В этот же день Шуленбург, подчиняясь Берлину, передает наркому иностранных дел Советского Союза следующее:
«1. Идеологические разногласия не должны мешать тому, чтобы навсегда покончить с периодом внешнеполитической вражды между Германией и СССР.
2. Имперское правительство полагает, что все проблемы между Балтикой и Черным морем решить можно к полному удовлетворению обеих сторон. К ним относятся такие проблемы, как Балтийское море, Прибалтика, Польша, юго-восточные проблемы и т. д. Политическое руководство обеих сторон могло бы быть полезным в более широком аспекте. Это же касается немецкой и советской экономики, которые во многих отношениях дополняют друг друга.
3. Не подлежит сомнению, что германо-советская политика пришла к историческому перепутью. Политические решения, которые предстоит принять в ближайшее время в Берлине и Москве, окажут решающее влияние на формирование отношений между немецким народом и народом СССР на протяжении поколений. От их решения зависит, скрестят ли оба народа и без повелительных причин оружие или вернутся к дружбе.
4. Несмотря на годы идеологической отчужденности, симпатии немцев к русским не исчезли. На этом фундаменте можно заново строить политику обеих стран.
5. Западные державы посредством военного союза пытаются втравить СССР в войну против Германии. В интересах обеих стран — избежать обескровливания Германии и СССР…
6. Провоцируемое англичанами обострение германо-польских отношений, как и английские военные приготовления и связанная с этим попытка сколотить военные союзы, требует быстрого прояснения германо-советских отношений. Иначе независимо от Германии события могли бы принять оборот, когда оба правительства будут лишены возможности восстановить германо-советскую дружбу и при подходящих условиях внести ясность в территориальные вопросы Восточной Европы. Поскольку по дипломатическим каналам дело движется медленно, Риббентроп был бы готов прибыть в Москву, чтобы лично изложить И. В. Сталину соображения фюрера»{44}.
Посол, как известно, исполнил поручение 15 августа, а 20-го Гитлер обращается к «господину Сталину» с личным посланием, которое было передано по назначению на следующий день. «Заключение пакта о ненападении с Советским Союзом, — подчеркивал Гитлер, — означает для меня фиксацию немецкой политики на длительную перспективу»{45}.
Логическое продолжение не заставило себя ждать. Москва еще не отошла от щедрого подарка немецкой стороны — торгово-кредитного соглашения, предусматривающего предоставление Германией кредита в размере 200 млн. марок сроком на 7 лет под 5 % годовых для закупки германских товаров в течение двух лет со дня подписания соглашения. Поэтому в белокаменной проявили интерес к принятию одновременно с подписанием договора о ненападении и специального протокола о заинтересованности договаривающихся сторон в тех или иных вопросах внешней политики, с тем, чтобы, согласно данным архива Внешней политики Российской Федерации, «последний представлял органическую часть пакта»{46}. «Это, по мнению американского историка У. Ширера, был более чем намек на то, что в отношении раздела Восточной Европы Москва, по крайней мере, положительно отнеслась к германской точке зрения, что договоренность возможна»{47}.
Днем, который во многом определил дальнейшее развитие событий, стало 21 августа. В 17 часов Сталин направляет Гитлеру телеграмму.
«Рейхканцлеру Германии господину Адольфу Гитлеру, — говорилось в ней. — Благодарю за письмо. Надеюсь, что германо-советское соглашение о ненападении создаст повод к серьезному улучшению политических отношений между нашими странами. Советское правительство поручило мне сообщить Вам, что оно согласно на приезд в Москву Риббентропа 23 августа. И. Сталин»{48}.
В Берлине, получив послание Сталина, ликовали. Еще бы — коммунисты согласились на передел Европы. 22 августа в 22 часа 30 минут музыкальная передача немецкого радио была внезапно прервана и диктор объявил:
«Немецкое правительство и советское правительство договорились заключить пакт о ненападении. Для завершения переговоров имперский министр иностранных дел прибудет в Москву в среду, 23 августа»{49}.
Дальнейшие события показали, что, получив письменные полномочия Гитлера заключить договор о ненападении «и другие соглашения» с Советским Союзом, которые должны были вступить в силу с момента их подписания, Риббентроп[18] вылетел в Москву под вечер 22 августа. Многочисленная немецкая делегация провела ночь в Кенигсберге, а утром, 23 августа, четырехмоторный «Кондор», личный самолет фюрера, ведомый его шеф-пилотом полковником Гансом Бауэром, с Риббентропом и 37 членами делегации на борту взял курс на Москву и после четырех часов полета приземлился на Центральном аэродроме советской столицы. Через несколько минут пошел на посадку и второй «Кондор» с многочисленной охраной и прислугой министра. Если верить российскому писателю В. Успенскому, автору книги «Тайный советник вождя», когда Риббентроп летел для подписания пакта, самолет был обстрелян зенитной батареей и получил несколько пробоин. Москва никого наказывать не стала — было не до того. Главное — пакт{50}.
И еще о событиях, связанных с перелетом нацистского министра в Москву. Оно советским правительством не афишировалось — все держалось в строжайшей тайне. Риббентроп, ожидавший пышного приема, был раздосадован. На аэродроме не было ни членов дипломатического корпуса, ни представителей прессы. Встречали его лишь заместитель министра Потемкин и шеф протокола НКИД Барков. Не предоставили Риббентропу и правительственной резиденции.
Следует заметить, что в посольстве нацистской Германии в Москве, по словам германского дипломата Герхарда Кегеля[19], автора книги «В бурях нашего века», насчитывалось более 120 сотрудников. В написанных после Второй мировой войны мемуарах Кегель, являющийся агентом советской военной разведки, перечисляет этих лиц: фон дер Шуленбург — посол, Хильгер — советник посольства, Кестринг — военный атташе, генерал, фон Типпельскирх, Греппер, Швиннер — советники посольства, Лампе — начальник секретариата и хозяйственного отдела…{51}
Секретность визита Риббентропа была такова, что даже не все члены Политбюро ЦК партии, находившиеся ближе всех к Сталину, знали о предстоящих переговорах. В воспоминаниях Н. С. Хрущева приводится факт, заслуживающий внимания. Вернувшись с охоты вечером 24 августа 1939 г., он, будучи членом Политбюро, лишь в Москве узнал, что тут побывал Риббентроп и заключен советско-германский договор о ненападении. Что касается секретного протокола к нему, то Хрущев, если верить его мемуарам, «до последних дней жизни имел смутное представление о его содержании»{52}.
