— Вы имеет много земля! — говорил Тэйлор, дымя сигарой. — Много такой маленькой дерьево растут, забыль, как их имья.
— Березник, — подсказал один из покупателей. — У нас разговор с ним короткий — топором под корень и вся недолга. А то, бывает, палы пустим…
— Что есть русско слово «палы»?
— Просто — огонь. Весной солнышко, припечет, мы, благословясь, сухую траву подпалим, и все кругом загорит, заполыхает. Глядеть весело. Осередь ночи на улицу выйдешь, в поле — светло, как днем. Огоньки бегут и бегут, траву, кусты, березки — все, как пилой, под корень режут. Которые березки потолще, те не сгорят, а только подсохнут: мы их — на дрова. Вырубим подчистую и начинаем плугом буровить землю-матушку.
— Гуд! Гуд! Пахать все! Один хозяин, другой хозяин, третий хозяин надо брать себе больше земля. Маленьки не надо. Та! Та! Пусть маленьки хозяин будет вам работник, много работник!
— Мы, господин Тэйлор, силу копим. И от землицы берем все, как сметану с молока снимаем. Лет пяток пройдет — бросим. Другую пашем…
— Делай ферма! Русски называется — хутор. Ваш министр господин Столыпин есть умный человек. Делай большая ферма! Это есть америкэн метод. Пахать, пахать, все пахать.
— До земли мы — как мухи до меду! Падкие!
— Вон есть земля! — мистер Тэйлор взметнул руку, указывая на степь, что раскинулась за рекой. — Много земля!
— Там кочуют люди. Туда с плугом не сунешься, — вздыхали покупатели.
— Ххы! Льюди?! Там дикарь живет!
Для Дорогина неправда — как нож в сердце. Среди кочевников, у него были дружки, — вместе ездили на охоту, на летних пастбищах пили кумыс, — и сейчас у него горели руки. Он раздвинул толпу бородачей, довольных разговором, и встал впереди, заложив тяжелые, будто налитые свинцом, кулаки за ремень.
Мистер Тэйлор покосился на босого соседа. Чего ему надо? Ходит, смотрит да слушает, прищурив недоверчивые глаза.
Жадно пососав-сигару и выпустив тучу дыма, Тэйлор продолжал:
— Вы, богатый сибиряки, бери себе вся земля! Пахать там, там, там. А америкэн льюди будут привозить машины. Много машин. Костюм будут привозить. Такой шляпа, — он подергал свою ковбойку за огромные поля. — Все привозить. Та! Та! Торговать. Делать хороший бизнес. Это есть америкэн метод!.. Берингов пролив знаешь? Оттуда построим железной дорога. Америка — Сибирь. О'кей! Мы сделаем порядок!
— Вроде здесь дом не ваш, — угрюмо заметил Дорогин, сдвинув колючие брови. — И земля не ваша. Есть у нее хозяева! И порядок без вас…
— Ну, ты, умник! Не раскрывай хайла — закричали покупатели машин. — А то до урядника недалеко…
— Не пугайте. В ссылку не закатают. В Сибири живем. И гнать нас некуда.
Дорогин даже босой был на голову выше всех, и драчуны опасались наскакивать на него. Не вынимая кулаков из-за ремня, он растолкал вправо и влево горластых крикунов и неторопливым шагом вышел со двора…
Покупатели все чаще и чаще приезжали за машинами, привозили мешочки, туго набитые золотыми монетами, подписывали обязательства о ежегодных платежах. Весь край был в долгу у «Международной компании».
На Чистой' гриве «справные мужики» захватывали все больше и больше общинной земли, — кто сколько успеет. Выжигались и вырубались березовые рощи, под ударами топоров падали сосны на песчаных холмах. Когда-то веселые речки, в которых водились щуки и налимы, язи и окуни, теперь превращались в жалкие ручьи. Из степи дули суховеи, наваливались на поля горячие песчаные бураны. В воскресные дни в церквах «подымали хоругви», и крестный ход отправлялся то на одну, то на другую гриву. Земля была сухая, на дорогах ее разбивали в мелкую пыль, а на полосах она спекалась в крепкие глыбы. Урожаи падали, и попы в церквах служили молебны «о даровании плодородия». Староверы в своих молитвенных домах били лбами Антипе-водополу, чтобы побольше пригнал полых весенних вод, молились Василию-землепару, чтобы получше запарил землю, молились Захарию-серповидцу, чтобы побольше дал работы серпам, а чаще всего просили Илью-пророка, чтобы запряг свою тройку в колесницу, промчался бы по небу да пригнал бы дождевые тучи. Но суховеи не унимались, и земля не становилась щедрее.
«Справные мужики», постепенно захватив по двести-триста десятин, богатели год от году. Бедняки, сеявшие хлеб по хлебу на своих маленьких полосках, в неурожайные годы окончательно разорялись. Поденщики становились годовыми работниками.
Гарри Тэйлор радовался: торговля машинами шла бойко.
На рубеже века в тридцати верстах прошла железная дорога и словно острой косой подкосила Гляден.
Возле железнодорожного моста через реку зародился новый город. Купцы, как на приманку, один за другим ринулись сюда; перевозили магазины и жилые дома. Переехало и агентство компании жатвенных машин. Будто водой смыло с берега пенистую накипь и перенесло на другое место.
А Гляден захирел, превратился в село…
В середине лета к Тейлору приехал гость из Америки. Невысокий, плотный, с маленьким клинышком как бы выцветшей бороды, с большими синими глазами и покатым светлым лбом, с мягким, медовым голосом, он казался добродушным, милым человеком. Его звали Томас Хилдрет. Торговцы машинами говорили о нем с гордостью:
— Америкэн профессор!..
Тэйлор привез его к Дорогину и сказал, что гость занимается изучением трав, кустарников и деревьев.
— Ботаник, значит? — переспросил Трофим, которому уже доводилось встречаться с профессорами Томского университета.
— О, да! — обрадованно подтвердил Хилдрет и стал рассказывать, что на его ферме собраны растения со всего света. Вот и сюда, в далекую Сибирь, он прибыл для того, чтобы увезти к себе в Америку семена, черенки и саженцы. О дерзаниях молодого садовода он многое слышал в губернском городе от основателя музея и хотел бы осмотреть сад.
— Милости просим, — пригласил Трофим. — Чем богат — все покажу; чего нет — не взыщите. У каждого, говорят, своя любовь. Мне вот яблоня в душу запала.
— О-о! Яблоня — корошо! У нас в Америке говорят: одно яблоко в день сохраняет тебя от врача!
— Мы здесь в садоводческом деле покамест — малые ребята. Только еще учимся ходить. А умные люди говорят: первый шаг шагнуть — все равно, что мир перевернуть. Однако и я от вас добрым словом попользуюсь.
Профессор взглянул на босые, покрытые пылью ноги садовода. Тот, учтиво улыбаясь в небольшую, но уже волнистую бородку, объяснил с добродушной крестьянской искренностью:
— Без обувки лучше: нога землю чует. И здоровье закаляется, как горячий топор в студеной воде. Нам без этого нельзя. Кто простуды боится, того яблонька испугается: хилый в пестуны не годен!
Он провел своих собеседников в сад, прямо к плодовым деревьям. На одной из молодых яблонек наливались круглые плоды. Подобно ягодам вишни, яблочки висели на длинных плодоножках и так густо, что крепкие ветви уже в июле гнулись к земле.
