— Ну как, пришить тебе пуговицу?
— Не видишь, что ли? Большая приборка сейчас, — ответил Рукавишников. — Вот смоем всю грязь, тогда приходи.
Утро седьмого мая выдалось ясным и безоблачным. Долина, раскинувшаяся от Сапуна до подножия гор и от Балаклавской бухты до Черной речки, напоминала гигантскую палитру, на которой буйно и хаотично были разбросаны краски всех цветов. Рыжие, до ядовитой красноты, пятна обрамляли Балаклавские высоты. Чуть бледнее, но тоже оранжевым с краснотой был мыс Айя, остро врезавшийся в ультрамариновую сочную синь моря. Недалеко от Айи возвышался другой мыс с мудреным названием Фиолент — мрачный, с фиолетовым оттенком. А горы все зеленые. Но эта зелень была тоже неодинаковой. Ближе к морю она с синевой, вероятно от ветров, которые постоянно дуют там, а левее зелень становилась светлее и светлее и, наконец, в самой долине была совершенно изумрудной. В долине еще цвели редко разбросанные фруктовые деревья и чернела исклеванная снарядами земля. Ближе к Инкерманским высотам почва становилась серой, а на самых макушках холмов была совершенно белой, как снег. Недаром, видно, голову этой горы назвали Сахарной.
В девять часов земля испуганно вздрогнула. Краски смешались и поблекли. От подножия гор, там, где в складках местности расположились артиллерийские батареи, пополз сиреневый пороховой дым. Брызнул в стороны гранит на Сапун-rope, взметнулось вверх пламя, лопнул с треском хрустальный весенний воздух. Прозвучал первый залп. Битва за Севастополь началась.
Рукавишников сидел на дне окопа, прижав к груди автомат. Над головой со свистом пролетали снаряды. Ждали сигнала к атаке. Рядом примостился Круглиевский. Сидел он неудобно, упершись коленями Рукавишникову в бок. Старшина попробовал было отодвинуться в сторону, но не смог. Окоп был битком набит бойцами штурмовой группы. Круглиевский попытался убрать колени, но, сменив позу, придавил крутым плечом Васюту.
— Вот слон в посудной лавке, — недовольно сказал Васюта.
Рукавишников улыбнулся. Круглиевский действительно был здоровым парнем. Даже на крейсере, куда подбирались довольно рослые ребята, он выделялся своей могучестью. И это очень смущало Круглиевского. Оп стеснялся своих широченных ладоней, его пугала своя грудь, колесом распиравшая фланелевку, он краснел, как девица, когда кто-нибудь обращал внимание на его литые бицепсы. Но именно сила и прославила Круглиевского на весь флот. Он выступал в самодеятельности с необычным номером. Под звуки польки-бабочки, которую наигрывал разбитной чубатый гармонист, Круглиевский сворачивал дугой толстые стальные прутья, сминал двумя пальцами медные бляхи и различные такелажные, боцманские инструменты. Номер обычно пользовался бешеным успехом, а коллектив самодеятельности крейсера неизменно получал первое место.
Через полтора часа после начала артобстрела в воздух взлетели ракеты. Атака!
И тотчас, будто подброшенные невидимой стальной пружиной, из окопов, из траншей, из блиндажей, из-за естественных укрытий высыпали бойцы:
— Даешь Севастополь! Се-ва-сто-по-о-ль!
Крик многих тысяч красноармейцев и краснофлотцев, старшин, сержантов и командиров на всем пятнадцатикилометровом участке фронта слился с пулеметным и автоматным треском, с грохотом орудий, с лязгом танков и образовал единую какофонию боя. Шеренги, как волны во время прибоя, ряд за рядом покатились к Сапуну.
Рукавишников выпрыгнул из окопа и рванулся вперед. Прямо перед собой он увидел верткого Денежкина. «Успел- таки быстрее меня», — мелькнула мысль, но тотчас же утонула в другой, всепоглощающей, которая с неудержимой силой влекла старшину вперед. Рядом, размахивая наганом, бежал старший лейтенант Пеньков. Он что-то кричал, но Рукавишников не слышал, что именно. В эту минуту он вообще ничего не слышал: ни завывания снарядов, ни деловитого урчания танков, которые, как утки на пыльной дороге, переваливались с боку на бок, ни острого свиста пуль.
Вперед!
Все устремились к проходам в проволочных заграждениях, проделанным накануне саперами. Сапшэы сработали чисто. Первую линию проволочных заграждений миновали не задерживаясь. Однако огонь противника стал плотнее. Снаряды уже рвались в цепях наступающих.
Пеньков взмахнул рукой и залег за небольшим холмиком, на макушке которого торчал чахлый кустик. Верх кустика был начисто срезан осколком. Рукавишников бросился к валуну. Его предположение, что валун, остро торчавший из земли, будет удобной позицией, оказалось верным. Отсюда просматривался обширный участок боя. Старшина вскинул автомат и отпрянул назад. Прямо на него задом пятился боец. Рукавишников увидел грязные подошвы сапог со стоптанными каблуками. Боец дополз до валуна и, развернувшись, уже в полный рост кинулся назад, в сторону своих окопов.
— Стой! — закричал старшина и подставил бойцу ногу.
Тот упал, ошалело вращая головой и хрипло дыша.
— Ты куда? — зло спросил Рукавишников, опознав бойца: он накануне хвастал зажигалкой.
— Да ить чешут снарядами… — плаксиво сказал боец. — Там наших поубивали…
Рукавишников почувствовал непреодолимое желание схватить его за грудь и хорошенько потрясти. В это время рядом с ним шлепнулся оземь горячий осколок. Боец присел, испуганно глядя на осколок.
«А ведь он совсем необстрелянный», — понял вдруг старшина и, успокаиваясь, проговорил:
— Ты вот что, паря, не путай. Вперед надо, а не назад. Понял?
— Понял.
— Назад побежишь, получишь пулю в мягкое место. Тебя как зовут?
— Аржанов… Петр.
Рукавишников подтащил его к себе за руку и спросил:
— Видишь увальчик?
Аржанов осторожно выглянул из-за валуна и ответил шепотом:
— Вижу.
— До этого увальчика добежать — плевое дело, — продолжал Рукавишников. — До десяти не успеешь досчитать — уже там будешь.
Они посмотрели друг на друга. Аржанов хотел что-то сказать, но, увидев непреклонное лицо старшины, обреченно махнул рукой. Затем он надвинул на лоб знаменитую промасленную пилотку и опрометью бросился вперед. Когда Рукавишников тоже добежал до пологого увала, Аржанов, блестя глазами, закричал ему:
