Ребята перенесли Дудина на телегу. Катя-Катюша вскочила на край, а Алеша взял повод и под уздцы повел Лиру к дороге.
— Ты уж поосторожнее, художник! — крикнула Катя-Катюша.
— Я и так… — сказал Алеша.
«А почему «художник»? — подумал. — И вообще, откуда тут она?»
Санинструктор показывала, куда ехать.
Оказалось, медсанчасть располагается в другом конце села, действительно около километра — село длинное! — в домах и в трех больших палатках.
При подъезде к палаткам Катя-Катюша соскочила с телеги и, бросив: «Подожди!» — убежала.
Вернулась с санитарами, двумя пожилыми мужчинами, лет под сорок, и с носилками.
Дудин был опять в беспамятстве, и они легко перенесли его на носилки.
Командовала Катя-Катюша.
Санитары взяли носилки и понесли их не в палатки, а в один из домов.
— Подожди! — крикнула она Алеше.
Он ждал.
Ласкал Лиру. Хвалил за то, что так спокойно довезла Дудина до медсанчасти. Дал ей кусочек сахара. Хорошо, оказался в кармане. Отвел вместе с телегой в сторону от белых палаток, распустил, дал пощипать травку. Трава сейчас самая хорошая, не тронутая еще летним зноем.
Он впервые попал в медсанчасть и с любопытством наблюдал, что делается вокруг. И в палатках, и в домах шла какая-то непонятная ему жизнь, и, хотя многие бегали, торопились, не чувствовалось суеты. У палаток сидели на траве перевязанные раненые. Кого-то носили и переносили на носилках санитары. Какие-то солидные мужчины и женщины выходили из палаток, что-то обсуждали и жадно курили…
Алеша тоже закурил.
Прошел час, не меньше, как они привезли Дудина, но о нем никто не вспоминал. «Подожди!» — сказала Катя-Катюша, но, может, она забыла?..
Но откуда она знает, что Алеша художник?
Вот уж, право, наваждение!
Наконец появилась Катя-Катюша. Он заметил се, выбегающую из одного дома, но она в темноте, конечно, не видела его и сначала побежала к тому месту, куда они привезли Дудина. Но Алеша уже успел отогнать Лиру с телегой.
Он вышел навстречу:
— Ты! А я жду!
— Слава богу, — буркнула она. И вдруг чуть-чуть перешла на иной тон: — Ищешь вас, мужиков! Ай-яй-яй! Куда ты спрятался, художник?..
Опять — «художник»!
Что Алеше сказать?..
— Как там лейтенант? — спросил он. — Жив?
— Жив? Жив и тебя переживет, и меня если потребуется, — бросила Катя-Катюша. — Просил тебя дочитать речь Сталина до конца… Какая речь! Мы еще вчера по радио слушали. Потрясающе! — И она замолчала.
— Он будет жить? — снова спросил Алеша.
— Будет, конечно, будет! — воскликнула Катя-Катюша. — А как же иначе? Я его перевязывала в том бою. Хотела госпитализировать. Но он — ни в какую! Вот и результат: потеря крови, обмороки, пульс — пятьдесят. Но говорит: будем живы — не помрем…
— Подожди! — сказал Алеша и добавил: — Подождите! А как же речь Сталина? У меня нет ее. Она у Дудина была…
Катя-Катюша вроде смутилась:
— Как? А он сказал…
— Да нет же у меня, поверь… Поверьте…
Он не знал, как обращаться к ней.
Катя-Катюша. Почти Вера рядом.
Он думал о Вере, видя Катю-Катюшу.
Не пишет! Не пишет! Не пишет!
А Катя?..
Ее слово «художник»…
Откуда оно?
— Я — сейчас, — сказала Катя-Катюша.
Даже Лира, спокойно щипавшая ночную травку, посмотрела на убегающую девушку, как показалось Алеше, осуждающе.
Снова Кати-Катюши долго не было.
По времени, а не по часам. Какие часы у Алеши! В последнем бою была возможность взять часы — трофейные — у убитых немцев. Часы тикали на покойниках, когда они брали их документы, но снять часы с руки убитого никто не решался.
Луна светила вовсю.
Небо было бархатное, словно замешенное на густой краске, с десятками жемчужных звезд. Можно смотреть в это небо до бесконечности, до изнеможения и забыться, ничего не видя и не слыша вокруг.
Белые палатки и белые дома кружились в лунных отсветах. Этот невидимый, волшебно-таинственный хоровод, казалось, сопровождался неслышимой музыкой, в которой присутствовал один неясный, словно стремящийся прервать, уничтожить мелодию гармонии и покоя, мотив…
Вот бы написать такую ночь!
А почему только это?
А почему не этих людей, выходящих покурить из палаток? Мужчин и женщин в белом поверх военной формы?
Темное южное небо. Луна, звезды. Некогда смотреть на небо, но сегодня спокойная ночь…
Все это жизнь, жизнь, жизнь…
А Катя-Катюша, оказывается, перевязывала лейтенанта Дудина, когда они и не заметили, что он ранен.
Дудин осудил Дей-Неженко, но и он же похоронил его, как и других, честно погибших.
Странно, что сегодня в небе нет немецкой авиации.
И на земле — тишина.
Здесь, в медсанчасти, это особенно важно. Тут оперируют, режут, спасают…
Так думал Алеша, ожидая, что его вот-вот позовут.
Позвать мог один человек — любопытная девушка, санинструктор Катя-Катюша, но ее пока не было.
То ли от нечего делать, то ли еще почему, но к нему привязалась песня, опять-таки довоенная, и он тихо бубнил ее:
Расцветали яблони и груши.
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша…
Хотел было прервать это наваждение, но оно продолжалось:
Пусть он вспомнит девушку простую,
Пусть услышит, как она поет.
Пусть он землю бережет родную,
А любовь Катюша сбережет!..
Он бубнил мотив этой песни, ласкал Лиру, когда опять появилась запыхавшаяся Катя-Катюша:
— Прости, задержала! У нас ЧП было. Умер командир шестой батареи…
Алеша молчал.
Потом спросил:
— А как наш лейтенант?
Катя-Катюша бодро ответила:
— У Дудина все в порядке. Утром — вернется. Но сейчас, право, очень просил тебя дочитать речь Сталина. Вот она!..
Катя-Катюша передала ему текст речи Сталина, уже чуть измятый, с пятнами крови лейтенанта Дудина, помогла запрячь Лиру в телегу и, когда он взял вожжи, вдруг сказала:
— Не забывай, художник! Ладно?
Алеша опять смутился.
— Откуда ты взяла, что я художник?
— Ты меня не знаешь, а я тебя — еще с Долины, Горсков.
Вот уж о чем Алеша не догадывался!
Ударил Лиру, развернулся и, не попрощавшись с Катей-Катюшей, уже безо всякой осторожности погнал обратно к себе.
У палисадника его встретил Костя Петров:
— А мы тебя давно ждем! Ну, как Дудин?
Он рассказал о Дудине. Распрягли вместе Лиру. Отпустили пастись на привязи. Телегу отогнали в сторону.
— А ребята ждут! — сказал Костя.
— Не спят? — спросил Алеша.
— Не валяй дурака! — резко бросил Костя. — Речь Сталина не дочитали…
Ребята действительно не спали, хотя сена натаскали и, видно, поужинали.
— Пожуй, — сказал Костя, давая ему котелок. — Мы поели, тебе оставили.
Он быстро поел что-то холодное и начал читать продолжение речи Сталина. Светил ему фонариком Костя Петров.
— «…В силу навязанной нам войны, — читал Алеша взволнованно и торжественно, — наша страна вступила в смертельную схватку со своим злейшим и коварным врагом — германским фашизмом…
В целях быстрой мобилизации всех сил народов СССР, для проведения отпора врагу, вероломно напавшему на нашу Родину, — создан Государственный Комитет Обороны, в руках которого теперь сосредоточена вся полнота власти в государстве. Государственный Комитет Обороны приступил к своей работе и призывает весь народ сплотиться вокруг партии Ленина — Сталина, вокруг Советского правительства для самоотверженной поддержки Красной Армии и Красного Флота, для разгрома врага, для победы.
Все наши силы — на поддержку нашей героической Красной Армии, нашего славного Красного Флота!
Все силы народа — на разгром врага!
Вперед, за нашу победу!»
Текст сталинской речи был напечатан какой-то местной типографией в виде листовки — на двух сторонах. А может, и не местной, а армейской. Отпечатан плохо. Алеша читал с трудом. И фотография Сталина на трибуне рядом с микрофонами выглядела бледно. Трудно понять, то ли это нынешний Сталин, выступающий по Московскому радио 3 июля, то ли ранняя фотография: Сталин, делающий доклад на Восемнадцатом съезде партии.
Когда он кончил читать, ребята молчали, но по глазам было видно, что речь их взволновала.
— А теперь, ребята, спать, — дал команду Алеша.
Он сказал «ребята», как говорил Дудин.
Но речь Сталина…
Война будет долгой, теперь это ясно, но каждое слово, каждая фраза, даже написание букв — где с большой, а где — с маленькой, — за всем этим огромный смысл. Все учтено, до мелочей, которых, может, сегодня они не понимают, но это — на всю войну. И, по существу, ни одного восклицательного знака! Даже там, где можно ставить несколько. Все в строку. Через точку. И за каждой строкой — мысль… И ничто не забыто. Ни Красная Армия и Красный Флот, ни причины отступления, ни задачи тех, кто остается там. Что увозить, что уничтожать, что делать… Партизанские отряды… Шпионы и паникеры… Телефонная и телеграфная связь… Дезертиры и противовоздушная оборона… Угон подвижного состава и ценное имущество… Взрыв мостов, дорог и уничтожение хлеба, горючего, когда их нельзя вывезти… Народное ополчение, Москва, Ленинград и декларация правительства США об оказании военной помощи России…
Все удивительно, все на своих местах, включая написание заглавных и рядовых букв.
О, великий русский язык!
Забытое, далекое, тысячу раз стертое казенными словами в речах и докладах, в газетах и по радио, вдруг возникло в этой речи в новом свете, а во многом и заново восстановилось.
Все знали, что Сталин говорит по-русски с сильным грузинским акцентом. Но Сталина до войны больше читали, чем слушали. Слушали члены Политбюро, реже те, кто присутствовал на съездах и совещаниях, где выступал Сталин. Народ же чаще читал Сталина в газетах — радио в предвоенные годы только входило в жизнь и было далеко не у всех.
Так знал Сталина и Алеша Горсков — неудавшийся художник, бывший студент Российской Академии художеств, красноармеец с 1940 года, а ныне уже и старший сержант 141-го артиллерийского полка несуществующей теперь 96-й горнострелковой дивизии…
