В первый же год своей жизни в Глядене Вера Федоровна заронила в душу Трофима мечту о плодовом саде, вскоре эта мечта настолько завладела им, что начала оттеснять многие из хозяйственных забот.
Соседи предостерегали от напрасных затрат, напоминали о новоселах, которые привозили с собой из Курской, Самарской и других губерний саженцы яблони, садили садики, ухаживали с отменной заботой, а мороз не посчитался — все погубил.
— Пустая затея! В Сибири яблоко — картошка. Другого не дождешься.
Вера Федоровна возражала:
— Неправда! Человек захочет — до всего дойдет!
— Вот увидите! — подтверждал Трофим. — Вырастим яблоки!
Дорогины раздобыли адреса питомников и стали выписывать саженцы из поволжских и южных городов; большую часть огорода отвели под сад, там было уже посажено до десятка сортов, начиная с антоновки и кончая крымской яблоней Кандиль-Синап. На зиму их укутывали мягкой рогозой. Каждую весну тревожились — живы ли нежные деревца? Распустятся ли почки? Скоро ли покажутся, хоть на одной ветке, розоватые бутоны?..
С еще большей тревогой Трофим посматривал на жену; срок ее ссылки кончился, она может и поступиться своей любовью, о которой говорила в первые годы. Вот если бы появился у них ребенок, тогда можно бы и не тревожиться, не остынет любовь. Дети привяжут к нему Навсегда.
Вера Федоровна без слов понимала его и шутливо Успокаивала:
— Я к тебе — на вечное поселение. По доброй воле и велению сердца…
Но когда донеслись вести о первых баррикадных боях в больших городах, о красном знамени на броненосце «Князь Потемкин-Таврический», она стала собираться в дорогу.
— Не оставляй меня, — просил Трофим. — Завяну я один-то, как дерево без солнышка. А больше всего — за тебя боюсь…
— Не обижайся, Троша… Пойми: не могу я стоять в стороне, — говорила Вера Федоровна, целуя его на прощанье. — В такие дни не могу!..
— А вдруг сцапают? Угонят куда-нибудь в Туруханку... Дай знать — я сразу к тебе.
— Мы победим, родной. Непременно победим.
— Я знаю, верю… — Трофим всматривался в ее глаза. — Но тебя могут в городе оставить на большой работе…
— И в деревне работа тоже будет не маленькая. Ведь все-все надо переделывать, наново ставить. И мы будем вместе… Обязательно… Верь моему слову! Ни одной минутки не сомневайся! Слышишь?
— Нет, я лучше сразу с тобой…
— У тебя — земля. К ней твое сердце корнями приросло. Да и я не без боли отрываю свое… Но надо. Так надо сегодня. До свиданья, родной! — Вера Федоровна провела рукой по волосам мужа. — До чего же ты сердцу мил, лохматый мой! — Припала к его широкой груди. — Друг на всю жизнь!..
Полгода от нее не было вестей. Трофим потерял сон. Исхудал. Еле-еле управился с уборкой пшеницы. Миновала осень. Пала лютая зима. Всюду люди рассказывали о черных днях. На станциях железной дороги — виселицы… По ночам гремят залпы… Расстрелы без следствия и суда…
«Уцелела ли Вера? Жива ли?» — спрашивал себя Трофим. А что он мог ответить? Знал только одно — будет ждать и год, и два, и десять лет…
Она вернулась среди ночи. Едва живая, пришла пешком. Правая рука была на перевязи.
…Это случилось с ней в Томске. Черная сотня подожгла дом, в котором собрались революционеры. Пришлось выбрасываться в окна. А внизу поджидали верзилы с дубинами. Вера спрыгнула со второго этажа. И вот — перелом кости…
Он осторожно подхватил ее, легкую, бледную, с ввалившимися щеками и заострившимся подбородком, но еще более, чем прежде, милую и дорогую для него, и уложил в постель.
Зима была на редкость суровой: воробьи замерзали на лету и камушками падали в снег. А весна оказалась обманчивой: в конце марта зажурчали ручьи, но только на два дня, затем снова навалился мороз и заковал землю в лед.
До половины лета яблони стояли черные, будто обуглившиеся. Ни один листочек не развернулся. В саду застучал топор.
Соседи злорадствовали:
— Ну как, дошел?
— Дойдем! — упрямо повторял Дорогин, думая о Вере Федоровне. — Мы с женой дойдем! Из семян вырастим. Вот увидите!
Семена ему обещал прислать Мичурин из города Козлова. И еще обещал саженцы своей северной яблоньки под названием Ермак Тимофеевич.
— Уж коли Ермак двинулся через Урал — завоюет Сибирь!
Жена поправилась, и у Трофима прибавилось упорства. Он вырастит яблоки, узнает их вкус и соседей угостит!..
В большом шатровом доме, построенном одним из декабристов, сменилось несколько хозяев. В последней четверти прошлого века в нем поселился скупщик шерсти и бараньих овчин. Он застроил двор сараями и амбарами, дорогу к пристани замостил сосновыми брусьями.
Как грибы-мухоморы после дождика, выросли купеческие лавки; появилась паровая мельница; открылась контора Русско-Азиатского банка, и Гляден превратился в заштатный городок.
После смерти скупщика в шатровом доме поселились гололицые люди в шляпах с необъятными полями. Брюки они затягивали ремнями поверх клетчатых рубашек, обувались не в сапоги, а по-бабьи — в ботинки.
— Мериканцы! Из-за моря приехали, — говорили о них старожилы.
Над тесовыми воротами взгромоздилась вывеска с золотыми буквами: «Международная компания жатвенных машин в России».
Международной компания называлась только потому, что орудовала в чужом доме. Ее хозяевами были американские фирмы Мак-Кормик, Диринг, Осборн и другие. Эта компания раскинула свою сеть, как паутину. В одной Сибири было открыто двести пунктов. Старье, уже потерявшее спрос за океаном, здесь ловко превращалось в золотые слитки.
В Глядене, на просторном дворе, стояли жатки и сноповязалки. Под сараем возвышались горы мешков с клубками манильского шпагата. Бывая на складе, Дорогин засматривался на машины. Хорошо придуманы! На облегченье людям. Но не всем… На сноповязалку денег не накопишь…
Из окрестных деревень приезжали покупатели, бородатые мужики в сапогах, от которых пахло дегтем, в сатиновых рубахах, перехваченных гарусными поясами, и в черных войлочных шляпах. Они по нескольку раз приценивались к машинам.
Однажды в базарный день там собралась толпа. Дорогин зашел послушать разговор. Гарри Тэйлор, представитель компании, высокий, поджарый, с длинным жилистым лицом, на котором выделялся острый нос, нависший над выдвинутой вперед нижней челюстью, расхваливал машины и советовал больше сеять хлеба.
