— Нет. Не слушаю.
— Да-да, я понимаю. Мои показания на следствии и тому подобное… Но это было, так сказать, сгоряча. Ну, под горячую руку. Я вовсе не заинтересован… Почему вы меня не слушаете?
— Я послушаю вас на суде.
— Я понимаю. Но у нас сейчас с вами одна задача. Мы хотим ей помочь, верно? То есть и вы хотите ей помочь, и я. Мне вовсе не легче от того, что она сейчас сидит в этом… в изоляторе. Я тоже, в общем, морально страдаю…
— Послушайте. Поберегите ваше красноречие до суда. Моя профессия не позволяет мне вести с вами беседы. И тем более в домашней обстановке.
— Видите ли… — он словно и не слышит моих возражений. — Я что могу сделать? Написать письмо суду… Я, например, считаю, что это заскок. И этим газом, теперешним, нельзя отравить, это я специально выяснил. То есть не могло быть смертельного исхода. Так? Это, наверное, меняет дело. Или не меняет?
— Не знаю. Спросите у прокурора.
Он смотрит на нас с Русланом.
— Ну зачем нам становиться на формальные позиции?.. Мы с вами хотим одного, правильно?
— Разве вы не слышали, что я вам сказала?
— Хорошо-хорошо. Все. А когда вас можно застать?
Я молчу. И он молчит. Я смотрю на дверь. И он, вслед за мной, смотрит на дверь. Я поднимаюсь. И он поднимается.
— Дай человеку доесть, — говорит Руслан.
— Ничего, — отвечаю я.
— Ничего, — соглашается со мной сам Федяев и молча, как-то растерянно идет к двери.
Пробормотал, уходя:
— Так я все-таки напишу. Да?
Закрывается дверь. Наступает пауза. Руслан следит за мной взглядом.
— Ну-ну, — произносит он наконец. — А ты, оказывается…
— Что — оказывается?
— Никогда еще не видел тебя… при исполнении! А что за тип?
— Подлый тип.
— Ты — так уверенно?
— Да.
— Нет, я тоже думаю, что подлый. Украл у нас столько времени…
Мы гасим общий свет, включаем ночник. Садимся рядом на диване. Сидим молча.
— Давай включим музыку. Поставить пластинку?
— Нет, — говорит он. — Сиди. Больше я тебя никуда не отпущу.
И в эту минуту мы отчетливо слышим, как поворачивается ключ в замочной скважине, скрипит отворяемая дверь. В прихожей возникает моя тетя. Собственной персоной.
— Добрый вечер, — говорит она после паузы, пытаясь сохранить невозмутимый вид.
И Руслан в тон ей, не теряя хладнокровия, приветствует:
— Лидия Константиновна! Как кстати. Мы только что о вас говорили… Садитесь, пожалуйста… Разрешите за вами поухаживать…
И снова — следственный изолятор. Сегодня третья наша встреча, и, похоже, Костина уже привыкла ко мне, к моему присутствию и вопросам… Сидит с независимым видом, смотрит выжидательно.
— Итак, Валентина, вы на протяжении семи или восьми лет, можно сказать, содержали Виталия Федяева, жертвовали для него всем, даже здоровьем… я имею в виду ваше донорство, и в результате он же, Федяев, отплатил вам черной неблагодарностью. Так? И это — то, чего вы не смогли пережить!
Она спокойно выслушивает эту мою формулировку, никак не реагирует.
— Так?
Молчит.
— Кровь ходили сдавать?
— Ну и что? Значок имею.
— Какой значок?
— Донорский.
— И он видел этот ваш значок?
— Кто? Виталик? Да нет, что ты. Я же от него это дело скрывала. Потом, правда, узнал, переживать стал…
— Да я вижу, он у вас совестливый!
Пауза.
— Сейчас даже, по-моему, полон раскаяния, — продолжаю я. — Так мне по крайней мере показалось.
— А вы что, видели его?
— Да. Он приходил.
Она мгновенно оживляется.
— Кто? Виталик?! Ну и что он, расскажите! Как там его дела? Их должны были — три человека — за границу послать на полгода, в Бангладеш… — Она ловит мой взгляд. — Он ведь, знаете, по своей специальности ценный человек, даже, можно сказать, редкий. Экономическая статистика, знаете, что такое?..
Смотрю на нее со все возрастающим любопытством.
— Послушай, Валя, что ты за человек! Какая там еще статистика! Он предал тебя!
— Кто предал? — Взгляд ее становится недобрым. — Почему это предал?
— А потому что воспользовался твоей любовью…
— А почему это он воспользовался? А может, это я воспользовалась? Кто это сейчас посчитает?
— Но газ-то открыла ты! Зачем-то ты это сделала!
Она смотрит на меня как на человека, не понимающего самых простых вещей. И я почему-то чувствую себя посрамленной…
Она вдруг спрашивает:
— А ты любила когда-нибудь?..
Потом пошла череда обычных дней. Я ездила на работу, принимала посетителей в юридической консультации, выступила в процессе по гражданскому иску. Кроме того, написала несколько писем родственникам, дала телеграмму отцу. Ходила на примерку в ателье, снова надевала свое свадебное платье…
А этот день начался с телефонного звонка.
— Алло, алло!.. Руслан? Куда мы сегодня, я уже забыла… Чей день рождения?.. А кто такой Мишка?.. Ах, господи, Мишка в смысле Мишка, которому пять или шесть, сколько уже?.. А что купить?.. Ну хорошо…
Вешаю трубку, но из будки выйти не решаюсь: проливной дождь! И тут вижу, как подходит к остановке троллейбус. Набравшись смелости, все же выскакиваю. Уже отъехав, шофер тормозит, великодушно раскрывает мне двери…
В мутной завесе дождя мчится за окнами улица. Тротуары пусты, прохожие прильнули к стенам домов. И лишь у входа в театр традиционно толпится народ. Снуют, презрев ненастье, страждущие, спрашивают лишние билетики…
Промелькнуло за окном здание театра, а я словно еще вижу сгрудившихся у входа людей, вижу просторную афишу на фасаде…
И сквозь ненастье, сквозь завесу дождя проступает далекий майский вечер, прозрачный и пестрый, вереница людей тянется к театральному входу.
И вместе со всеми, в модном плаще, с сумочкой через плечо, приближается к зданию стройная, миловидная женщина…
Билета у нее не было, напрасно она пыталась пробиться к окошечку кассы.
— Минуточку, девушка, очередь для всех одна!..
— Мне спросить только.
— Всем только спросить.
Вышла на улицу, постояла недолго среди толчеи. Обошла вокруг здания, замедлив шаг возле служебного входа — так, на всякий случай. Какой-то знаменитый актер мимоходом смерил ее взглядом, скрылся в дверях. Войти вслед за ним она, конечно, не решилась… И тут внимание ее привлек очень еще молодой человек, с виду старшеклассник. Он стоял у дверей театра и тоскливо ждал, вглядываясь в толпу.
— Послушай, — сказала она, — уступи билетик, будь человеком. Я тебе сколько хочешь заплачу.
Молодой человек обиделся:
— Вы меня, кажется, не за того приняли.
— Я тебя прошу, мальчик. Нужно, очень нужно, понимаешь?
Его несколько огорчил этот ее тон, в особенности обращение «мальчик».
— Вы же видите, я не просто так стою. Кое-кто должен подойти.
— А если «кое-кто» все же не подойдет? Я на всякий случай подожду, ладно?
В ответ он только пожал плечами. Из помещения театра уже доносилась трель звонка.
— Ну что ж, — произнес молодой человек как можно небрежнее, — идемте… Будет ей наука… Учтите только, у меня одно место откидное…
— Может, еще подождете?
Он усмехнулся, помотал головой, они наконец вошли в театр.
Когда поднимались по лестнице, он украдкой, сбоку поглядывал на свою спутницу, потом робко спросил:
— Можно взять вас под руку?
— Лучше я вас.
…Вздрагиваю от легкого прикосновения. Поднимаю голову и вижу перед собой растерянное лицо водителя. Салон троллейбуса пустой, двери раскрыты. Мы стоим на конечной остановке где-то далеко на окраине, среди новостроек. Водитель склонился надо мной, вид у него испуганный.
— Хорошенькое дело, — говорю я. — Вы уж меня извините. Что-то такое напало, знаете…
— Бывает, бывает.
— А который час?
— Двенадцать часов семь минут. — Он смотрит на меня подозрительно. — Пятое августа. Двадцатый век.
— Двадцатый? Неужели?
— Да, — говорит водитель и, покачав на прощание головой, уже направляется к кабине.
Мы снова трогаемся, и я опускаю мелочь в кассу, отрываю новый билет. Стою с нелепой улыбкой, глядя на свое отражение в стекле.
…Итак, легким привычным движением она взяла своего спутника под руку… В то время как для нее этот жест ровным счетом ничего не означал, молодого человека волновала близость незнакомой красивой женщины, которая была к тому же еще и старше… В зал он вошел неуклюжий, одеревеневший, конечно же, галантно уступил ей кресло, сам примостился рядом на откидном сиденье. С ревнивым любопытством следил, как она усиленно высматривает кого-то в зале.
— Вы кого-то ищете?
Она вздрогнула от неожиданности, вспомнила про своего нового спутника:
— Нет, просто давно в театре не была.
— Вас как зовут?
— Меня? Валей. Я вам за билет после спектакля отдам, ладно?
— Да что вы, какие деньги… Вы любите Шекспира?
Она по-прежнему сидела в напряжении, всматриваясь в лица людей, сосредоточенно обводя взглядом ряды и ложи.
— Что? — спросила она машинально. — Шекспира? Конечно, еще бы!..
Но вот стал меркнуть свет в зале. Со сцены донеслась музыка. Потом сделалось совсем темно, и тут вдруг вспыхнула сцена, освещенная исступленным светом прожекторов. Мужчина в черном трико сделал шаг к рампе. И зал затих…
Действие захватило ее. Она сидела, чуть подавшись вперед, неотрывно глядя на сцену. Молодой человек ерзал на своем сиденье, украдкой старался заглянуть ей в лицо. Потом, собравшись с духом, осторожно положил свою ладонь ей на руку. Но, увы, она была настолько поглощена происходившим на сцене, что даже не заметила этого его важного жеста… Так они и сидели со скрепленными кистями, словно королевская чета, пока он сам, вздохнув, не отнял руки…
После окончания первого акта она долго и восторженно аплодировала, потом посмотрела на своего соседа, посмотрела по сторонам. Лицо ее стало озабоченным.
— Пойдем. Скорее. — Она поспешно поднялась с кресла. — Слышишь? Пойдем скорее в буфет…
И, не ожидая своего кавалера, начала стремительно протискиваться к выходу.
В буфете она протянула ему десятку.
— Купи лимонада, пирожные. Себе можешь что-нибудь посерьезнее, на меня не смотри…
— Да у меня свои есть, — произнес он не без гордости, денег не взял и встал в очередь.
Когда пили лимонад, она с прежней сосредоточенностью разглядывала входивших в буфет людей. Сталкиваясь взглядом со своим юным спутником, она, казалось, всякий раз вспоминала о нем впервые и поспешно улыбалась.
Но вот она увидела в дверях высокого человека лет тридцати. С ним рядом шла такая же высокая женщина в вечернем платье…
— Нет-нет, ты меня не убедишь, я этого не понимаю. Ты любила его, и ты же прощала ему все эти, мягко говоря, измены. Он что же, мог спокойно прийти в дом с женщиной, и ты спокойно — что? Ставила чай?
Мы снова рядом, друг против друга. Что-то в ней изменилось. Другая кофта. По-другому заколоты волосы. Да и держится по-другому.
— Почему спокойно, — говорит она неторопливо. — И вовсе не спокойно. Ну что же ты думаешь, одних чистеньких, что ли, любят? Ты своему — что, не прощаешь? Я никогда не поверю!
— Но погоди. Прощают тогда, когда думают, что это случайная ошибка. Или — когда женщина полностью зависит от мужчины — только бы остался, только бы не ушел!..
— Ну?
— Но ты разве зависела от него в такой степени?
Она смотрит на меня с сожалением:
— Вот странная! Тебе объясняешь, объясняешь. Я же любила его!
— И поэтому стерпела, когда какой-то женщине он тебя представил как сестру?
— Ну уж нет. Тут я ему, конечно, выдала! Тут уж было вранье! А я говорю: что угодно, но только не врать.
— Это была она, что ли, Светланка?
— Нет, Светланку он ко мне не приводил. Этого еще не хватало — Светланку! Светланку он и скрывал, в том-то и дело. Как будто, мол, к товарищу переехал — после нашей ссоры. А сам, значит, туда, на Ново-Песчаную. Это уж я все после узнала.
