Рыли братскую могилу. Хоронили.
Среди убитых был и Ваня Дурнусов.
Слава Хохлов, оказалось, ранен — тяжело или легко, никто не знал. Его отправили в госпиталь.
Редеет ленинградская команда… Проля Кривицкий, Ваня Дурнусов — насовсем. Слава — в госпитале.
В селе тихо.
Только выстрелы похоронного салюта разбудили и встревожили птиц. Галки и вороны шумно и беспорядочно взметнулись в небо.
На могиле поставили фанерный обелиск с красной звездочкой и с фамилиями погибших.
Первая ночь была относительно спокойная.
Спали не раздеваясь. Спали на улице — благо тепло. Командиры, да и то не все, в домах. Дудин спал вместе со взводом.
Лошадей поставили в сады, рядом с домами. Напоили, накормили, чуть-чуть почистили.
Костыль и Лира, когда Алеша подошел к ним, благодарно потянулись мордами навстречу.
Из Ленинграда писем не было. Ни из дома, ни от Веры. Писали, не писали?! Может, и писали? Но где сейчас они могут его найти?
Вечером лейтенант Дудин собрал свой взвод.
Удивительно тихо. В садах осторожно перекликались птицы.
Словно и не было никакой войны.
Дудин загадочно улыбался. Видно, настроение у него прекрасное.
— Рассаживайтесь, ребята, — сказал он мягко. — Есть важное сообщение. Очень важное!
Они расселись на траве под фруктовыми деревьями.
Расстегнули ремни и верхние пуговицы у гимнастерок, но разматывать обмотки никто не решился. И, хотя расслабились, оружие держали рядом, под рукой.
— Так вот, вчера третьего июля, в Москве по радио выступил товарищ Сталин, — как-то особенно торжественно начал лейтенант. — Я сейчас зачитаю вам его речь… Слушайте!..
«Товарищи! Граждане!
Братья и сестры!
Бойцы нашей армии и флота!
К вам обращаюсь я, друзья мои!
Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое 22 июня, — продолжается. Несмотря на героическое сопротивление Красной Армии, несмотря на то, что лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты и нашли себе могилу на полях сражений, враг продолжает лезть вперед, бросая на фронт новые силы…»
Дудин читал, чуть картавя.
Уже начало этой речи было необычно. И все — необычно.
Алеша помнил, как они изучали марксизм-ленинизм в Академии. Изучали Маркса, Энгельса, больше изучали Ленина, изучали Сталина.
«Вопросы ленинизма» — это, конечно, здорово! И когда писали и произносили, что «Сталин — это Ленин сегодня», то в этом был особый смысл, о чем не писали, не говорили по радио, но о чем говорили между собой они, студенты: Сталин популяризирует, объясняет Ленина применительно к новым условиям. Через Сталина многие из них познавали Ленина.
Сейчас его вчерашняя речь звучала особо. Алеша хорошо помнил все выступления Сталина прежде, но таких слов, такого спокойного, рассудительного, человеческого тона, кажется, не было…
А лейтенант Дудин продолжал читать речь Сталина:
— «…То же самое можно сказать о нынешней немецко-фашистской армии Гитлера. Эта армия не встречала еще серьезного сопротивления на континенте Европы. Только на нашей территории встретила она серьезное сопротивление. И если в результате этого сопротивления лучшие дивизии немецко-фашистской армии оказались разбитыми нашей Красной Армией, то это значит, что гитлеровская фашистская армия так же может быть разбита и будет разбита, как были разбиты армии Наполеона и Вильгельма…»
Дудин не успел дочитать эту фразу, когда в небе появились осветительные ракеты и командир взвода, сунув речь Сталина в карман, выкрикнул:
— Ребята! В ружье!
Через несколько минут опять команда Дудина:
— К расчету!
Они выкатили пушки, свои 76-миллиметровки, прямо на улицу. Лошадей не было указаний трогать, и пушки развернули так: на запад и чуть на юго-запад.
Наладили оптику.
Алеша не командовал, но ребята знали дело. И оптика в порядке, и снаряды подтащили на руках. И все на главной улице села.
Стреляли с земли; в небе, темном по-южному, было тихо. Звезды. Большая Медведица. Малая. Еще какие-то известные, но вспомнить их названия было некогда.
— Полная боевая готовность! — бросил лейтенант Дудин и исчез.
Они ждали. В полной боевой готовности. Взвод, расчет, потерявший пять человек за первые дни войны и пока полностью не укомплектованный — всего четырнадцать красноармейцев.
Но все готово.
Вернулся Дудин. Стрельба — ружейная, автоматная, пулеметная — не прекращалась.
— Ребята, десант! С танкетками и мотоциклистами с воздуха! Немцы — переодеты! Так что держитесь! Будем бить прямой наводкой!
Тянулись секунды, а может, даже минуты.
В небе вспыхивали ракеты — зеленые, белые, красные, но, судя по всему, не наши, вражеские.
По команде Дудина произвели три первых выстрела. Прямо с сельской улицы куда-то вперед. В ту сторону, откуда они вошли в село. И где шел страшный бой…
Но выстрелы выстрелами, а уже через несколько минут впереди заурчали немецкие танкетки и мотоциклы.
Немцы, судя по всему, прорвались в село.
— Прямой наводкой! — кричал Дудин.
И они стреляли прямой наводкой в темноту, но, видимо, точно.
Дудин командовал.
Они стреляли.
Сейчас поняли — пехоты рядом нет, им предстоит отстаивать это село от немецкого десанта.
Бой еще не кончился, когда лейтенант неожиданно тихо, но так, что его все хорошо услышали, приказал:
— Теперь, ребята, все! Пушки оставляйте — и вперед! Карабины!
Они пошли за Дудиным вперед по сельской улице.
Немецкие танкетки и мотоциклы продолжали тарахтеть. Хорошо слышно, но ничего не видно.
— За Родину! За Сталина! — вдруг крикнул лейтенант, и они рванулись за ним вперед.
Пробежали горевшую танкетку, пробежали мимо трех мотоциклов и трупов, валявшихся рядом, и снова:
— За Родину! За Сталина!
Бой был коротким.
На границе села добили последних немцев. Почему-то танкеток здесь уже не было, а четыре мотоцикла, по два немца в каждом, — добили.
Дудин приказал забрать у немцев документы.
В горячке боя не поняли, что двое ребят из их взвода ранены. Перевязывали тут же — теперь у них были примитивные пакеты с бинтами и марлями, которые выдали еще в Хотине.
Вернулись в село, довольные, разгоряченные.
Костя Петров по пути спросил:
— А как же речь Сталина? Не дослушали…
Еще раз перебинтовали раненых. К счастью, все ранения оказались легкими. У одного — ключица, у другого — нога. Ранения неглубокие, касательные. Гимнастерки и штаны придется постирать да чуть почистить.
Взвод вернулся на прежнее место, в сад, где Дудин начал читать им речь Сталина, и никто не знал, что делать. Спать, не спать! Дудина не было.
Расположились прямо на теплой земле.
Дудин появился как-то неожиданно:
— Спите?
И, хотя было темно, все заметили, что правая рука лейтенанта перевязана.
— Мы не дочитали речь товарища Сталина, — сказал Дудин. — Как, продолжим?
Он достал карманный фонарик:
— Кто мне посветит? Вы, старший сержант Горсков?
Алеша вскочил и взял у Дудина фонарик.
Не выдержал, спросил:
— Товарищ лейтенант! А вы ранены? Мы не знали…
— Чепуха! — сказал Дудин. — Мы сейчас подсчитали: десант полностью уничтожен. И это заслуга нашей батареи и нашего взвода. Восемьдесят три немца. Четыре танкетки. Двенадцать мотоциклов. Пленных не было. Все убиты. Спасибо вам и красноармейцам других взводов. Может, вы и считали, что мы — главные, но и другие были… А то, что считали, что мы — главные, правильно. Это обеспечило нам успех.
Ребята молчали. Молчали, не понимая, как же командир взвода, командир их батареи лейтенант Дудин был ранен в этом бою, и никто этого не заметил.
Алеша светил Дудину, а тот, непривычно, левой рукой достав из кармана листок, сказал:
— Итак, дальше. Речь товарища Сталина. Продолжаю. — И он читал: — «Что касается того, что часть нашей территории оказалась все же захваченной немецко-фашистскими войсками, то это объясняется главным образом тем, что война фашистской Германии против СССР началась при выгодных условиях для немецких войск и невыгодных для советских войск…»
Лейтенант держал правую руку на перевязи, и в свете фонарика было видно, что бинты, наложенные на кисть руки, промокают, становятся красными. Лоб его был покрыт испариной, но читал он вдохновенно, как должно было читать такую речь.
Алеша светил Дудину, но меньше смотрел на него, а больше думал о самой речи.
Какие слова!
Все неясное встает на свои места.
Ведь о советско-германском пакте в свое время чего только не говорили. В потоке правильных, разумных вещей были и всякие небылицы. Имел свое мнение на этот счет и Алеша. Но сейчас он вдруг неожиданно понял, как поверхностны и далеко от истины находились все его суждения…
Но вдруг лейтенант внезапно прервал чтение. Из его рук выскользнула и мягко опустилась на землю газета. Несколько мгновений Дудин невидящими глазами смотрел перед собой, потом упал. Алеша выронил фонарик. Все вскочили, подбежали к командиру.
Его лицо в бликах щедро светящей луны было призрачно белым.
— Ничего, ничего! Сейчас все пройдет! — с трудом повторял он. — Черт-те что!
Судя по всему, Дудин сердился на себя. Его раздражала собственная беспомощность, да еще на виду у своих подчиненных.
— Да, ребята, — его голос неожиданно обрел уверенность. — Я вам неправду рассказал о Дей-Неженко. Его труп мы, конечно, не оставили — похоронили. Только не в братской могиле: таким, как он, вместе с героями лежать нельзя. Похоронили отдельно. Так приказал командир дивизиона. Родителям же сообщили как положено: погиб, мол, в боях за Советскую Родину. Они-то не виноваты, что он так…
Кто-то сбегал в полковую медсанчасть, и оттуда прибежала девушка-санинструктор, маленькая, круглая как колобок.
Она захлопотала вокруг командира взвода.
Перевязала руку, сунула ему под нос вату с нашатырем.
— Он потерял много крови, — объяснила она солдатам.
Дудин признал ее:
— Моя спасительница! Катя, Катюша… Это она меня перевязала во время боя. Я сейчас, Катя-Катюша, встану…
— Никак нельзя, товарищ лейтенант! — вскрикнула Катя-Катюша. — И не помышляйте!
Командир взвода опять закрыл глаза.
А санинструктор командовала:
— Ребята! Лошадь с пролеткой или лучше с телегой. Отвезем к нам. Хоть и близко, но метров восемьсот… Так что быстро!
Алеша бросился к Лире — она стояла ближе да и была поспокойнее Костыля. Впряг ее в крестьянскую телегу, что полегче, и подогнал к палисаднику. Набросал сена, на котором только что лежали, слушая речь Сталина, и на котором собирались спать, если ночь выдастся спокойной…
