– Скажите, Сергей Николаевич, – игнорируя еще что-то говорящего прокурора, Викентий Наумович поднял взгляд на майора, – а как вы теперь живете? Вам … ОНИ … снятся?
– Как живу? – пожал плечами не ставший уточнять кто такие «они» Рыбцов. – Обычно живу… Да и не снятся мне сны в последнее время.
***
– С-спасибо вам, профессор! – худенькая девочка в очках и с хвостиком взяла зачетку. Заглянула. Глаза округлились, – Четверка?
– На пятерку ваши знания не тянут, – глядя куда-то в пространство задумчиво проговорил профессор Лебедевский, – а четверка заслуженная. – Он вздохнул. – Идите.
Девочка повернулась, прижала зачетку к груди обоими руками, и на деревянных ногах вышла за дверь.
– И-и-и-и! – раздался оттуда радостный писк.
В дверь осторожно просунулась рыжая вихрастая голова. Взгляд пробежался по опустевшей аудитории, наткнулся на сгорбленную фигуру. Голова отпрянула, потом снова появилась на том же месте.
– Ви-ви-викентий Наумыч… я… я хотел…
– А, это вы, с бабушкой? – протянул Лебедевский, по-прежнему пребывающий где-то далеко, махнул рукой, – Ладно, проходите. Кстати, как она?
– Спасибо, кризис миновал, – паренек несмело втек внутрь.
– Берите билет, – профессор неопределенно махнул рукой.
– П-профессор, дело в том, что декана еще не было, мне пока не продлили сессию, я просто хотел узнать…
– Не готовились? – вздохнул Лебедевский.
– Нет, что вы! Я готовился! … Только … деканат…
– Это мои сложности, – поморщился профессор, – пока еще я заведующий кафедрой. Но если вы не готовы… – он наконец поднял взгляд на паренька, – Знаете что? Сегодня уже поздно, давайте завтра? У меня первая лекция в одиннадцать, вот к десяти и приходите.
– Спасибо Викентий Наумович! – парнишка расцвел, прижал к груди руки и выскочил из аудитории.
Профессор принялся собираться домой. Среди бумаг попался листок, видимо выпавший из чьей-то зачетки. Повертев в руках, Викентий Наумович бездумно сунул его во внутренний карман.
Дома, как обычно встретила супруга, приняла портфель и зонтик. Викентий Наумович, по-стариковски кряхтя опустился на низкую банкетку, и принялся расшнуровывать ботинки.
– Представляешь, Викуша, сейчас в новостях прочитала, тебе наверняка будет интересно. В соседней области оказывается уже во всю применяют смертную казнь!
Профессор потянул за кончик – проклятый узелок! Вместо того, чтоб распуститься он только сильнее затянулся.
– Хотели казнить какого-то маньяка, приговор вынесли заранее, ждали, когда закон в силу вступит.
Попытался подцепить ногтями, но намокший шнурок отчаянно сопротивлялся, и никак не хотел сдаваться.
– Специальная комиссия выбрала представителя, который должен был застрелить подонка! Это же все так, как ты когда-то говорил!
Профессор дернул сильнее, ноготь сломался, уколола боль. В сердцах рванул. С глухим звуком шнурок порвался. Супруга обернулась на звук, встретилась взглядом с удивленным мужем.
– П-почему «должен был»? – одними губами выдохнул Викентий Наумович.
– Что, Викушь? Извини, не расслышала?
– Почему «хотели», и почему «должен был»?! – неожиданно взорвался супруг.
Марта Васильевна испуганно отпрянула, изумленно уставившись на мужа.
– Ну так, Викушь, представляешь? Написали, что стрелять должен был какой-то учитель, из средней школы. А он…
– Что?! – не выдержал профессор.
– А он, когда дошло до дела, не смог. Он … застрелился. Представляешь?
И впервые, за долгие годы супружеской жизни, в которой супруга профессора Лебедевского, казалось бы, видела все, она разглядела на глазах супруга слезы.
Викентий Наумович замер будто пораженный током, сидя на низенькой банкетке, в одном ботинке, и обрывком шнурка в опущенной руке. Сначала глаза его предательски заблестели, потом две влажные дорожки перечеркнули лицо, и на воротнике рубашки расплылись мокрые пятна.
Словно в изумлении, он поднес к лицу правую руку (из нее выпал обрывок шнурка), осмотрел, сжал три пальца, отставив указательный, будто ребенок, делающий «пистолетик»… И поднес к виску.
Марта Васильевна вздрогнула как от выстрела, вытаращившись на мужа. А муж, уронив руку, обмяк, скукожился, словно мороженное на солнцепеке, затем его плечи начали подрагивать. Все сильнее и сильнее, раздался всхлип, другой, третий. И вот уже, немолодой грузный мужчина разрыдался в голос, как ребенок.
Из комнаты выглянула дочь, взглянула удивленно, перевела взгляд на остолбеневшую мать… А профессор рыдал, не сдерживаясь, не стесняясь, как когда-то, в пять лет, когда умер любимый хомячок, и пришло осознание, что никогда более его жизнь не будет прежней.
Утро на одном из облюбованных российскими туристами тайских курортов выдалось удивительно тихим. Не прошло и часа1 как солнце вынырнуло из вод Сиамского залива, само еще как следует не разогрелось, и не успело раскалить воздух до состояния духовки.
Парочка тайцев в форменных рубашках с логотипом «Long Beach Star»2 несмотря на ранний час уже во всю работала – расставляли шезлонги вокруг открытого бассейна, сметали какой-то мусор, успевший налететь за ночь. Туристический сезон далеко перевалил за свой экватор, но еще не закончился, и надо трудиться.
Один из них, тот, что помоложе, разгибаясь, после очередного поставленного лежака, увидел неспешно бредущую от моря худощавую мужскую фигуру. Европеец средних лет, расстегнутая на груди ярко-оранжевая рубашка, из-под панамы длинный пучок светло-русых волос. Пятнистые шорты, сланцы. Через плечо ремешок фотоаппарата.
Поймав взгляд напарника, молодой показал глазами на незнакомца. Напарник, по виду более опытный, искоса оценил подходящего: неторопливая, уверенная походка, погруженный в какие-то свои мысли по сторонам не глазеет. Судя по темному загару – ему не сегодня-завтра улетать. На мгновенье взгляд тайца задержался на чехле дорогой фотокамеры.
Все понятно – гость напоследок ходил к морю ловить «золотой час»: идеальное время для пейзажной сьемки, когда только-только вставшее солнце наполняет пространство мягким, рассеянным светом, а как будто распыленные в воздухе частички золота окрашивают окружающее в желто-красно-оранжевые тона, заставляя поверить, что волшебство в этом мире, все же есть.
