В 7 часов театр был так переполнен, что дышать не было никакой возможности, хотя самое дешевое место на галлерее — стоило дороже, чем полное оборудование тихоокеанского парохода.
Воздух искусственно очищался не только вентилированием, но и введением окиси кальция в особых баллонах и небольшими количествами азота. Еще утром нашелся парикмахер, который документально доказал, что м-р Харлей стригся у него, и вечером все мужчины были обязаны явиться в театр, причесанными а lа Харлей. Исключение делалось только для лысых и для поэтов. Кучка консерваторов, не пожелавших переменить прически, была встречена, свистом и насмешками. Парфюмерные и кондитерские фабрики выпустили товары. «Любимые духи Харлей», «конфеты и шоколад Харлей». Дамы бешенно покупали и то и другое.
В 7 часов мисс Ирвинг и м-р Харлей были встречены около дверей дома Самуэльса инспектором полиции, который, предварительно удостоверившись по их бумагам, что это— именно они, чрезвычайно почтительно сам проводил их до лифта. Это обстоятельство очень удивило и смутило молодых людей, но Самуэльс отказался дать какие бы то ни было разъяснения, а торопил ехать в театр. В начале 8-гс они сели в закрытый автомобиль и помчались.
Молодые люди были печальны. Зачем понадобилось Самуэльсу еще раз ставить пьесу, которая все равно обречена на гибель? Иза приподняла штору и не могла удержаться от восклицания изумления: улица, ведущая к театру представляла бушующее море, устремленное к одной цели — к блестящим в надвигающейся темноте дверям театра.
В театре, за кулисами все артисты были в сборе. Они были взволнованы и возбуждены, из уст в уста только и шла весть о совершенно небывалом переполнении театра. Иза и Харлей были встречены с какой-то благоговейной почтительностью, но Самуэльс не дал им времени осознать в чем дело. Он почти насильно втолкнул их в свой кабинет и запер дверь. Харлей, кажется, в первый раз в своей жизни растерялся. Он ничего не понимал в том, что видел, а Самуэльс неожиданно исчез в кассу. Когда он вернулся, лицо его выражало неописуемое блаженство и совершенно лоснилось от пота и какой-то сияющей счастливой улыбки..
Иза волновалась… Зрительного зала она еще не видала, но когда, провожаемая Самуэльсом, она проходила в свою уборную, чтобы одеться, — взгляд ее через слуховое оконце упал на партер, — необычайное зрелище изумило ее. Никогда еще в жизни не видела она такого числа человеческих голов, сияющих пластронов и оголенных плеч. Самуэльс стоял рядом и улыбался. Он положил руку на плечо девушки.
— Послушайте, Иза. Сегодня решается ваша судьба и судьба Харлея. Не волнуйтесь. Играйте так, как можете только вы одна на всех сценах Старого и Нового света…
Самуэльс говорил ласково и почти повелительно. Иза сразу успокоилась.
Харлей сидел в кабинете директора, печально понурив голову. Самуэльс, вернувшись, налил полстакана коньяку и протянул Харлею.
— За успех вашей пьесы. Пейте! Ну!
Самуэльс настоял, Харлей вывил. О, мир еще не так плох, а коньяк обворожителен!
— Отнесите мисс Ирвинг, — приказал Самуэльс горничной, наливая немного коньяку в другой стакан.
До поднятия занавеса оставалось три минуты. Публика насторожилась, зажгли рампу. За кулисами царило небывалое напряжение, артисты любили и Изу и Вильяма, они узнали, что сегодня стоит на карте счастье молодых людей.
Иза совсем успокоилась. Она чувствовала приближение того таинственного и великого момента, когда она переставала быть Изой Ирвинг, а становилась другой непонятной и загадочной женщиной, героиней причудливого замысла гениального автора.
Самуэльс шутил, подбадривая артистов, непривыкших играть пред такой аудиторией; Харлей был бледен. Наконец, раздался удар гонга, свет погас, и тяжелый бархатный занавес раздвинулся. Тысячи легких затаили дыхание, публика не шевелилась. Слышно было, как за стенами театра глухо рокотала могучая людская волна. Вильям влился ногтями в обивку кресла, спрятанного в самой глубине директорской ложи. Для него была теперь только одна жизнь — жизнь сцены. Иза Ирвинг играла… Так играют только раз в жизни, когда к великому таланту присоединяется всесильное желание счастья. Поистине художественные, глубоко жизненные и правдивые в своей красоте положения смелей пьесы сразу захватили публику. Артисты, робкие первые несколько минут, почувствовали и дивную красоту пьесы, и свою необъятную власть над громадным театром. Все играли так хорошо, как никогда.
Первое действие кончилось, занавес упал… Публика молчала, даже дыхания не было слышно. Самуэльс торжествующе улыбался: он знал, что значит это затишье перед грозой. На верху, на галлерее кто-то вскрикнул, хлопнул в ладоши, И буря началась, началось нечто невообразимое. Театр выл от восторга; стоял такой гул от аплодисментов и исступленно топающих ног, что, казалось, стены театра обвалятся и похоронят под собой совершенно обезумевших зрителей. Привыкшие ничему не удивляться финансовые и биржевые тузы бешено аплодировали. Дамы махали платками; шум достиг таких пределов, что у многих полопались барабанные перепонки.
— Автора! — исступленно вопили все, начиная с галлерей и кончая партером.
— Мисс Ирвинг, — добавляли мужчины.
И когда оба они, бледные и возбужденные, появились у сияющей рампы, тысячи благоуханных цветов полетели к их ногам. Восемьдесять четыре опытных капельдинера не успевали передавать ценных приношений из залы на сцену. Управление трансатлантической компании преподнесло билет на право пожизненной езды на всех пароходах общества; нефтяной трест представил свои акции на громадную сумму. Не желая отставать, другие учреждения поспешили принести свои приношения, и скоро сцена была уставлена самыми разнообразный предметами от швейных машин и до пылесосов включительно. Портсигары, бумажники и часы складывались в особую урну, но скоро и она не могла, несмотря на свои размеры, вместить всех драгоценностей. Одна велосипедная фирма прислала два лучших велосипеда, тогда другая — тандем, а третья — триплет. Каждое новое действие было новым триумфом для Изы и Вильяма. Седые профессора апплодировали, как школьники, дамы ловили мимолетный взгляд Харлея; не имея уже более что можно было-бы бросить ему на сцену, — они посылали воздушные поцелуи. Виднейшие промышленники, владевшие неисчислимыми богатствами, визжали, как продавцы вечерних газет. Автомобильная фирма Форд прислала изящнейший мотор, собранный во Бремя второго действия; различные аэрозаводы сообщили о том, что во владение Харлея передается такое количество аэропланов, что можно было бы удовлетворить нужды целой армии. Чтобы не затягивать антрактов, приношения принимались только в фойе, а на сцене читался список. Но и это оказалось столь длительным, что было объявлено о том, что точный перечень всего полученного будет опубликован в особой газете, которая выйдет к концу 4-го акта. Между вторым и третьим актом театр облетел слух, что Харлей и Ирвинг — жених и невеста, и тотчас стало известно, что союз фермеров преподнес им изящный коттедж, и что в списке подарков уже значатся обручальные кольца, коляска и дюжина патентованных детских сосков. Между третьем и четвертым действием пришло сообщение, что м-р Харлей читал газету «Новости Дня» — и тотчас весь театр коллективно подписался на 10 лет вперед на эту газету, а м-р Харлей был объявлен ее пожизненным бесплатным подписчиком. Вой и рев толпы, гуденье вентиляторов и треск переставляемых декораций производили такой адский шум, что Самуэльс велел вывесить плакат, который гласил «Если почтенная публика не успокоится в течение 10 минут, 4-е действие не пойдет». Это подействовало, и занавес мог взбиться снова.
