Савва явился на рассвете. Он еле-еле двигался, неся на плечах человека. Это был Митя. Цыгане, которые всю ночь не смыкали глаз в ожидании, словно окаменели.
— Живой он? — кинулся Тари к Савве.
— Жив. Хотел его второй гаджё ухлопать, да не успел, я вовремя появился. Схватились они промеж собой, ничего вокруг не видели, и тот, второй, уже пистолет достал… Ну, в этот момент я и порешил его. Он даже охнуть не успел.
— А с этим что будем делать? — спросил Тари.
— Разве он убил кого-то из наших? — вопросом на вопрос ответил ему Савва.
— Нет, морэ, наша кровь к его рукам не прилипла. А то, что между ними было, нас не касается.
— Это верно, — сказал Савва. — Пусть приходит в себя, а вы уж решайте, как с ним поступить. А я ухожу. Скоро барон появится — он будет очень недоволен тем, что я в таборе побывал.
— Оставайся, Савва, — наперебой закричали цыгане.
— Нет, ромалэ, пока крис не разрешит вернуться, я не могу здесь оставаться. Закон выше меня.
И с этими словами Савва ушел, а цыгане еще долго смотрели ему вслед.
В полдень появился барон и сразу же собрал стариков. Видно, дело было настолько неотложным, что он даже не посчитал нужным поговорить с пхури — узнать о том, что произошло за время его отсутствия. Ведь если не вышел к нему навстречу тот, кого барон оставлял за себя, значит, дела в таборе были неважными. Так или иначе, но старики молчали и ждали слова барона. Пауза была недолгой.
— Что ж, ромалэ, — сказал барон, — опять Дэвла прогневался на нас. И надо задуматься над этим. Мир сложен, и не всегда знаешь, как поступить. К тому же и Бэнг пошаливает, никак не может с волей Бога смириться. Погиб Михай, и Вася погиб, а все потому, что расслабились вы и стали доверяться чужому. А надо было сразу же его распознать и не подпускать к себе.
Старики зароптали.
— Гнида в таборе завелась, выдала чужаку, что мы беглеца скрываем, за ловэ выдала. Разве когда-нибудь такое могло быть?
— Михай слишком старым был, чтобы ему можно было доверить табор!
— Ружа с чужаком связалась.
— От нечистой родила!
— Кто знает, к чему все это?
Старики еще долго обсуждали бы наболевшее, но барон поднял руку и голоса смолкли.
— Что толку переживать, ромалэ, действовать надо! И вот вам мое слово. Этого чужака, второго, который уцелел…
— Митей его зовут, — крикнул кто-то.
— …Митю отправьте из табора, не трогайте его. Пусть идет с Богом. Он перед нами ни в чем не виноват. С Саввой я хотел бы в последний раз поговорить…
— Нет его, дадо, приходил он, но ушел, а куда — мы не знаем!
— Найдите его!
— В город он подался, сам так сказал.
— Найдите его, — приказал барон, — и того найдите, кто стал джуклибэн[8], кто своих стал выдавать. Хочу я на него посмотреть перед тем, как он умрет. А Ружу не трогайте — не виновата она ни в чем. Зла пока еще от ее ребенка не было, а там — посмотрим. И властей опасайтесь, ромалэ, опасайтесь властей, не будет от них покоя табору. А теперь идите, много дел и непокоя тоже много.
— Подожди, дадо, — вмешалась пхури, — есть еще о чем поговорить.
— Может, вдвоем обсудим? — спросил ее барон.
— Пусть все слушают.
— Ладно.
— А подумал ты, дадо, почему этот Митя в табор пришел скрываться? Откуда он мог знать, что мы приют оказываем и от погони укрываем? Спросить его надо об этом.
— Верно говорит, — согласились старики.
— Позовите чужака, — приказал барон.
Митя стоял, опустив голову, — чувство вины перед цыганами не отпускало его душу. Да и события последних месяцев, навалившиеся на него столь тяжким грузом, невольно усугубляли чувство вины. Он как будто забыл, что находится здесь, на цыганском суде, и погрузился в свои невеселые раздумья. «Не сложилась моя жизнь, — думал Митя, — не сложилась. А почему, один Бог знает. Может, потому, что я не верил в него? А может, слишком много думал о себе и не замечал того, что вокруг творится, или слишком доверял людям?..»
Голос барона вывел его из забытья.
— Скажи нам, гаджё, кто указал тебе дорогу к нам? И почему ты пришел искать защиты здесь? Только не утаивай ничего.
— Что мне скрывать? — ответил Митя. — Жизнь указала.
— Ты проще говори, про людей говори, а про жизнь нам все известно.
— Хотите верьте мне, хотите — нет, но вышло все чисто случайно, — начал Митя, — зашел как-то разговор в одной компании, и был там цыган, городской. Ну, разговаривали, как всегда, обо всем, и в том числе о том, где человек может спокойно укрыться от преследования. Вот тот городской цыган и сказал, что цыгане никого властям не выдают.
— Не помнишь, как его звали? — спросил барон.
— Гогой его звали. Крепко я запомнил это имя, совсем не думая, что мне самому это сможет пригодиться.
— Ладно, — сказал барон, — если узнаем, что соврал, плохо тебе придется, мы тебя везде достанем.
— Зачем мне врать? Случайно это все вышло. А потом, когда уже приключилась моя история, я и вспомнил слова Гоги.
— Баба тебя обманула, что ли? — решил уточнить барон.
— Рассказывал я Михаю, — нахмурился Митя.
— Михай мертв! Нам расскажи.
— Господи, — сорвался на крик Митя, — ну что вы душу рвете, боль моя еще не утихла. Предала меня та, которую я любил. С моим другом предала. Ну и порешил я обоих.
— Ее надо было убить. А с ним по-свойски разобраться, поговорить сначала. Все-таки друг?!
— Дурман на меня нашел, — ответил Митя, — ничего я не соображал тогда, а опомнился — все уже было кончено.
— Ладно, гаджё. Покинь табор. У нас и без тебя хлопот много, со своими разобраться надо.
— Куда мне идти, старик? В петле я. Ищут меня власти.
— Больше это нас не касается. Уходи…
Когда Митя ушел, привели к барону Тари, и сказал он ему так:
— Пригляди, морэ, за чужаком, как следует пригляди. Может, обманул он нас в чем — не отпускай это дело.
— Сделаю, дадо, — ответил ему Тари, — не волнуйся, исполню твою волю.
— Верю я тебе, — ответил ему барон, — сделаешь все как надо.
— Вот что я хотел сказать тебе, дадо… — замялся Тари.
— Ну, что там еще?
— Знаю я, кто пакостит в таборе.
— Говори, — приказал барон.
— Ринго это, — ответил Тари. — Заметил я, когда мы в деревне появляемся, вертится он возле чужаков, шепчется с ними, не иначе как выдает нас.
— Позовите Ринго!
Ринго стоял на коленях, и голова его тряслась от страха. Он наперед знал все, что будет сказано на цыганском суде. Да и сам он, окажись на месте любого из стариков, никогда не пощадил бы того, кто посмел предать. Но сейчас все обстояло иначе, ведь речь шла о его жизни, и Ринго во что бы то ни стало хотел выкрутиться из той переделки, в которую попал.
— Скажи-ка нам. — Барон даже не назвал его по имени, что уже означало: его считают отторженным от племени и никто не сомневается в его вине. — Скажи-ка нам, отчего ты замарал душу и руки свои кровью?
— Какой кровью? — не понял Ринго.
— Кровью Михая и Васи.
Только тут до Ринго дошло, какой ценой придется ему платить за свое предательство. Ведь именно он навел гаджё на табор, сказал ему, что тот, кого он ищет, скрывается здесь, взял у чужака деньги. Потому-то и погибли его соплеменники. И Ринго замолчал и больше уже не поднимал головы, только изредка отвечая на вопросы цыганского суда односложными «да» или «нет». Его приговорили к смерти, и приговор свершился в тот же вечер.
События настолько стремительно наворачивались на колесо времени, что многие даже не успевали осознать их, не только поспевать за ними. Утром к барону пришла Ружа, встала перед ним на колени и попросила разрешения молвить слово.
— Говори, — разрешил барон, — что тебе нужно?
— Разреши мне покинуть табор, — попросила Ружа, — что я здесь — отрезанный ломоть, черня[9], которая тащится за вашими повозками, не имея права даже заговорить с кем-нибудь. Умираю я от тоски, и дочь моя погибнет тоже.
— На стороне ты погибнешь раньше, — сурово произнес барон, — там чужие, они тебя не пощадят.
— А вы? — почти крикнула Ружа. — Вы меня пощадили?
— Тебя не люди осудили, а закон, ты сама виновата. И обязана подчиниться. Пройдет время, боль утихнет, и с тебя снимут магэрдо[10], и ты снова вернешься к нам, и твоя палатка будет стоять среди других цыганских палаток.
