Думаю, что Лавкрафт испытывал тягу, и, вероятно, очень сильную, к научной фантастике и к журналам, в которых фантастика печаталась. Его рассказ «Зов Ктулху» был написан, как мне кажется, с мыслью создать что-то, что можно будет продать в эти журналы; позже он сделал то ясе самое в рассказе «В Горах Безумия» и в некоторых последующих.

Но, конечно же, в конце концов он продавал свои сочинения в «Astounding». И в «Amazing stories» тоже. Мне кажется, что у него там были неприятности по поводу «Цвета из космоса». Ему с трудом удалось получить хоть какой-то гонорар от «Amazing stories», и в результате ему заплатили примерно половину того, что он получил бы например от «Weird Tales». А Хьюго Гернсбэк кромсал его рассказы еще хуже, чем это делали в «Weird Tales», так что Лавкрафт называл его «Крыса Хьюго». Вполне понятно, что он испытывал такие чувства.

— Что касается Ваших собственных сочинений, то они, кажется, становятся непривычно автобиографичными, особенно, такие рассказы, как «Создатель пуговиц» и «Амбразура Луны». Ваши герои, кажется, все более и более походят на Вас.

— О, в гораздо большей степени: особенно эти два рассказа попадают в точку. Например, моя сценическая карьера начала по-настоящему часто проникать в мои рассказы в 1960-е гг. В частности, герои моего рассказа «Четыре духа в „Гамлете"» были списаны с людей, работавших некогда в театре моего отца. Как я уже сказал, только тогда я начал более осознанно вводить какие-то детали моего собственного опыта в мои рассказы. Мне кажется, я довольно быстро заметил, что в рассказах появляются, скажем, сексуальные элементы, которые вкрадываются незаметно, так что я их не вижу, когда пишу. Это, например, первый опубликованный рассказ о Фафхрде и Мышелове, тот, который назывался «Два искателя приключений» и который я потом переименовал в «Драгоценности в лесу». Через три или четыре года после того, как рассказ был опубликован, я осознал заключенный в нем сексуальный образ: башня — это воплощение возбужденного пениса. Башня, которая дрожала и тряслась, которая пыталась избить людей до смерти, которая была такой.» я хочу сказать, когда я впервые заметил это — круглую башню с двумя небольшими полушариями у основания — я осознал: «Боже, что я делаю!» И чувства героев в то время, когда происходили все эти события: это был очень двусмысленный рассказ о сексе, показывающий очень двусмысленную реакцию на ранний сексуальный опыт — представление о том, что это что-то мучительное, а не радостное, и т. д.

Как я сказал, я заметил у себя тенденций брать героев из моего прошлого опыта. В случае с «Великим временем», очевидно, что артисты и солдаты в этом произведении составляют не что иное, как небольшую театральную компанию. А к тому времени, как я написал «Призрак бродит по Техасу», герой стал актером на мелкие роли. Я писал с точки зрения мелкого актера-продюсера, актера-режиссера и т. д.

Все это, без сомнения, проявилось в гораздо большей степени. Ключ ко всем событиям, происходящим в «Создателе пуговиц», очевидно заключается в том, что рассказ написан человеком, который живет один и сочиняет разные небылицы.

— Влияли ли па Вас более «декадентные» сексуальные и психологические произведения, выходящие в свет в последнее время? Не только именно ужасы и сказочная фантастика, а скорее авторы более общего направления, такие как Набоков и Буковский?

— Я читал немного и того, и другого. Не думаю, что они имели на меня большое влияние, хотя я, вне всякого сомнения, обнаружил, что они пишут очень реалистично. Я один из тех писателей, которые начинали в период, когда сексуальный материал подвергался очень сильной цензуре, и которые различным образом реагировали на освобождение языка в этой области.