и в отношении к жизни. Мы и родились оба двенадцатого сентября двадцать первого года. Учились в одной группе, жили в одной комнате в студенческом общежитии. Он писал немного странноватые стихи, любил исполнять их под гитару. При всей своей странности эти стихи и песни притягивали слушателей, их хотелось слушать ещё и ещё. Считалось, что Лаптев целиком нацелен на стихотворчество. Он действительно был постоянным участником семинаров, темой которых была поэзия. Мало кто знал, что Юрка пишет ещё и прозу, только он её никому не давал читать, даже друзьям. Мне он всё-таки дал прочесть две толстенные тетради, в которых разместилась «вещь» под названием «Миры, что рядом». Юрка честно предупредил, что «вещь» до конца не завершена, что в ней пока больше вопросов, чем ответов. Проза его оказалась ещё более странной, чем стихи. Я потому и сказал о ней «вещь», что не нашёл ей определения. Роман — не роман, повесть — не повесть… Да и по жанру смесь фантасмагории с философией. Я многого там не понял, отдельные главы мне показались скучными, а некоторые читал с напряжённым интересом. Книга, среди прочего, содержала фабулу, которая особенно меня поразила. Речь шла о фантасмагорическом мире живых литературных персонажей существующих и несуществующих книг. Большинство из этих персонажей и не знают (а если им говорят, то не верят), что они являются марионетками в руках Творца (читай — автора). Другие начинают осознавать своё положение, но им от этих знаний только хуже. Самое незавидное положение у персонажей заднего плана. Они безлики, жизнь их совсем невыразительна. Если главные герои волей Творца наделены яркой судьбой, если они выходят сухими из любой воды, то персонажи заднего плана, как солдаты короля или гвардейцы кардинала, гибнут пачками, не успев влюбиться, жениться, родить детей… Творцу некогда и незачем было тратить время на такие пустяки. А ведь это всё живые люди, каждый из которых носит в душе целый мир. Но Творцу некогда, да и незачем с ними возиться, они нужны только как фон, оттеняющий главных героев. Однако если какой-то герой сдуру или по случайности проявлял самостоятельность и отклонялся от начертанной линии, то мог случайно попасть в другой сюжет (то есть в другую жизнь), где ему места среди главных героев не было. И катился тогда бывший герой в безликую, заготовленную на убой толпу… Управляли деятельностью персонажей наместники Творца. Они же контролировали параметры основной линии, не позволяя ей пересекаться с линиями других романов. Но настоящий главный герой Юркиной книги был действительно рыцарем без страха и упрёка, при этом Юрка умудрился создать образ героя очень реальным, осязаемым. Не придуманным! Юркин герой искренне верит в идеалы мифического светлого будущего, которые ему подсовывают власть имущие, посылая умирать за эти идеалы. Основным качеством Юркиного героя была ответственность за людей, которые по каким-либо причинам прибивались к нему, становились под его начало. По мере чтения книги становилось абсолютно ясно: герой не бросит этих людей ради спасения своей жизни, и это свойство для него также естественно, как дыхание. Судьба бросает его с линии на линию, наместники Творца и их свора подставляют и предают его каждый раз, при этом всё время герой стоит перед вечным выбором между нравственным и безнравственным… В целом «вещь» была необычной, я бы сказал — непривычной. К тому же трудно было смириться с ощущением незавершённости событий, хотелось бы, чтобы конец был более определённым. Многое имело прямую аналогию с существующей реальностью. А надо сказать, что при всей моей наивности и вере в светлое будущее всего человечества, многое в нашей жизни меня интуитивно отталкивает. И мне было очевидно: такую книгу не только не напечатают, но и взгреют за неё. Юрке об этом я честно сказал, а также признался и в том, что многого не понял, и попросил это непонятое объяснить. Он же грустно ответил: «Раз даже тебе надо объяснять, то что же говорить о других? Если написанное требует объяснения, значит либо читатель плох, либо писатель плох. Меня не устраивают оба варианта». На этом разговор о его прозе закончился и больше не возобновлялся. А вот о поэзии мы говорили по-прежнему много. Читали другу свои новые вирши, критиковали безжалостно и свои и чужие стихи, радовались своим и чужим удачам…
Вообще-то главным Юркиным свойством являлась необходимость задавать себе (а часто и другим) огромное количество вопросов. В основном это были вопросы философско-этической направленности, что, впрочем, не исключало и массы других направлений. Решал он свои же вопросы исключительно для себя самого, без малейшей мысли что-то где-то доказывать, публиковать. Читал он безумно много, не вылезал из библиотек. Утром, бывало, проснёшься — он уже читает (а может — ещё читает). Он бесстрашно «замахивался» на философские авторитеты. Не в смысле, что громил их с трибуны. Просто он, изучив очередные труды очередного писателя или философа, формировал своё представление о предмете и не боялся, если это его представление в корне расходилось с основоположниками. Например, в одном разговоре со мной, громя Кампанеллу за его несостоятельный «Город солнца», он попутно (кратко и доходчиво) объяснил мне, почему и Коммунизм по Марксу тоже утопия. Как ни наивен я был, но понимал, чем могут кончиться такие изыскания, и попросил Юрку больше ни с кем не обсуждать эту тему. Юрка же ответил, что этот вопрос для него решён раз и навсегда, а значит без крайней надобности к нему и возвращаться незачем, тем более сейчас ему гораздо интереснее понять природу богоискательства Канта. (Час от часу не легче, подумал я.) Как-то раз, когда он забрёл в очередные дебри непознаваемого, я шутливо сказал ему, что нельзя так разбрасываться, что нельзя объять необъятное. «А чего же ты хочешь? Жизнь — это сплошные вопросы! Или лучше сделать вид, что их не существует?» — ответил он очень серьёзно.
До окончания института оставалось совсем немного, когда началась война. Призвали нас одновременно в конце августа сорок первого. Мы вместе явились в военкомат, а потом вместе ехали в одном вагоне, рядом с другими такими же призывниками. Были мы одеты в то, в чём пришли на призывной пункт, и, естественно, ни о каком оружии и речи не было. Хотя вру, речь как раз была: кто-то кому-то где-то сказал, что экипируют и вооружат нас на месте прибытия. Опять же по слухам — нас должны были везти в район Ленинграда, но где-то разбомбили пути, и нас повезли в объезд. Часа два мы стояли на станции Савёлово. В Савёлове к нашему эшелону подцепили ещё три вагона с призывниками. Они были призваны из Калининской, Псковской и ещё более северных областей чуть ли не месяц назад, перекочёвывали из накопителя в накопитель, пока не попали в Савёловский, где ждали уже неделю. Местный военком едва ли не под пистолетом заставил нашего начальника поезда подцепить дополнительные вагоны с новобранцами, и мы тут же тронулись дальше. Ехали медленно, с частыми остановками. Через сутки попали в переплёт. Иначе и не назовёшь наше положение. Впереди был разбомблён железнодорожный мост и, как оказалось, сзади нас путь тоже отрезан, так как ближайшую станцию немецкая авиация прошлой ночью раздолбала в дым, вместе с находившимися там эшелонами. Так война впервые показала нам свои коготки… Ещё почти сутки неизвестности, пока начальник нашего эшелона искал связь, пока нашу судьбу кто-то где-то решал. Эти сутки мы провели в эшелоне. Рядом было поле с турнепсом, мы выбегали из вагонов, рвали турнепс и утоляли голод. К счастью, нас не бомбили. Дальше нами распорядились так: приказано было оставаться на месте, ждать прибытия ремонтников и помогать им в восстановлении моста. Бедлам и неразбериха были жуткими. Единственный офицер, сопровождавший нас и являющийся нашим командиром, оказался суетливым, крикливым, беспомощным человеком. Он даже не сам догадался разбить нас на группы и назначить там старших. На вопросы типа: «А что мы будем кушать? Домашний харч кончается…» — он только кричал, что надо было раньше думать и взять жратвы побольше. Не буду подробно вспоминать этот отрезок нашей с Юркой службы. А коротко события развивались так. Когда прибыли ремонтники, наладился хоть какой-то порядок. Часть наших ребят под руководством спецов работала на мосту, часть наладилась в соседние деревни на уборку картошки и на другие работы (за продукты, разумеется). Многие там же и ночевали. А если быть правдивым до конца, то скажу, что часть ребятишек (в основном из «савёловских» вагонов) просто разбежалась и в эшелон уже не вернулась. Из песни слова не выкинешь! Что было — то было…
Эшелон прибыл в город Череповец, и нас загнали на запасной путь. Опять неизвестность. Приказ: из вагонов не выходить. Прошёл час, три… Мы с Юркой решили сбегать на станцию — может, удастся обменять что-нибудь на курево… Пока бегали, искали, меняли — кошмар: наш эшелон ушёл! Мы стоим обалдевшие, и мысли у нас самые похоронные: патруль, комендатура, дезертирство, трибунал… Потом стали логически рассуждать: мы в цивильном, значит патруль нас не сразу возьмёт. А если и возьмёт, то документы, удостоверяющие личность, у нас при себе. Ещё есть справки, где сказано, что мы отчислены из института в связи с призывом в Красную армию. Есть повестки и приписные свидетельства с отметкой военкомата о призыве. И мы же не прячемся, мы хотим скорее на фронт! Короче, решили явиться в либо в ту же комендатуру, либо в местный военкомат. Где их только искать? Начальник вокзала наверняка знает. Вошли в здание, разыскали нужный кабинет, около которого толпа, жаждущих попасть к начальнику на приём. Ждём. Тут из кабинета выходит военный, по петлицам — подполковник. Мы к нему: «Товарищ подполковник, разрешите обратиться?» Разрешил. Объяснили коротко суть дела и попросили подсказать, куда нам надо явиться. «А документы у вас есть? Или тоже в эшелоне оставили?» Предъявили документы. Он внимательно их проверил и сказал: «Ну вот что, орёлики, пойдём‑ка со мной, у меня и поговорим». Идти пришлось не очень долго, через несколько кварталов подполковник подвёл нас к трёхэтажному зданию, казённым видом напоминающему школу. У входа стоял часовой, он козырнул подполковнику и пропустил нас в здание.
Проведя нас в кабинет, подполковник сразу, без предисловий, объяснил нам, что он является начальником Лепельского военного пехотного училища, эвакуированного сюда из города Пепеля. Он же, по совместительству, является начальником череповецкого гарнизона, поскольку весь военный гарнизон города и состоит из курсантов его училища. И он, подполковник Куракин, данной ему властью, зачисляет нас курсантами вверенного ему училища. Потом уже менее официальным тоном, даже как-то по-домашнему, сказал, что в армии ощутимая нехватка младшего комсостава, что срок обучения курсантов резко сокращён. После четырёх месяцев обучения нас выпустят младшими лейтенантами, командирами взводов. А ещё он доверительно добавил, что образовательный уровень контингента, направляемого в училище теми же военкоматами, страшно низок. Семь классов — это мечта, это даже очень хорошо. Недавно в числе вновь прибывших обнаружилось несколько человек абсолютно неграмотных. Как пропустили? Их, конечно, отправили рядовыми на фронт. Так что два московских студента — находка для училища, и что на нас будут смотреть, как на правофланговых. «Кстати, а военная подготовка у вас в институте была?» — спросил он. «Была, товарищ подполковник. Мы даже прошлым летом успели пройти полевую практику в Гороховецких военных лагерях. Мы даже зачёт по военной практике сдали на тему: стрелковый взвод в наступлении. Только вот званий командиров запаса нам не присвоили».— «Знаю, знаю. Приказ был наркома обороны Тимошенко — отменить военную подготовку в гражданских ВУЗах. И присвоение студентам командирских званий отменить. Видно, не хотели Гитлеру лишний повод давать для обвинения нас в милитаризации. Дескать в СССР на словах готовят столько-то офицеров, а на деле гораздо больше. Уж не к агрессии ли готовятся?» Подполковник что-то написал на листочке и с этим листком подошёл к карте, висевшей на стене, с минуту смотрел на неё невидящим взглядом. Сказал, обращаясь к карте: «Нам бы день простоять, да ночь продержаться». Потом отдал нам листок и приказал: «А теперь отправляйтесь на первый этаж в комнату два‑Б, там лейтенант Романцев вас оформит и скажет, что и как».
