НЕПОСВЯЩЕННЫЙ
Чем старше я, тем больше возрастаю
в незнании, чем дальше, тем вернее
всего лишаюсь и теряю власть.
Мои владенья — заоконный блеск
иль оснеженность тихого пространства
в безлюдье вечном. Где он, господин,
защитник, покровитель и вожатый?
Не покидая комнаты своей
храню молчанье (тишина-служанка
все постепенно ставит на места),
жду, что мечтанья лживые исчезнут
все до конца. Но с чем останусь я?
Что делать смертному? какая сила
ему так властно не дает уйти? Что заставляет
его остаться и твердить слова
в пустом пространстве комнаты? И мне ли
судить об этом, жалкому слепцу?
Но голос слышен, он приходит вместе
с лучами света, различим едва:
«Огню подобно, создает любовь
свое сиянье только разрушеньем…»
ТРУД ПОЭТА
Час от часу слабнут глаза — и труд их теперь
уже не сновиденье, даже не слезоточенье
но взор пастуха, стерегущего ревностно мир, —
без него обреченный забвенью.
Так у стены, озаренной сиянием лета
(или просто память ее освещает)
я вами любуюсь среди безмятежного дня,
а вы уходите все невозвратней
ускользая, теряясь, я тщетно зову, вы горите
там, в полуночных травах… так в забытом саду
по дорожкам — мерцанье ли, голос?
(но не знает никто) вместе бегают детство и смерть…
(Правда ли умерла эта дама, под веткою вербы,
если лампа угасла, а вещи ее растерялись?
Или может, она из влажной земли еще встанет?
Я бы приблизился к ней и сказал:
«Что вы делали все это время, пока был не слышен
смех ваш на улочке, ваши шаги? Отчего вы исчезли
так поспешно, не оставили даже записки?
О теперь, госпожа, добро пожаловать к нам…»)
В темноте настоящего подстерегает, скрываясь,
бессловесная тень. Это мир как он есть.
Нам он дан ненадолго, затем лишь одним
чтоб явилось на миг то, что блеснет и погаснет,
чтобы снова и снова искать, призывать и дрожать
из-за страха утраты. Так бедняк на ветру
на коленях стоит, все стараясь сберечь, сохранить
меж ладонями скудный огонь…
ЦЫГАНЕ
Костер у темных деревьев
слушай: тихо он говорит
с народом спящим
у въезда в город.
А мы все бродим
по темным стогнам
бренные души
смерти боясь
твоей, неумолчный шепот
тайного света.
КВАРТИРАНТ
Франсису Понжу
Мы в доме воздушном живем — на высоте эмпирей
тут стены из ветра, стоит он на сияющих сваях
и так здесь светло, что порой о годах забывая
мы в небе скользим, в анфиладах прозрачных дверей.
Внизу зеленеет мир травы и сплетенных ветвей
утром он ярок, а к ночи гаснет, мерцая,
а даль, в дыхании гор растворяясь
для взгляда прозрачней становится, легче, светлей.
Постройка над бездною — свет мерцает, дрожит
так будем любить этот шаткий приют неверный
ведь скоро он рухнет в облаке пыли серной
и вот мы повержены наземь, разбиты, во прахе лежим
О служанка, под землю неси квартиранта скорей!
во дворе мы нашли его мертвым, в крови…
ты, его посвятившая в тайны любви,
постели ему ложе во влажном доме корней
НЕРАВНАЯ БИТВА
В криках ноябрьских птиц, в пламени ив, вижу везде —
Знаменья, ведущие нас от беды к беде.
Даже в облачных скалах блещут проломы, зиянья,
Между лозой и лавандой тоже читаю посланья.
А после свет стекает под землю, и день утих
другие губы просят пространств иных.
Стоны женщины, пламя любви, зажженное
в темной спальной —
здесь начинается ночи пункт перевальный.
Будем вдвоем блуждать в ущельях ручьистых
со смехом, вздохами, в смешении веток и листьев
навек неразлучны вьющихся два растенья
если рассвет озарил наших волос сплетенья.
*
(Это словно среди тонких тростинок скрываться
когда звезды небесные наземь начнут осыпаться…)
РАССТОЯНИЯ
Армену Любену
Чертят стрижи круги в небесных высотах:
а выше над ними кружатся звезды незримо.
А скроется день за крайним пределом земли —
вспыхнут эти огни на просторах темных песков…
Вот так и мы живем в областях подвижных
среди расстояний; и так же сердце
перелетает от дерева к птице, от той — к звезде
отдаленной,
а от звезды — к любимой. И так любовь
в доме живет за засовом, работает и возрастает
труждающихся служанка, несущая лампу в руке.
Ах, ничто не умаляет
страх — вдруг место потеряет
в мире странница-душа
Но, ища пути иные,
не стремясь к дороге дальней
легкостью дыша
не она ль поет хрустально
расстояния земные
Слез самосев
сменившийся лик
сверканья пора
бурление рек
и горе земли — овраг
старческий век —
на вершинах тающий снег
Тени прозрачней трав
в траве, оставшейся с лета
смиренных, робких лесов —
это тихая, верная это
и пока незримая смерть
И всегда в круговерть маня
овевает нас легкий ветр
И вечен в лугах дневных
аспидный сланец могил
Правда, ложь — миг един —
и исчезли, словно дым
Мира чудеса прейдут
как и красота желанной
жить в нем — значит воспевать
серый пепел осиянный
Правда, ложь — на миг блеснут,
взвейся, прах благоуханный
ЛУНА
НА ЛЕТНЕЙ ЗАРЕ
Воздух светлей, светлей
и в нем блистает слеза
тихое пламя в стекле
а над дремотой гор
пар золотой встает
останься же и замри
здесь у весов рассвета
между слезой жемчужной
и углем грядущей зари.
