Кстати, ты заметил, что мера длины, веса, температуры и даже времени разная у разных народов? Это только подтверждает то, что мы не располагаем единственным правильным абсолютом. Его просто нет. Все относительно. Даже твоя радость или горе относительны. Сегодня ты тратишь столько и столько эмоций на радость, а завтра в два раза меньше, но радость твоя больше, просто она внутри и не так заметна окружающим. Все относительно. И время относительно.
Предположим, зимой ты ушел от своего дома на лыжах на пять километров. Ты похудел на двадцать граммов. Потом ты повернулся и поехал назад. Получится, что, подойдя к дому, ты похудеешь на сорок граммов. Отматывая назад расстояние, ты не совершаешь того же с весом. Они не связаны между собой. Не связано с ними и время. Выйдя из дому в три часа, в четыре ты был за пять километров от него, в пять снова на нулевой отметке. А в шесть ты уже успел пообедать и восстановить прежний вес. Но все же потерял время.
Еще недавно мало кто из людей умел распоряжаться временем по своему усмотрению. Нам с тобой повезло. В Нью-Йорке сегодня есть место, где отсчет дней и ночей умеют поворачивать обратно так же легко, как мы проходим обратный путь на лыжах по лесу. Но проблема вот в чем. Возвращаясь к моменту, который случился пять лет назад, ты возвращаешься не только в то же место, настроение, но и в тот же возраст. Понимаешь? Мы не можем просто вернуться на сто лет назад. Нас там не было.
– О’кей, Пит, зачем тогда все твои приготовления? – разочарованно протянул Уинстон.
– Затем, что мы туда все же пойдем.
– ?!
– Нельзя сказать, чтобы это было просто... Но возможно. При некоторых условиях...
– Я готов, босс!
– Нам придется сегодня оставить свои бренные тела в Институте, в кабине Времени. Но на очень короткий срок. Совсем, можно сказать, на смешной. Оператору машины – он мой друг и согласился подсобить, – покажется, что мы и не исчезали в обратном временном потоке, лишь закрыли на секунду глаза, стоя в камере. Просто мы, уйдя, вернемся в то же время, почти в ту же самую секунду, но с новыми знаниями. Там, в двадцатом, мы сможем пробыть ровно столько, сколько захотим. Но не в своем собственном виде.
– А если мой новый облик мне не очень понравится? – пошутил Рэйман.
– Не все ли тебе равно? Твое сознание, твой ум, твои знания, твои привычки, твои инстинкты, все, что называется тобой, при тебе и останется. Мы как бы воспользуемся на время обликом других людей. Я понимаю твое неудовольствие. Не могу сказать, что и я в восторге. Но таковы условия – или так, или никак.
– Я согласен. Делать нечего. Хотя в своей одежке как-то удобнее...
– Однако время, Уин. Если мы решились, нам пора идти.
Друзья сложили в ведро для мусора упаковки от гамбургеров и банки от кока-колы. Доктор Вейтман развернул, наконец, свой таинственный пакет. Там оказались две пары черных брюк и два черных плаща с нашивками служащих Института времени на рукаве.
Питер объяснил, что это для маскировки. Черные вещи – чтобы в темноте не бросаться в глаза возможной встречной охране и обойти ее как можно дальше, а нашивки – на случай, если все же случайно кто-нибудь вынырнет из-за угла.
– Пусть думают, что мы свои, – закончил он. – Но специально нарываться на неприятности не советую. Там – суперсекретная Зона.
К тому времени город покрылся темной вуалью ночного мрака. Рэймана, не раз видавшего виды, била легкая дрожь от волнения. При мысли, что он скоро оставит собственное тело и вынужден будет облачиться неизвестно в какую, может, очень даже противную тушу, душа его, как говорится, уходила в пятки. Он уже раскаивался, что ввязался в это мероприятие, но не решался даже заговорить об этом с Вейтманом.
«В конце концов, – рассуждал он, – можно было обойтись и без непосредственного знакомства с теми астронавтами. Можно было поднять газеты, найти архивы медицинских учреждений, которые следили за их здоровьем, архивы прихода, где служил командир корабля...»
Было уже больше девяти, когда охотники добрались до Института времени. Взошла Луна, и стало светлей.
– Хорошо, что я позаботился о темной одежде, – заговорил Питер. – В ней на расстоянии пяти метров мы и сами друг друга потеряем, даже под этой Луной.
И вдруг – трах-тарарарах – ба-бах! – неизвестно откуда выкатилось огромное пустое металлическое ведро.
– Уин, ты что? Смотри куда идешь!
– Не понял! Я к этой штуке не имею отношения. За собой последи лучше!
– Вот чертовщина! – уже шепотом выругался Пит. – Или тут кто-то рядом бродит, или мы себя сейчас выдадим, или просто разругаемся и провалим дело.
Пробравшись мимо домов, наши друзья очутились на краю маленькой овальной площадки перед черным входом в высоченное здание. В голубоватом свете Луны оно поблескивало своими зеркальными стеклами, а Вейтману и Замаяне казалось, что оно светится само собой, словно излучает энергию многих веков великого Времени. В очертаниях Института было что-то смелое и дерзкое, уносящееся в пустоту космоса, словно Институт сам существует вне времени, вне пространства, вне земного притяжения, словно он и есть Время.
