Он начал вырываться. А тут ещё врач прибежал.
- Вот этого скверного мальчишку, - сказал Костя, передавая «утопленника» из рук в руки, - надо бы совсем не пускать на реку. Не умеет плавать, а лезет…
А сажёнки Костя так и не видел!
Вовка понял, что дружба с Костей погибла, ей никогда не расцвести. Молчаливый и печальный, он только издали поглядывал на костины удары по воротам, на его мастерские «пассы» через волейбольную сетку, на- его высокие прыжки перед баскетбольным щитом… Какой это был замечательный человек, Костя, и каким ничтожеством чувствовал себя бедный Вовка!
Но однажды Вовка получил костино признание. Это было так неожиданно, что Вовка после этого весь день ходил, как шальной. Он был так полон радостью, что съел клубничное желе раньше каши, не оставив ни кусочка на закуску.
А случилось вот что. Костя сидел под полотняным грибком и зубрил грамматику: он готовился в артиллерийское училище. Вовка сидел поодаль и грыз травинку. Он мог бы сейчас качаться на качелях или заняться другим полезным делом, но Вовка всё ещё иногда ходил за Костей…
Костя яростно зубрил.
- Ну как это пишется? - нетерпеливо проговорил он, обращаясь к берёзке. - Электрофикация или электрификация? Авиа или авио?
- «А»! «И»! - пискнул Вовка; он испугался своей смелости и упал в траву.
- «А»! «И»! - раздумчиво повторил Костя. - Откуда ты знаешь? Ну-ка, кто там? Вылезай!
Вовка, бледный, поднялся на ноги. Он даже не мог представить себе, что сейчас будет. Искусственное дыхание глубоко врезалось в его память. Но Костя с интересом посмотрел на него:
- А! Вовка! Ну, скажи, пожалуйста: почему ты думаешь, что надо писать электрификация?
- Сложные слова обычно образуются, - затараторил Вовка, - посредством соединительных гласных «о» и «е», но иногда сложные слова образуются без соединительной гласной. В слове электрификация на «и» оканчивается корень - это не соединительная гласная…
Вовка был очень старательным учеником, он все правила знал твёрдо.
Костя сказал:
- Мы тоже, наверное, когда-нибудь всё это проходили, но сейчас я не помню. И ты тоже забудешь, - пообещал он.
- Никогда! - горячо возразил Вовка. - Я каждый день их повторяю, эти правила, зимой, конечно…
- А про суффиксы что ты знаешь? Оказалось, что Вовка и про суффиксы знал решительно всё.
- Ну и память! - проговорил Костя. Первый раз он посмотрел на Вовку так, как тот давно заслуживал.
И вместо надоедливого и незадачливого малыша, каким Костя всегда считал Вовку, он увидел перед собой крепкого, загорелого мальчишку, который за лето дорос ему чуть не до плеча. А глаза у этого мальчишки были синие, ясные и такие любящие, что Косте вдруг стало совестно: как же он не замечал этих верных глаз!
- А ты здорово вырос за лето, Вовка! - проговорил он, всё ещё удивляясь. - Только брось ты эти глупости - не плавай далеко… Знаешь, какой со мной был случай?
Так произошло то, о чём всё лето тосковало нежное вовкино сердце. Костя заговорил с ним просто, по-дружески, так, как говорят между собой настоящие товарищи…
Вот почему Вовка за ужином и не заметил, как проглотил клубничное желе.
Почтовые марки
Был жаркий солнечный день. Врач запретил нам идти по солнцепёку - пришлось отложить поход в Красково. Теперь все ребята были в лесу. Каждый отряд строил там свой шалаш.
Я только что вернулась из леса и пошла на кухню. Ребята просили меня взять у повара большой кухонный нож: нож был нужен на строительстве. Но после потери маленькой кухонной мисочки у нашего повара, дяди Володи, развился подозрительный характер. Ребята предполагали, что он вряд ли легко выпустит из рук нож. Поэтому и понадобилось моё вмешательство.
Однако не успела я дойти до кухни, как меня догнал пионер первого, дежурного отряда. Он запыхался, и речь его выглядела, примерно так:
- Вера! Я! Вас! Всюду! Ищу!
- А что случилось?
- Приехала женщина. Из города, - сказал дежурный, связывая уже по два слова.
Надо сказать, что наш лагерь был в глуши, далеко от железной дороги. Гости навещали нас редко. Поэтому каждый приезд был событием. Я поспешила к воротам.
У ворот лагеря стояла незнакомая женщина. У неё было худое, измождённое лицо. То ли от загара, то ли от волнения оно горело красными пятнами. Одежда её была покрыта пылью.
- Здравствуйте! - сказала я. - Вам нужен начальник лагеря или я, старшая вожатая?
- Здесь мой мальчик, - быстро ответила незнакомка. - Коля Чепраков. Вы его знаете? Ну, скажите: что с ним?
- С ним? О Колей? - я недоуменно посмотрела на женщину. - По-моему, ничего, всё в порядке, жив, здоров. А что?
Я вдруг сама забеспокоилась, такой у неё был взволнованный вид.
«Да был ли Коля сегодня на линейке?» - вдруг мелькнула мысль.
- Пойдёмте, - сказала я, - сейчас позовём вашего сына.
Мы пошли по аллее. А я между тем всё вспоминала: был Коля на линейке или нет? Всех ребят я ясно помнила, словно шеренгу обходила, а Колю вспомнить не могла.
Ребята узнали о приезде колиной мамы. Из леса донеслись крики:
- Коля Чепраков! Иди! Мама приехала!
- Идёт! - громко возвестили ребята появление Коли.
Мать кинулась к мальчику, стала целовать его лоб, глаза.
- Три недели! Три недели! - твердила она. - Почему ты не писал? Ни слова, ни строчки!… Я чуть не умерла от беспокойства.
Коля густо покраснел.
- У меня марок не было, - ответил он.
- А я-то, я-то что думала!… Наконец с работы отпросилась… Такие ужасы снились: и утонул и заболел. Ну, как ты тут, сынок? - спрашивала она, заглядывая в хмурые глаза сына.
- Пойдём в лес, мама, - сказал Коля: ему было неприятно, что ребята слышат этот разговор.
- Сколько же она километров прошла? - задумчиво спросил один мальчик, глядя вслед Коле и его маме. - Двенадцать? Нет, все пятнадцать, она ж не через лес шла, наверно, а, по дороге - там верных пятнадцать.
- «Нет марок»! Вот глупости! Да у почтальона полно марок - и по двадцать, и по тридцать копеек, и по рублю для авиапочты. Да что! У тех, кто хочет послать весточку домой, почта принимает и доплатные.
До самого вечера колина мама пробыла в лагере. Мы постарались хорошо принять её. Накормили обедом, уложили отдохнуть. Девочки принесли ей на дорогу корзиночку свежей земляники. У вас у всех было чувство какой-то неловкости перед этой усталой женщиной. Так бывает: сделает один человек что-нибудь дурное, а другим стыдно за него, словно они сами виноваты. Так и нам было стыдно за Колю и за те мучительные три недели, которые провела его мама… Мальчики из первого отряда даже бросили свой любимый футбол и вызвались проводить колину маму на станцию по короткой дороге. Коля идти не смог: он наколол ногу.
Когда мальчики вернулись, Коля тотчас подскочил к ним: мама обещала ему купить на станции конфет. Но вместо конфет мальчики подали ему аккуратно сложенный плоский пакетик.
- Что это? - удивился Коля.
- Марки, - невинно ответил Костя Павлов. - Твоя мама просила нас купить конфеты, но мы решили, что марки тебе нужнее. Ведь, правда? Теперь ты сможешь каждый день писать письма.
- Даже по два в день, - серьёзно подтвердил Алик Пирогов. - Потому что здесь тридцать марок, а нам осталось жить в лагере всего пятнадцать дней.
Я закусила губу, чтобы не засмеяться. А Коля с пакетиком растерянно побрёл в спальню.
Ночной случай
Около террасы девочки мыли перед сном ноги. Я проходила мимо и услышала спор:
- Трусиха! Да, ты трусиха!
- Неправда, я просто испугалась, когда там зашуршало…
- Я не испугалась, и никто не испугался. А ты испугалась. Ты вся белая была, все девочки скажут…
Наступило молчание. Должно быть, девочке нечем было оправдаться. Кто-то крепко закрутил кран, и вода перестала литься. По лестнице зашлёпали тапочки. Кто-то остановился на террасе.
- Пора спать, - сказала я, подходя к террасе. - А ты, девочка? Почему ты не идёшь в спальню?
Невидимая в темноте девочка легонько вздохнула,
- Иду, - сказала она и проскользнула в дверь.
Услышанный разговор взволновал меня: я понимала, что так просто он не окончится. Вряд ли девочка, которую обвинили сейчас в трусости, уснёт спокойно. И, возвращаясь после обхода, я снова подошла к террасе третьего отряда. Как я и думала, девочки не спали.
Из раскрытых дверей спальни доносился взволнованный шопот. Должно быть, там ещё переживали дневное происшествие. Я часто замечала, что случаи, даже самые мелкие, становятся необычайно значительными, если в них вдруг проявляется характер человека.
В данном случае звено сердилось на свою пионерку.
Вдруг до меня долетел беспокойный, звенящий голосок:
- Хотите, я сейчас, сию минуту, побегу к, реке? Встану и побегу! Ну, что вы тогда скажете? Я не боюсь.
- Оли лучше: там Помары летают. Ещё испугаешься, - прозвучал насмешливый ответ.
- Уже был отбой, - пробормотал чей-то сонный голос.
По кровать скрипнула, и я ясно услышала, как зашелестело платье: девочка одевалась.
«Да что за ерунда! - сердито подумала я. - Что я стою и слушаю? В одиннадцатом часу ночи, после отбоя, девочка побежит одна к реке! Глупости!»
Я было шагнула вперёд, чтобы запретить это безрассудное предприятие, но неожиданно остановилась. Я ясно представила себе, что не её, эту девочку, а меня кто-то назвал трусихой. Да разве я смогла бы это перенести, спокойно проглотить самую горькую из всех обид? Никогда! Так какое же право я имею остановить девочку сейчас, в тот момент, когда над ней висит жестокое оскорбление? Она так горячо, с таким отчаянием хочет стереть, смыть его с себя. Что она там сделала днём, я не знаю, да и знать не хочу. Если она действительно струсила, то тем важнее дать ей возможность проснуться завтра с хорошим ощущением выздоровевшего человека, с ощущением победы, с уважением, а. не с презрением к самой себе. И, знаете, бывают такие случаи, когда не стоит откладывать. Слишком легко порой укореняются у ребят мнения друг о друге. Как пристанет к человеку кличка, иной раз и несправедливая, так на долгое время и идёт за ним. А человек уже и сам начинает думать о себе так, как думают о нём другие.
