Над степью плыл дым и дымная пыль, — вот под ним и текли обозы отступающих то у железнодорожного полотна, то параллельно с каналом имени Ленина, а по-местному «Неволька», пробираясь между увалов и сопок. К северу не забивались — степь с ребристыми надувными дюнами пугала солдата своим огромным тусклым пространством. Иногда обозников обгоняли артиллерийские упряжки, хотя где-то позади все еще гремели орудийные залпы по наступающим гитлеровцам. Советские части отступали с боями, нанося численно превосходящему противнику удары.
Когда генерал вошел в домик, навстречу ему встал среднего роста пожилой полковник — небритый, с седой головой, с отчетливо проступающими морщинами на обветренном и загорелом лице, с резко обозначившимися от худобы скулами и длинным заострившимся носом и таким же острым подбородком, — но при всем этом весь он был точно вырезан из одного куска прокаленной меди. Он встал из-за стола, возле которого сидел, устало и неторопливо сделал несколько шагов, доложил о том, что он полковник Егоров, командир отрядов, сведенных в соединение (он даже сообщил название своего соединения, вероятно, тут же придуманное), что его штаб эвакуируется… Да это было видно по тому, что у него на столе остался только один телефон да несколько клочков разбросанной бумаги, и по тому, что не было уже здесь штабных офицеров. Одиноко сидел лишь этот старик Егоров и думал о чем-то таком для него душевно тяжелом, что едва ли об этом он доложит командующему, на соединение с войсками которого он шел. Впрочем, Червоненков сам все понял. Он прибыл сюда, желая взглянуть на обстановку глазами не командующего, а солдата, которому приходится выносить основную тяжесть войны и которому он, командующий, завтра должен дать приказ: умри, но ни шага назад! — так требуют обстоятельства, Родина.
Выслушав раппорт… нет, даже не раппорт, а несложный рассказ о сложной обстановке на том участке, на котором в данный момент заняли оборону «полки» и роты сводного отряда, Червоненков попросил дать ему сопровождающего, чтобы тот мог ориентировать его на месте боя. Но как раз в это время в штаб вбежали сразу несколько запыхавшихся связных.
— Продолжайте управлять боем! — сказал полковнику командующий и вышел на крыльцо.
Перед тем, как спуститься с крыльца, Червоненков успел заметить, как за плетнем трое артиллеристов снимали замки с зенитных орудий. На лицах солдат было написано такое чувство, словно это они сами догола раздевались перед собственным расстрелом.
— Эти две зенитки бросаю, — угрюмо проговорил сзади полковник. — Даже подтянуть к подвижному составу не на чем! — добавил он с горечью и показал на зияющие воронки. — Вот только что… Минут за двадцать до вашего приезда.
— А они исправны? — быстро спросил генерал, кивнув на зенитки. Получив положительный ответ, приказал: — На руках, на-а руках, но на площадку!.. — и взмахом руки показал на бронепоезд.
— Слушаюсь!
— С артиллеристами, с боеприпасами!
— Слушаюсь!
В это время с бронепоезда по засевшему на подступах к станице противнику грянул первый раскатистый залп.
Вечерело. С крыши дома, на котором с биноклем в руках устроился генерал-лейтенант Червоненков, далеко видна была желтеющая степь. На первый взгляд там все казалось обыкновенным — и наши боевые порядки, и гитлеровская пехота вели обыкновенный пулеметный и оружейный огонь друг против друга. Немцы вели с укрытий стрельбу по атакуемым. Но генерал обратил внимание на то, что время от времени стрельба почему-то затихала. Противник словно ожидал своей очереди, молчал до тех пор, пока обороняющиеся не отстреляются. Но стоило только нашим замолчать, как гитлеровцы тотчас открывали огонь. Но стреляли они не по тем узлам сопротивления, которые уже были ими обнаружены, а по другим местам, как бы по пустоте.
— Вот оно как! — подумал генерал. И, быстро достав блокнот, стал что-то писать, то и дело сверяясь с картой. — Они провоцируют наших… Чтобы засечь все узелки сопротивления, а затем подавить их артиллерией. Или танками пройти подальше от них?.. Ну, хорошо же, концентрируйте свои танки, дайте погуще мне их… — Он сложил исписанный листок бумаги и крикнул своему адъютанту: — Доставьте на бронепоезд! Вызвать группу бомбардировщиков!
Противник хотя и меняет свою тактику, но во всех его действиях есть что-то однообразное, — любит он, чтобы было побольше шума. «Однако, — отметил про себя Червоненков, — кажется, они начинают уже поменьше применять лобовые удары. Определенно, сейчас они заняты поисками слабых местечек в нашей обороне. Не желают нести потерь вдали от решающих схваток. В этом вся суть, — да!»
Казалось, время тянется страшно медленно. И хотя командующий знал, что бомбардировщики к вылету всегда готовы и что они скоро появятся здесь со своим смертоносным грузом, — все же он испытывал чувство томления — успеют ли до наступления сумерек? И вообще, не поздно ли будет? Сердце словно замирало, слуху все время чудился осадистый гул самолетов.
А тем временем гул действительно донесся, но не тот, которого ждал генерал, и не с той стороны. Вскоре показалось и облако поднятой пыли. «Ч-черт! Подходят их танки!» — прошептал Червоненков, но вдруг неожиданно, по-детски радостно воскликнул:
