— В знак уважения?
А надо ли задавать такие вопросы?.. Однако Надежда не стала замечать его бестактности:
— Нет, в знак желания!
— И это тоже входит в мои обязанности? — спросил с неким мужским хамским кокетством, известным ему лишь чисто теоретически.
Надежда усмехнулась:
— Ну… там поглядим… — и сменила пластинку: — А как ты насчет того, чтобы поработать?
Куда там, к черту, работать! На этот диалог, на эти очень скромные эмоции он потратил весь запас жизненных сил.
Надежда на лету перехватила его неслышимые вздохи и охи:
— Борис Николаевич! Извини! Надо спешить. К тому времени, когда твое лицо примет необходимый вид, ты должен быть совершенно готов к работе!
— Сколько же у меня?..
— Думаю, месяца полтора.
Он покачал головой.
— Успеем! — уверенно сказала Надежда: — А сегодня ничего трудного я тебе не дам. Просто будешь смотреть видеофильм.
— Какой видео?..
— О нем… Когда мы тебя… извини, «задумали», я стала Бориса много снимать на видеокамеру… Ну, вроде бы любящая женщина, а он — такая выдающаяся личность… Следите, запоминайте, как он говорит, как он сидит, как он смеется… как он все! Без этого никакая внешность вас не спасет… — И вдруг засмеялась. — Знаете что, не буду я вас звать «Борис Николаевич». Оставайтесь-ка Севой… Что мы, дураки, в самом деле, — когда надо не перестроимся?
— Вы просто удивительная женщина! И операцию сделать, и фильм, и план… это ведь вы меня «придумали»?
Она в этот момент заправляла видеокассету, обернулась к нему:
— Дорогой Сева! Если бы я мужчиной была, да я бы!.. — Она усмехнулась почти злобно. — Это ведь только в кино такие, понимаете ли, атаманши, которые целое стадо мужиков в пятерне держат… — На секунду она задумалась, словно правда взвешивала свои шансы в должности атаманши. — Да, впрочем-то, можно. Только надо от всего в себе женского отказаться. А я не хочу!
Тут она как бы опомнилась, что говорит ему не то, что следует, и не на том языке.
— Вы завтракать что будете?
— Ой, ничего, спасибо. Сегодня ничего!
— Тогда, значит, сок апельсиновый… бифштекс вы не прожуете… мясное суфле. Аперитив — виски с содовой.
— Да я же не пью!
— Будете! Борис пьет. И все привыкли, что от него всегда немного керосинит.
С такой вот прелюдии началась его новая жизнь.
Сосновая ветка неслышно стукнула в окно. Будь Надька более сентиментальна, она бы, наверно, подумала, что сосна просто позвала ее — так сказать, сердце сердцу весть подает, общение двух равноправно живых существ.
Да нет. Она не была сентиментальна. Вовсе! Она просто думала об этом доме, очень добротном, под оцинкованной крышей, об этом участке земли, который стоил немалых, а точнее сказать, огромных денег — при современном-то положении вещей. И о сосне она думала лишь как о части общего антуража, создающего комфортность этого участка, дома, а стало быть, и хорошую его цену.
Только не надо здесь упрощать: она прекрасно понимала, что сосна просто красива, хороша собой — со своими лапами пушистыми, розовой корой… ну, и всем прочим, чего она не умела сказать словами, но глазами-то она это видела! В то же время Надька знала и цену этой сосне. Теперь так стоял вопрос, что с сосной и со всем прочим, что именовалось загородным домом Бориса Николаевича Попова и что она давно привыкла считать своим, возможно, пришлось бы распрощаться.
А не хотелось!
Она снова включила свет перед трельяжем, у которого сидела. Строго, но с любовью, как умеют только женщины, посмотрела на себя. Утренний ее наряд состоял лишь из полупросвечивающего пеньюарчика да халата, едва накинутого на плечи… Пеньюарчик был, пожалуй, несколько более легкомыслен, чем нужно в ее-то годах да и… телесах! А впрочем, что за годы такие — тридцать два и три месяца. Вот полновата — это действительно. И тут уж с конституцией не поспоришь, средств борьбы с этим нету.
Голодать? А вы попробуйте-ка поголодайте после тридцати — таких морщин себе на морде наживете! Потом будете рады поправиться в четыре раза… Какое еще средство? Аэробика? Она действительно помогла бы, наверно, скинуть сантиметра два «подкожной прослойки». А зато такая станешь, сбитая вся — что твои гребчихи!
Хрена ли лысого толковать! Той девичьей упругости, которая сводит мужиков с ума, ей уже никогда не иметь. И что же в таком случае делать? А ничего. Иметь мужчину, который бы тебя любил такую, как ты есть.
И такого мужчину она имела. За стеной в Борисовой спальне, на Борисовой постели, в Борисовой арабской пижаме спал он, ее желанный и ею же обреченный на смерть — бывший Сева Огарев, а ныне «господин Двойник».
Она мазнула из баночки утреннего крема, стала аккуратно шлепать себя по физиономии и сверхаккуратно под глазами, где кожа особенно нежна и капризна. Старалась, теперь она изо всей силы старалась! Потому что дико хотела ему нравиться, хотела, чтоб никогда не проходил Севочкин восторг от ее физиономии — пусть не самой красивой, но прелестно-плутоватой (она умела делать такое выражение), от ее тела, которое он вообще считал верхом возможной женственности, и кидался на нее в самые неожиданные моменты, например, среди обеда, причем по самому с сексуальной точки зрения ничтожному поводу, например, нечаянно мелькнувшей ее коленки. И волок наверх, в спальню (в одну из спален), в Борисову ли, в гостевую, в разобранную ли постель, с накинутым ли покрывалом. А то и просто валил здесь же, в столовой, на ковер, на диван, куда попало! Она смеялась его наглости, а сама готова была выть от счастья:
— Севка! За что ты меня теперь-то насилуешь?!
— А зачем ты ко мне плечом так красиво повернулась, а?! Нарочно?! Теперь терпи!
И она терпела, ох, она терпела… такие восторги. Как у всякой нормальной бабы, у нее была вставлена пружинка. И хотя теоретически это было невозможно, она, честное слово, боялась, что забеременеет, как последняя пэтэушница.
Куда там Борису — даже в лучшие его времена! Да и никому с ним было не сравниться. Надька-то уж попробовала на своем веку этого меда. Но Севочка!
Говорят, случаются сельские бычки лет по восемнадцать, по двадцать. Но где ты их будешь искать — по общагам, среди прочей лимиты и рвани? Да и они там все грязные: если не СПИД, то уж трепак точно подхватишь… спаси, помилуй!
Сева в этом смысле был совершенно уникальный мальчик: тридцать пять — взрослый мужик и, по идее, с большими элементами потасканности. А он — чуть ли тебе не целка! Надька удерживала себя от этих разговорчиков, но могла бы поставить литровый флакон «Шанели» против бутылки пива, что Сева никого не имел, кроме свой жены!
Тогда как же она, дура, его бросила?.. Хотя бабы тоже бывают разные. Их ведь сколько хочешь. А сделать из мужика импотента — причем из любого, поверьте! — это не составляет труда.
И все же с Севочкиными-то способностями любая идиотка должна бы проснуться для этих дел… Почему же она его бросила?.. И не хотела отвечать себе, потому что точно знала ответ: Сева был нищий. И не просто нищий, а такой, который не может заработать, хоть ты его на кусочки разрежь!
