— Обвинительное заключение вам понятно?
— Понятно.
— Вину свою признаете?
— Признаю.
— Есть ли какие-нибудь ходатайства?
— Нет, не имею.
— Садитесь, подсудимая, — говорит судья. — Какие будут ходатайства у представителей обвинения и защиты?
Судья вопросительно смотрит то на меня, то на прокурора.
— У обвинения ходатайств нет.
— У защиты ходатайств не имеется.
— Ваше мнение о возможности слушания дела в отсутствие потерпевшего Федяева… Пожалуйста, товарищ адвокат.
— Минутку! — Молодая женщина решительно поднимается со своего места, подходит к «свидетельскому барьеру». — Минутку, — повторяет она уже более спокойно и, пожалуй, даже требовательно. — Я, значит, от имени потерпевшего. Он не мог явиться в суд из-за крайне тяжелого морального состояния…
— Подождите, подождите, — перебивает судья. — Во-первых, кто вы?.. А во-вторых, из чего видно, что потерпевший уполномочил вас делать в суде заявления…
Теперь уже женщина перебивает судью:
— Я его друг. Потерпевший считает, что его показания на следствии — лист дела шестой, восьмой, двадцать пятый — не нуждаются в подтверждении на данном заседании…
Судья делает нетерпеливый жест рукой:
— Подождите. Кто тут вас так выучил? Нуждаются в подтверждении или нет, решит не потерпевший, а суд. Это во-первых. Во-вторых, где официальный документ о болезни Федяева? Есть такой документ?
Женщина молчит, и судье достаточно мгновения, чтобы сделать вывод.
— Садитесь, пожалуйста, — говорит он и уже не смотрит в сторону женщины, словно позабыв о ней. — Товарищ адвокат, ваше мнение…
— Считаю слушание дела в сегодняшнем заседании невозможным. Даже в случае, если бы потерпевший был действительно болен и даже если бы он представил такой документ, — голос мой срывается, я делаю паузу, пытаюсь погасить раздражение, — слушание дела, на мой взгляд, пришлось бы перенести… В данном деле личность самого потерпевшего имеет принципиальное значение!
— Спасибо. Товарищ прокурор?
Прокурор уже встает, и тут мы слышим громкий голос:
— Да не надо, зачем? Не надо ничего откладывать!
Судья и мы с прокурором разом поворачиваемся и видим Костину, поднявшуюся со своей скамьи.
— Зачем он здесь нужен? Чего мудрить-то? — говорит она с искренним недоумением, обращаясь почему-то ко мне.
— Вам слово не давали, подсудимая, — обрывает ее судья.
— Нет, просто я так считаю… я ж во всем созналась, вину признаю. Чего ж там откладывать? Созналась, признаю, не ясно что ли?
Она все еще смотрит на меня с недоумением, даже осуждающе.
— Подсудимая, сядьте! — говорит судья резко. — Товарищ прокурор, ваше мнение?
Прокурор поддерживает меня:
— Считаю присутствие потерпевшего в процессе по делу Костиной обязательным.
— Суд, совещаясь на месте, постановил: в связи с неявкой потерпевшего Федяева слушание дела перенести… Обеспечить явку в судебное заседание потерпевшего Федяева…
Гул в зале. Все встают со своих мест. Поднимается и Костина. В сопровождении конвойных идет к выходу. В какое-то мгновение мне кажется, что мы встречаемся взглядами, впрочем, она тут же отводит глаза, смотрит демонстративно в сторону.
…Решительно распахиваю дверь конвойной. Иду по узкому коридору. За последней дверью, в небольшом помещении, я вижу знакомых по залу суда конвойных и чуть поодаль — Костину. Она сидит с отсутствующим видом. Потом поднимает голову и, увидев меня, спрашивает с неприязнью:
— Зачем?
— Что — зачем?
— Зачем ты это сделала? Что ты мудришь?.. Уже бы давно заслушали…
И тут я не выдерживаю:
— Как мне с тобой работать? Как? Я же помочь тебе хочу! Спасти тебя!..
Она в ответ только пожимает плечами. Конвойный смотрит на меня удивленно.
— Нет, ты плечами не пожимай, ты мне все-таки объясни… Я же стараюсь, бьюсь, прости меня, из кожи лезу!.. И зачем? Чтоб ты вставала и делала эти свои заявления… Пойми, ты же мне мешаешь!
— Не мешаю… — говорит она чуть испуганно.
Тут раздается звонок настенного телефона. Конвойный снимает трубку, потом говорит:
— Там машина пришла.
Костина с готовностью поднимается. Кажется, она даже рада возможности прервать наше «объяснение».
— Сейчас, минуту, — говорю я конвойному. И, обращаясь к Костиной: — Нет, погоди. Все-таки объясни мне… толком… я не понимаю…
Она снова ко мне оборачивается, говорит с каким-то даже сочувствием:
— Да нет, я ж не против… Ты работай спокойно. Выступай. Защищай, в общем… Только не надо сюда Виталика…
— Не надо? Почему?!
— Ну как сказать… это ж ничего не даст.
— Это уж я как-нибудь без тебя разберусь.
— Разберешься, конечно… — отвечает она тихо и, взглянув на конвойных, говорит: — Только ты на меня посмотри…
— А что такое?
— Ну как — что такое… Выгляжу-то как?.. Платье вон, да и без прически. В общем, лучше бы он меня сейчас не видел…
— О чем ты думаешь… Валя! — вздыхаю я. Потом встаю и говорю ей спокойно: — Он будет на суде, твой Федяев. Его должны увидеть. Все должны!..
Женщина, выступавшая от имени Федяева, выходит из здания суда. Это она, Светланка. Помешкав, она устремляется в хаос многолюдной, по-летнему оживленной улицы. Походка у нее легкая, какая-то даже веселая… Иду следом. Вместе становимся в очередь на стоянке такси. Вот она садится в машину. Шофер на всякий случай высовывается из окошка, ищет попутчиков. Такси уже трогается, когда я вдруг открываю дверцу, сажусь рядом со Светланкой. Едем.
— Какое место на «Соколе»? — спрашивает шофер.
— Ново-Песчаная, — откликается Светланка.
— А вам?
— Ново-Песчаная, — говорю я как ни в чем не бывало.
— Конец или начало?
— Начало, пожалуйста, — отвечает моя спутница.
— И мне начало.
— Соседи, — улыбается шофер. — Удачно.
— Нет, не соседи, — говорю я. — Я живу на другом конце города. Просто мы с гражданкой едем по одному и тому же адресу.
— Вот даже как? — Светланка наконец поворачивается ко мне, разглядывает. Потом улыбается, что-то развеселило ее. Соглашается с неожиданной легкостью:
— Пожалуйста! Даже хорошо…
Дверь открывает сам Федяев. На нем спортивное трико, кеды. Увидев меня, не выказывает удивления.
— А, очень приятно. Мы — к вам, вы — к нам. Прямо дружба домами! Проходите, пожалуйста.
Квартира небольшая, уютная, планировка мне очень знакома. В какой-то момент кажется, что я очутилась в своем собственном доме.
В гостиной Федяев пододвигает мне кресло.
— Ну, Светланка, чем будем угощать нашу гостью? Когда я был у них в доме, меня здорово угощали. Кстати, у нас сегодня тоже мясо. Пообедаем?
— Спасибо, нет.
— Правильно, не будем впадать в крайности, — веселится Федяев. Он усаживается напротив меня, смотрит выжидательно. — Ну-ну, слушаю вас. Сегодня — как? Ваша профессия позволяет вам со мной беседовать?
— Позволяет.
— В таком случае простите… — и он показывает на свой спортивный костюм. — Как раз собирался бежать, и вы пришли.
— Куда бежать?
— От инфаркта, — смеется он. — Меня тут прижало недавно, врач говорит — бегай, не ленись…
Светланка исчезает на мгновение, тут же появляется. Берет со столика журнал, яблоко и с невозмутимым видом залезает с ногами на диван.
Некоторое время мы сидим молча. Федяев открыто, с каким-то веселым любопытством разглядывает меня. Потом, почувствовав мою нерешительность, приходит на помощь:
— Вы, наверное, хотите мне задать вопрос, да? Почему, мол, я так жестоко с ней обошелся? Я вас правильно понял? Выжал, высосал, свое получил и — бросил?.. Так ведь, в общем, получается на обывательский взгляд…
— На обывательский?
— Да, конечно. Обывательский взгляд учитывает только одну правду — свою. Любовь до гроба. А ведь надо жить дальше, вот ведь беда. Дальше. Не в смысле карьеры. Я никуда не рвусь, я пока всего лишь младший научный сотрудник. Но уже все другое, понимаете? То, что хорошо пять лет назад, уже не годится. Валентина, если хотите, меня вообще родила… Знаете, ракета когда взлетает, где-то в пути ступень отваливается… Картинно очень, да? Но зато соответствует…
Светланка встает с дивана, снова исчезает из комнаты. И снова возвращается. На этот раз она вручает по яблоку и нам с Федяевым. Как ни в чем не бывало залезает на облюбованный диван…
— Ну что вы на меня так смотрите? — продолжает Федяев чуть смущенно. — Я говорю ужасные вещи? Да? Вы знаете, в хорошие времена я бы не отделался испугом. Меня вполне справедливо проткнули бы какой-нибудь там шпагой… Кстати, Вальке надо было родиться в прошлом веке. Она ведь оттуда, у нее все на полную катушку… Ненависть — так она видите как… любовь — так в жертву себя готова… — Он бросает на Светлану взгляд и заканчивает свою мысль: — Кстати, о любви. Я с ней замучился. У нее в душе все кипит, сто градусов, а у меня, видите ли, нормальная температура…
В подтверждение своих слов он беспомощно разводит руками.
Я молчу.
— Так, — переходит Федяев на деловой тон. — Что нужно сделать? Что написать?
— Да нет, писать ничего не надо. Вы уже написали.
— А что тогда?
Я долго смотрю на него.
— Прийти в суд — когда там, тридцатого, что ли? И дать какие-то показания?
— Это ваша обязанность.
— А что я должен говорить… чтобы ее там… ну, чтобы, в общем, ее выпустили… Ее могут выпустить?
— Не знаю.
— Так что же все-таки я должен говорить?
— Как — что? Правду, Федяев.
— Правду и только правду? — усмехается он невесело. И молча стоит задумавшись, глядя в сторону.
— Вот-вот. Именно, — говорю я. — И не здесь, не мне, а там, на суде. Всем. Тридцатого числа сего месяца. Ведь вы не раз изъявляли желание ей помочь… Не так ли?
Он смотрит на меня вполне дружелюбно:
— Разумеется!
Небольшое помещение в комиссионном магазине. Девушка в синем халате с пристрастием разглядывает черные тупоносые туфли.
— Не надевали?
— Ни разу, — клянется Руслан. — Хорошие туфли, честное слово! Просто, как говорится, не подошли…
Девушка-приемщица не склонна к разговорам.
— Распишитесь, вот здесь. «С оценкой согласен».
Руслан ставит лихую подпись.
Идем по улице. Настроение веселое.
— Проверим? — Он останавливается у знакомой телефонной будки.
— Да нет, она на даче. До вторника.
— А вдруг на полдороге решит возвратиться? — смеется Руслан.
— Слушай, Руслан Андреевич, такой странный вопрос… Ты любил когда-нибудь? Только серьезно!
Он смотрит на меня с интересом.
— Да нет, чудак! Я ведь не о романах твоих спрашиваю. Ты скажи — любил? Знаешь, так, чтобы до ненависти один шаг?
— Что я должен на это ответить? — спрашивает со вздохом Руслан, готовый вытерпеть очередную мою причуду.
— Нет, ты не пугайся. Это ведь не обязательно для каждого. Это как музыкальный слух — у одного есть, у другого — отсутствует, — продолжаю я. — Своего рода талант, правильно? Я даже не знаю, кто счастливее. Тоже вопрос!
— Что это ты сегодня? А? — спрашивает Руслан и снова притормаживает у будки телефона-автомата. — Давай все-таки наберем, проверим…
На этот раз мы обходимся без ужина. Входим в квартиру и долго стоим в темноте обнявшись. Молчим. Потом он говорит:
— Ты себя насилуешь.
— Нет.
— Я это чувствую каждый раз.
— Вот глупости! — Я обнимаю его крепче, но он мягко отталкивает меня.
— Нет-нет. Тебе нужно взять отпуск, отдохнуть…
Я снова обнимаю его.
— Пусти, пусти, — говорит он с изумлением, — ты задушишь меня…
— Но я так хочу полюбить тебя… Слышишь?
Он все же высвобождается из объятий:
— Ты устала. Пойдем.
— Устала?
— Конечно, — кивает он и уже идет к дверям.
Потом сидим на диване, слушаем пластинки. Какие-то старые сентиментальные вальсы. И вдруг Руслан начинает хохотать…
— Ты что?
— Пластинка… Пластинка-то на других оборотах… Вместо тридцати трех — сорок пять… Слышишь?
Я только сейчас словно впервые услышала эту странную музыку… Пытаюсь встать, но Руслан удерживает меня:
— Пускай. Сорок пять — в этом что-то есть!.. Ну ладно. Сделай мне по такому случаю кофе…
— Кофе — на ночь?
Когда я с подносом в руках возвращаюсь в комнату, Руслана на диване не застаю. Нет его и в соседней комнате. Нет и в прихожей… Ушел!
— Кстати, Ирина Петровна… Как там ваша Антигона?.. Что нового?
Обеденный перерыв. Как всегда, сидим в нашей «стекляшке».
— Произошла ужасная вещь!
— Что такое?
— Даже не хочется говорить.
— Она заявила отвод суду?
— Хуже!
— Вам?
— Нет… — я вздыхаю. — Я сама… поступила до ужаса непрофессионально… Нанесла визит потерпевшему.
— Вы? — и Ольга Аполлоновна смотрит на меня в удивлении. — Как же так?
— Можно сказать, непреднамеренно. В состоянии аффекта.
Все сидящие за столом повернули ко мне головы. Илья Ефимович замечает снисходительно:
— Ну ладно, мы это вам как-нибудь простим… Мне только вот что не нравится в вашем поведении… Вы ничего не едите. Это вредно. Не только для здоровья… Я, кстати, не верю во все эти голодания, чистый авантюризм, человек должен есть… — И как бы в подтверждение Илья Ефимович отправляет в рот вилку с пельменем. — Но я сейчас говорю о профессиональной стороне дела. Адвокаты, которые переживают душевные драмы подзащитных, как это ни привлекательно со стороны, они, заметьте, редко выигрывают дела. Какой-нибудь циник с толстой декоративной палкой и трубкой в зубах, которого прорабатывают на всех собраниях, он, учтите, со своей трубкой и своим хладнокровием…
— Илья Ефимович, не разлагай молодые кадры!
— Вот видите, меня уже прорабатывают… Ешьте, Ирочка. Серьезно! Смотрите на все со стороны. Через это стекло! Я вам дело говорю!
Я невольно смотрю на стекло, которое упомянул Илья Ефимович, и замираю. На тротуаре под вывеской юридической консультации стоит в нерешительности пожилой, крепкий еще и бодрый мужчина. Смотрю — и глазам своим не верю! Вскакиваю из-за стола, выбегаю на улицу.
