Истинной целью думских либералов, ратовавших за эти проекты и снабдивших их несколькими мелкими поправками, было желание подновить православную церковь, насколько возможно укрепить ее авторитет среди верующих, который катастрофически падал, потому что церковь открыто сомкнулась с полицией и черносотенцами, а поп
превратился в настоящего чиновника в рясе, по выражению одного социал-демократического оратора. «Ужасно сказать», воскликнул главный специалист кадетов по религиозным вопросам В. А. Караулов,— массы «обезверива- ются», и виной тому грубая, неумная политика церкви [75].
Для Гучкова особенно важен был законопроект о старообрядческих общинах, так как московские старообрядцы имели большое влияние на исход выборов по первой курии, в значительной мере на их деньги издавался «Голос Москвы» и, кроме того, Гучков вышел из старообрядческой семьи, хотя сам уже старообрядцем не был. Добиваясь принятия этого законопроекта и поправок к нему в духе пожеланий старообрядцев, Гучков ставил на карту свой престиж и платил по выданному векселю.
Все три законопроекта при резком сопротивлении правых, стоявших на позициях открытого клерикализма, были приняты октябристско-кадетским большинством, и ни один из них не стал законом. Два были отвергнуты Государственным советом и один — царем.
В связи с этим, а также по поводу других законопроектов, систематически проваливаемых Государственным советом, как только он усматривал в них малейший намек на «либерализм», октябристы и особенно кадеты подняли шум о необходимости реформировать вторую законодательную палату в сторону ее некоторой демократизации и уменьшения прав по сравнению с Думой. Государственный совет был второй равноправной палатой, и его отвержение принятого Думой законопроекта означало, что законопроект пал. Рекрутировалась эта палата наполовину из сановников по назначению царя и наполовину выбиралась корпоративно-сословными организациями: земствами, дворянскими собраниями, университетами, торгово-промышленными кругами и т. п. Крики либералов привели только к тому, что Государственный совет стал уничтожать плоды думского законодательного творчества уже демонстративно.
К концу второй сессии для всех уже стало очевидным, что «реформ» не будет. И действительно, обсуждение в последующие годы в Думе законопроектов о поселковом управлении, волостном суде и т. п. ни к чему не привело. За пять лет думская мельница перемолола 2197 законо
проектов, ставших законами[76] (не считая тех, которые законами не стали), но законы о волостном земстве, распространении земства на неземские губернии и др. среди них блистательно отсутствовали. В конце концов все требования либералов к царизму свелись к одному: перейти к «нормальному» порядку управления. Но все было тщетно: правительство твердо продолжало придерживаться мысли, что режим исключительных положений, на основе’которых продолжала управляться страна, является нормальным и единственно возможным. Либералы в связи с этим переходили от надежд к отчаянию и обратно. Но главное их занятие состояло в том, чтобы вымаливать у правительства «реформы», доказывая, что в противном случае неминуема новая революция. Буржуазия была прикована к своему союзнику царизму прочной цепью — цепью, выкованной страхом перед революцией, которой она боялась больше, чем реакции. Но тот же страх перед грядущей революцией служил исходной причиной, заставившей царизм отказаться от «реформ».
Несмотря на кажущееся «успокоение» и полное торжество реакции, страна по существу переживала не конституционный, а революционный кризис. Народом владело революционное, а не конституционное настроение, он ждал, готовился и собирал силы для новой революции. Отсутствие сколько-нибудь широкого революционного движения в первые годы столыпинщины объясняется только отсутствием сил, разгромом революционных организаций, усталостью масс, апатией, обусловленной сознанием бессилия, а не тем, что массы изверились в революционном пути, предпочтя ему путь «реформ», как этого добивались «Вехи» и веховцы. При таком положении переход от пассивного ожидания к прямым революционным действиям был только вопросом времени. В такой обстановке «реформы» делались невозможными. Реформы, как указывал
В. И. Ленин, могут привести к двоякому результату: либо предупредить революцию, либо, наоборот, ускорить ее. При господстве в массах революционных настроений неизбежен был второй результат. Любые реформы, как бы незначительны они ни были сами по себе, способствовали бы дальнейшему вызреванию революционного кризиса в стране, приводили бы к росту революционной самодеятельности рабочего класса и крестьянства.