Всё ещё держа в руках листовку, Пётр повернулся к Соне:
— Так о чём это мы говорили?
— Ни о чём, — рассмеялась она.
Пётр снова обнял её, но в этот момент с проезжей части раздался скрип тормозов и звук автомобильного сигнала.
— Тихо, — прошипела девочка, как воришка, пойманный на месте преступления. — Это папа.
— Вижу, — флегматично сообщил Ларин Пётр.
— Софа, приехали! — через окно авто крикнул её отец.
— Всё, я поеду, — виновато улыбнулась Соня.
— Вечером я тебе позвоню от своих, — сказал Пётр.
— Я буду у бабушки. Давай напишу телефон.
Соня порылась в рюкзачке, достала ручку и блокнотик и написала что-то на листочке. Затем вырвала его из блокнотика, сунула в руку Петру и побежала вдоль ограды к выходу из парка. Когда автомобиль уехал, Ларин Пётр посмотрел на скомканный листочек. Вместе с телефонным номером Соня Туманова написала: «Я тебя люблю!»
Ларин Пётр улыбнулся, глубоко вздохнул и спрятал листочек в карман.
…Дядя Петра появился, когда солнце собралось садиться. Появился он не на автомобиле, а пешком и, взяв Петра за руку, молча повёл его к маршрутке. Для Петра это было просто убийственно, так как его самокат, водружённый в проходе микроавтобуса, всю дорогу заставлял выходящих и входящих пассажиров недовольно бурчать. Не придавая этому ни малейшего значения, до самого дома дядя молчал, и причину этого напряжённого молчания Пётр понял, ещё не дойдя до калитки дядиного дома. Во дворе стоял грузовичок дорожной службы. К нему был присоединён троссом автомобиль, в котором легко узнавалась старенькая «Ауди» с разбитым носом.
«Только этого не хватало», — яростно подумал Пётр, представив, в какой кошмар рискует превратиться «тихий семейный» вечер. К тому же была вероятность того, что взбешённая случившимся тётя категорически воспротивится завтрашней вечерней прогулке Петра.
Злясь и проклиная про себя эту дурацкую традицию проводить выходные у родственников, Ларин Пётр вошёл в дом. В гостиной он увидел сослуживца своего дяди, Руслана Зайченко. Дядя Петра, Георгий Иванович, невысокий худощавый мужчина в белой рубашке и галстуке, которые он не успел снять, направляясь в школу номер семь, со слипшимися от укладочного геля редкими волосами, которые он каждое утро старался равномерно распределить по всей голове, ежеминутно косился в сторону кухни и то и дело нервно поправлял нелепые стариковские очки, сползающие ему на нос.
— Я возмущён, Жорж, — не унимался толстомордый Зайченко, как давно окрестил его Пётр. — Ты не понимаешь, что творишь. Я же мог погибнуть! Разбиться насмерть! Ты дал мне заведомо поломанную машину. Ты понимаешь, что я могу подозревать тебя в покушении на мою жизнь и у меня есть основания тебя в этом подозревать! И я не буду об этом молчать.
Впрочем, заметно было, что сейчас Руслан Зайченко разглагольствует только затем, чтобы что-то говорить, так как чувствует себя крайне неловко. Однако дядя Петра этого не замечал.
Бухгалтер Георгий Спасакукоцкий растерянно хлопал глазами и, кажется, искренне пытался убедить толстомордого в том, что не помышлял покуситься на его жизнь:
— Нет, Руслан, что ты такое говоришь? Клянусь тебе, она бегала как новенькая, я ни на что не жаловался, да если бы я хоть что-то заметил… Ступай на кухню, Пётр.
Ларин Пётр не спешил покидать место ужесточающегося спора.
— Ты что, слепой? — заорал наконец Зайченко, избавившись от неловкости. — Посмотри в окно!
Низко опустив голову, Спасакукоцкий исподлобья пробормотал:
— Хорошо, Руслан, я могу рассчитывать, что ты возьмешь на себя некоторую часть расходов по ремонту?
Тот возмущённо воскликнул:
— Ты что, спятил? Это же твоя машина, вот ты её и ремонтируй! Лучше на мой новый костюм посмотри! Что, мне за него кто-то заплатит? Он весь в грязи. Ты знаешь, сколько сейчас стоит химчистка?!
Спасакукоцкий обречённо поджал губы. Зайченко решил сжалиться над ним:
— Ладно, замяли. Скажи, ты отчёт закончил?
Спасакукоцкий пробормотал:
— Нет пока, ты же видишь, что мне сейчас только до отчёта…
Широко улыбаясь, Зайченко в шутку схватил его за галстук, притянул к себе и постучал пальцем по голове. Спасакукоц-кий униженно засмеялся:
— Ну, Руслан…
Зайченко отпустил галстук и презрительно сказал:
— Ты головёнкой своей подумай, Спаса-кукоцкий. Мне же же ещё отчёт заверить надо. Я же не могу сдавать просто распечатку с твоего компьютера. Ты что, хочешь, чтобы меня из-за тебя вздули?
— Ну нет же, Руслан, конечно, не хочу, — Георгий Спасакукоцкий дурацки кривлялся, пытаясь изобразить на лице оптимизм. — Сегодня закончу отчёт и принесу его тебе завтра утром.
Зайченко одобрительно похлопал его по плечу:
— То-то же. Только не слишком рано. Завтра ведь суббота, не должен же я из-за тебя просыпаться ни свет ни заря.
Зайченко поджал губы, почесал спину и направился в сторону кухни. Покопавшись в холодильнике, он выудил оттуда банку пива.
— Боже мой, Жора, — недовольно протянул он, — я позаботился о том, чтобы машину сюда притащили, а ты мне только банку пива и можешь предложить.
Открыв с громким чвяканьем банку, он вернулся в гостиную. Ларин Пётр по-прежнему стоял у двери, прислонившись к косяку, и сверлил Зайченко ненавидящим взглядом. Наткнувшись на него, Зайченко отхлебнул пива и грубо сказал:
— А ты чего пялишься, шмакодявка?
Проходя мимо Петра к двери на улицу, Зайченко бросил через плечо:
— Тётушке привет передавай.
Пётр закрыл за ним дверь и прошел в гостиную. Дядя по-прежнему стоял у окна, глядя в никуда невидящим взглядом. Ларин Пётр обошёл его спереди и, подойдя вплотную, поднял глаза.
— Знаю, что ты хочешь мне сказать, Пётр, — тихо сказал дядя оправдывающимся голосом, — и ты будешь прав. Но… Руслан действительно помог мне получить эту работу. После того, что произошло с фирмой, где я работал, и я чуть не оказался за решёткой из-за махинаций тех, кто всем заправлял, я без него ничего не нашёл бы. Ты ведь знаешь, как распространяются слухи. Он настоял на том, чтобы меня взяли, и…
Ларин Пётр тяжело вздохнул.
— Но машина, дядя! Он же разбил ваш автомобиль, совсем разбил, — с яростным непониманием возразил Пётр. — Ты не представляешь, что на твоём месте сделал бы ему любой другой!
— Я представляю, милый. Не думай лучше об этом.
Весь вечер Пётр был мрачен и неразговорчив. Он не произнёс ни слова и тогда, когда вся семья тёти собралась за ужином. Рядом с Петром уселась его двоюродная сестра Гражина, некрасивая толстуха в очках с толстыми стёклами, и Александр, старший брат. Злые соседские языки поговаривали, что своей глупостью Александр пошёл в отца. Даже за столом он не снимал бейсбольную кепку с нарисованным от руки гелевым стержнем пацификом, а уж грязный, заношенный спортивный костюм и вовсе стал для Петра неизменным атрибутом этих «тихих семейных вечеров». Этот костюм Александр носил с тех пор, как у Петра стала работать память.
Быстро затолкав в себя ужин, Александр уселся перед телевизором и стал хохотать над ископаемой комедийной программой «Аншлаг», которую показывали, как казалось Петру, еще, наверное, во времена Никиты Хрущёва. Георгий Спасакукоцкий с энтузиазмом маленького ребёнка присоединился к сыну, сёрбая пиво из банки и громко хрустя крекером. Пётр поморщился, посмотрев на обоих. Старший Спасакукоцкий перехватил этот взгляд, на мгновение помрачнел, но тут же сказал:
— Да не нужно, племянник, так переживать из-за этой ерунды. В конце концов, это не самое худшее, что могло случиться.
Александр на секунду оторвался от телевизора и, повернувшись к двоюродному брату, назидательно добавил:
— Правильно, фигня это по большому счёту.
Ларин Пётр уставился в тарелку, стараясь не показывать, насколько раздражают его эти наставления. Вышколенный Свисток тоже никоим образом не старался напомнить о себе, опасаясь вконец разозлить хозяина; к тому же в жизни членов этой странной семьи, как сам он давно себе признался, понять что-либо было абсолютно невозможно. Не помогали даже уловки практической магии. «Слишком уж все запущено», — в очередной раз подумал Свисток и перестал следить за столь малоинтересными событиями.
