И отправили ее к тете Вере, старой корове. Лежит на двуспальной кровати, еле-еле умещается — сама поперек себя шире. Кругом вонища, грязища. А квартирка-то неплохая: комната двадцать метров и кухня десять с половиной — считай двухкомнатная!
Тетя Вера преподобная… То, что она страдала ожирением, — это будет очень и очень мягко сказано. Она из комнаты отправлялась на кухню, как Афанасий Никитин отправлялся в Индию. У нее каждая конечность была ужасающе разбухшая. Какой-нибудь указательный палец не тоньше детской ручки… Представляете себе детскую ручку, которая кончается лакированным кроваво-красным ногтем!
Надька сперва даже симпатизировала ей: два года в медицинском все же дали свой отпечаток. Но потом — нет, вы меня простите, ради Бога! Тетя Вера всегда была в дикой, раздражающей Надьку одышке, всегда мокрая, изо всех мест пахла до невозможности. Да и как ей было помыться, когда она задницу отрастила шире ванны. Уж не говоря о том, что она даже под пистолетом не смогла бы перешагнуть через борт.
В общем, море удовольствия, а не пациентка!
Однако Надька со всею возможной старательностью взялась за тетю Веру, которая совершенно точно не могла обойтись без помощницы, а значит, у Надьки была неплохая перспектива насчет квартиры…
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Однако Надька все же рассекла тетю Веру — в смысле ее «доход-расходов». Ведь не на пенсию же инвалидную коровенция торты покупала, да икорку, да рыбку, да колбаску самую хорошую… Тогда ведь с продуктами было нормально — только имей «хрусты».
Она перепродавала краденое — вот что! Лет сколько-то назад делала это, видимо, с размахом и со вкусом, когда была директором гастронома. Но потом все покатилось под горку из-за болезни — ее дикой слоновой жирности.
И теперь она лишь мелко спекулировала чем придется. А чаще всего водкой. Ясное дело, с такими «гешефтами» тетя Вера плыла на дно. Иной раз Надька не выдерживала:
— Чего ж ты так обжираешься, тетя Вер?
Хотя, по идее, ей надо бы помалкивать, не злить будущую благодетельницу. Но тетя Вера к таким ее словам относилась вполне спокойно:
— Э-э, Надька! Для меня килограммом больше, килограммом меньше… — И намазывала себе новый бутерброд.
В те годы — не то, что сейчас — заработать на водке было тяжело. И тетя Вера с Надькиной помощью спускала потихоньку, что у нее было прикоплено за удачные годы. Сама она ходить по «комкам» не могла, и в принципе какую Надька цену скажет, в такую она и должна была верить.
Хотя Надька этим сильно не пользовалась. Она играла в более интересную для себя игру — в тети-Верину квартиру. Игра эта у них все время шла вничью, но со взаимной нервотрепкой. Надька: «Пропиши, а то уйду!» Тетя Вера: «Уйдешь — не пропишу!»
Корова чертова! Она с этой борьбы даже вроде бы начинала выздоравливать и даже худеть. Надька вовсе не считала себя законченной сволочью. Но, честно говоря, у нее вызвал досаду ни с того ни с сего поровневший пульс у тети Веры.
Вечером, лежа на кухне на кургузом диванце (жить-то, естественно, тетя Вера ей разрешала), Надька с тоской думала, что занимается черте чем, что ни папашки сраные, ни эта вонючая корова не дадут ей вожделенной выгоды. Например, папашек этих умерло уже двое или трое… да, точно: двое! А Надьке что-то ни фига не обломилось. Так же в результате получится и с тетей Верой. Ведь она, чертова кукла, будет тянуть до последнего, чтобы держать Надьку на поводке, а потом как даст дуба за полсекунды от инфаркта или от инсульта, и, естественно, без какого-либо «посмертного распоряжения» — все, накрылась квартирка!
Ей надо было придумать, как теперь говорят, что-то качественно новое. Но ничего такого не придумывалось, и, вполне вероятно, она бы все же застряла на тете Вере. Да нет, не застряла бы! Ведь ей судьба обещала иную дорогу.
И появился Борис: раз — и присох в одночасье. По правде-то все, наверное, было не так. Это она его нашла в общей массе, чиркнула глазами по его глазам и разрешила Борису влюбиться. Дальше он должен был сам проявить суворовскую смекалку — если действительно тот, за кого Надька приняла его… Она пошла лишь на самую мелкую подставку — задержалась в овощном ряду (дело происходило на рынке). Тут он ее и догнал:
— Слышь, девушка. Товар бросить не могу, а поговорить с тобой надо!
Это были какие-то именно те слова, которые Надька хотела услышать. И потому быстро согласилась пойти с Борисом… с будущим Борисом… в ресторан. Тем более эти походы были для нее делом знакомым.
Он заказал ужин, от которого Надьке буквально стало нехорошо, даже по ценам того, не очень страшного времени, это должно было стоить хрен знает сколько! Но чувствовалось: для Бориса отнюдь не впервой такие столы. С официантом он держался просто и не нагло — как настоящий хозяин. Хотя его здесь и не знали. Чтоб все сразу получилось тип-топ, он дал халдею червончик, что на восемьдесят второй год были очень нормальные деньги!
