В настоящее время я довольно-таки сильно осознаю, что рассказы ужасов зашли слишком далеко, по крайней мере на мой вкус, в направлении, которое заставляет рассказ служить выражением подсознания и в котором ужас заключается чаще всего в распаде личности главного героя.

Я сейчас рецензирую новую антологию под названием «Архитектура ужаса», изданную Питером Польцем. Он принимает как должное, в частности, что «Сияние» Стивена Кинга — это рассказ о расстройстве и разрушении разума писателя. Это был пер&ый рассказ Кинга, который я прочитал, и признаю, что рассказ действует потрясающе. Он очень эффективно задел все струны моей души. И в то же самое аремя, у меня было чувство какой-то злости: «Ну ладно, это написано для кино, чтобы потом сделать фильм». В некотором смысле меня привели в очень большое возбуждение подстриженные в виде фигур кусты, которые Кубрик, в конечном итоге, не смог использовать в фильме. Я чувствовал, что Кинг ввел всю концепцию этих фигур, сам не особенно интересуясь проблемами, которые они создавали, например, кто сделал эти фигуры. Помнится, в этом месте я критиковал Кинга, потому что он не уделил больше внимания попытке разработать эти элементы рассказа — он просто ввел их, и на этом дело закончилось. До некоторой степени Кинг следовал идее описать моральное разложение своего очень чувствительного писателя со всеми его фобиями и недостатками. Но писатель этот был, по существу, гораздо более разумным героем, чем тот, которого сыграл в фильме Джек Николсон. Последний был просто настоящим слюнтяем, и автор фильма обращался с ним отнюдь не с той симпатией, с которой Кинг обращался с героем в книге.

С другой стороны, я довольно-таки явно чувствую в сочинениях Лавкрафта очень сильный элемент научной фантастики; по крайней мере, интерес к науке. И я нахожу, что современные литераторы, работающие в жанре ужасов, по-видимому, в большинстве своем утратили как раз этот интерес. Во всяком случае, он гораздо слабее, чем интерес к психологии героя. Мне кажется, что это идет в разрез с канонами жанра — заставить главного героя морально сломаться в то время, как происходит динамичное развитие сюжета.

В Ваших рассказах ужасов очень многие герои выживают. Вы, что, не любите слишком жестокую или «смертоубийственную» фантастику и фильмы?

— Думаю, что в прошлом я в основном пытался минимизировать этот элемент. В «Жене-заклинательнице» единственная реальная смерть — это смерть кошки. Я пытался подчеркнуть захватывающие дух элементы ужаса и, уж конечно, не «неприятность», «тошнотворность» и т. д. Я как раз недавно думал, что в этом отношении у меня проявляется тенденция к отходу от Лавкрафта, поскольку я не испытываю искушения написать парочку сильных абзацев о том, как чудовищно отвратителен кошмар или как он тошнотворен. Вероятно, поэтому, на меня больше всего действуют поздние рассказы Лавкрафта, такие как «Тень из времени» и «Тот, кто шепчет в темноте», где чудовищ-инопланетян никак нельзя с полным основанием назвать ужасающими, или отвратительными, или зловещими. Дело в том, что они просто не такие, как мы, у них' другие стандарты и они не обращают особого внимания на людей, которые становятся их жертвами: эти жертвы больше похожи на случайных наблюдателей, которые так же случайно погибают в ходе развития события»


 6 июля 1987 г.

Один из вопросов, которые мне хотелось задать Вам с тех пор, как мы в последний раз беседовали, касается символизма в Ваших сочинениях, особенно в рассказах, подобных «Темным крыльям». Появляются ли используемые Вами символы непрошенно или Вы делаете сознательное усилие, чтобы ввести их в рассказ?

— Я не знаю. Вы упомянули «Темные крылья»: здесь все было, без сомнения, запланировано. Я так много слышал и читал, особенного у Юнга, о его концепции «anima» — души; я просто совершенно естественно поднял вопрос: «Ну, так как насчет „anima “ — враждебности?», и исходя из такой посылки я написал рассказ. Но это определенно был прототип — нечто вроде сознательного символа. Я бы сказал, что рассказ был сознательно спланирован, в нем было гораздо больше от эксперимента, чем от утверждения теории, спонтанно рожденной в моем подсознании.

Такое впечатление, что в Ваших рассказах много, мрачного, отталкивающего юмора. Возможно, вы используете его, чтобы «замаскировать» более глубокие эмоции?

— Да, это вполне разумное предположение. Черный юмор появляется в основном в историях о Фафхрде и Сером Мышелове. Я думаю, что его с полным правом можно назвать черным, или кладбищенским, юмором.

А как обстоят дела с Вашим творчеством, не имеющим отношения к сочинительству?

— Ах да, иллюстрации, сделанные методом разбрызгивания. Я создавал их с мыслью показать силуэты зданий на фоне звезд. И обнаружил, что если разбрызгивать краску зубной щеткой, то можно получить эффект усыпанного звездами неба. Позже я наблюдал, как мои знакомые художники по рекламе используют тот же эффект, чтобы получить звездное небо, и это меня воодушевило. Я придумал специальное приспособление в течение тех трех месяцев, что я переписывался с Лавкрафтом. Это было накануне Рождества, и мне хотелось сделать несколько иллюстраций к паре рассказов Лавкрафта, особенно к «Тому, кто шепчет в темноте», который, без сомнения, был в то время моим любимым. Мне пришло в голову, что путем разбрызгивания краски можно очень хорошо показать сцены на Плутоне, Югготе и в других местах. Я сумел сделать шесть или семь таких сцен.

Сейчас у меня здесь не очень много этих иллюстраций. Потом я продал довольно большое их количество на выставках условного искусства. Позже Дерлет взял пару таких иллюстраций в качестве возможных обложек для книг. Я сделал иллюстрацию с изображением «Замка, именуемого Туман» для моей собственной повести «Гамбит Посвященного». Помнится, Дерлет купил эту иллюстрацию с мыслью вставить ее в сборник моих сочинений, если я напишу для него еще что-нибудь типа «Черных агентов ночи». И еще я нарисовал сцену из рассказа «В Горах Безумия», когда один из героев, молодой аспирант Дэнфорт, сопровождающий профессора во время последнего стремительного перехода через Горы Безумия к городу, видит вдали еще одну цепь вершин, из-за которой струится фиолетовый свет. А вообще, с таких иллюстраций очень хорошо делать слайды для проекции: фотограф из Лос-Анжелеса Уолт Догерти использовал их для лекции о Лавкрафте лет двадцать тому назад. Кто-то украл слайды, а Уолт не сделал с них отпечатки, так что эти слайды в большинстве своем утрачены.

 Во всяком случае, Лавкрафт послал Джонкилу и мне копию «Кошек Ультара», в последней брошюре, опубликованной Робертом Барлоу. Это была часть нашего обмена подарками на Рождество 1936 г. Именно этот случай и послужил вдохновением для тех иллюстраций.