В лёгководолазном костюме Никитушкин доплыл до кормы, забрался на палубу, прополз возле полузатопленной орудийной башни и заглянул за борт. Ничего подозрительного не оказалось. Никитушкин хотел уже сползать обратно, чтобы сообщить нам, что можно начинать работу, как вдруг ему показалось, что на пустой корме мелькнуло четыре белых пятнышка и над ними загорелись два зелёных огонька. Никитушкин попятился. Огоньки стали приближаться. Никитушкин протянул руку - огоньки потухли, и пятнышки исчезли. Что за штука? А ну, проверю!
Никитушкин прополз по корме - никого нет. Хотел перебраться к другому борту, но тут с берега ударил по воде луч прожектора и побежал к кораблю. Никитушкин так и прилип к палубе. А луч быстро бежал, и Никитушкин понял, что сейчас будет виден немцам как на ладони. Он быстро покатился к борту, наворачивая на себя шланг, как катушка нитку, плюхнулся с борта и уже в воде размотал шланг.
Вернувшись с разведки, Никитушкин доложил, что катеров и мин не обнаружил, но на корабле светились какие-то зелёные огоньки.
- Может, морские светлячки? - спросил боцман Калугин.
- Нет, не похоже, - сказал Никитушкин. - Светлячки в разные стороны разбегаются, а эти парами ходят.
- Ну ладно, там узнаем, - спокойно сказал Подшивалов. - Пошли, время дорого.
Немецкий прожектор погас. Мы подошли к кораблю и пришвартовались бортом к корме.
Ночь была тёмная, но никаких огоньков и светлячков на палубе мы не заметили и спустились под воду осматривать пробоины.
Дядя Миша стоял на сигнале Никитушкина у самой кормы аварийного корабля и вдруг почувствовал, что в темноте его шею сзади обвило что-то живое и мягкое. Он схватил себя за шею, «воротник» слабо мяукнул. Это был котёнок с зелёными глазами, чёрный, как ночь, только самые кончики лапок были белые. Котёнок дрожал всем телом.
- Ну вот, нашлись твои огоньки! - сказал дядя Миша Никитушкину, когда тот, осмотрев под водой корпус корабля и сосчитав пробоины, поднялся на трап бота.
Никитушкип вытер мокрые, перепачканные в ржавчине руки и нежно погладил котёнка.
- И как только ты на крейсере уцелел после такого боя? - сказал он.
Котёнок поглядывал на Никитушкина зелёными глазами.
- Ну вот, есть теперь у нас свой водолазный
кот, - сказал кочегар Вострепов, доставая из кармана кусочек хлеба.
Котёнок поел и облизал шерстку. Это был очень чистый кот, настоящий корабельный. Закончив умываться, он ушёл на корму крейсера и заснул. Перед рассветом нам надо было уходить, мы хотели взять кота с собой, но он царапался и ни за что не хотел оставлять кормы.
- Пусть посидит тут, покараулит судно, - засмеялся дядя Миша и выловил из-за борта сачком маленькую салаку, чтобы котёнку было чем подкрепиться после ночной вахты.
Свежая рыба котёнку понравилась. Он сперва поиграл с нею, как с мышью, а потом, не дожидаясь утра, съел.
Когда следующей ночью мы вернулись и приступили к работе, котёнок с интересом следил за нами из темноты зелёными огоньками глаз. Сидя на корме, он внимательно смотрел, как мы спускались и поднимались из воды. Может быть, по-кошачьи думал, что это мы ему ловим рыбу на завтрак.
Однажды звёздной ночью немцы, видимо, заметили наше движение и дали по кораблю несколько орудийных выстрелов. Снаряды пролетали над кораблём и разрывались в воде. Но водолазов не оглушило: все были во-время подняты из воды. После этого прочёса немцы успокоились и не тревожили пас до самого утра. Они и не догадывались, что мы приходим сюда каждую ночь и прячем за кормой крейсера целую флотилию: водолазный бот, шлюпки, водоотливные средства и большие цилиндрические понтоны.
Начались осенние штормы, однажды ударил девятибалльный. Во время такого шторма возле кормы стоять нельзя - разобьёт о стальной корпус, а отойти тоже нельзя было - заметят. А самое главное - ночь потерять жалко.
Наш боцман Калугин, как акробат, ходил по взлетающей вверх и вниз палубе и подкладывал брёвнышки и кранцы между бортами. Благодаря его уменью мы всё-таки отработали несколько ночных часов. Дядя Миша был весь мокрый, как и мы, вылезавшие из воды, и котёнок тоже был весь мокрый. Взяли мы его с собой на базу, обогрели и обсушили. В следующую ночь, тоже штормовую, хотели его на базе оставить, но не успели от берега отойти, как он уже очутился на спине у дяди Миши и ушёл с нами на операцию.
Мы до сих пор даже не знали, как звать котёнка. Много имён перебрали: и Жучок, и Чертёнок, и Бесёнок, и Белые пятнышки, - как только ни называли, а он и ухом не повёл на прозвища. Не мяукнул в ответ ни разу, будто немой. Так и оставался у нас котёнок без имени до тех пор, пока он нам не помог в одном деле. Это было уже после пробной откачки корабля, когда мы заделали пробоины. А насчитали мы их сто с лишним.
Работали в полном мраке наощупь, резали руки, но каждый думал только о том, как лучше и плотнее наложить пластырь на корабельную рану.
Острые, рваные края отверстий и стальные крупные заусеницы на них разрезали костюмы. Дядя Миша не успевал чинить водолазные рубахи.
Октябрьская вода была холодна, как лёд, руки сразу синели, деревенели, а в рукавицах работать неудобно: пробоины как следует не нащупать в темноте. Хоть мы и перевязывали рукавицы шпагатом, всё равно надуваются воздухом, пальцы и ладони делаются нечувствительными, не узнаешь, какие края у пробоины. А гайку и вовсе ни отвинтить, ни завинтить, будто не пальцами берёшь, i ватной подушкой. И самому в костюме трудно поворачиваться: под водолазной рубахой на тебе наверчено, как на капустном кочане, сто одёжек: брюки и куртка, шерстяное двойное бельё, рейтузы, чулки двойные, ватные брюки, ноговицы, ватный пиджак - вот сколько надето!
