— А я все слова по-немецки уже забыл, — признался Колька.
— Говори, что в голову взбредёт. Чем непонятнее, тем правдоподобнее.
— Архандер хиндер дергауз.
— Чего-чего?
— Сам не знаю.
— Молодец! Очень похоже не знаю на что. Ну — вперёд.
Друзья вошли в вестибюль. У самых дверей рядом с огромной декоративной пальмой стоял на задних лапах медведь.
— Не слышу восторгов, — сказал Рожков.
— А чему восторгаться-то? — не понял Селезнёв.
— Как это чему? Вы что, там у себя, во Франции, каждый день медведей видите?
Колька понял и подлетел к чучелу.
— О! — восторженно воскликнул он, всплеснув руками.
— О, ля, ля! — зацокал языком Селезнёв. — О, ля, ля!
— Да, да, господа, — подошел к ним Рожков. — Это есть хозяин наших лесов — медведь… Миша. Помните: Олимпиада… Москва… Миша…
— Миша, Ми-ша, — по складам выговаривал Селезнёв.
— Ми-ша… О-лим-пиа-да… Олим-пи-ада Михайловна, — тихо произнёс Колька и погладил чучело.
— А кто это? — не понял Рожков.
— Тёща моя…
На шум и голоса вышла женщина-администратор. У неё было строгое лицо.
— Товарищи, сюда нельзя. Разве вы не видели объявления. У нас сегодня спецобслуживание. Попрошу…
— Извините, — перебил её Рожков. — Эти господа как раз из той группы. Только немного не рассчитали и пришли раньше. Выступали перед студентами пединститута.
— О’ревуар[1], мадам, — с улыбкой сказал Селезнёв и церемонно поцеловал руку женщины.
— Архандер хиндер дергауз… — не совсем уверенно произнёс Колька.
— Он говорит, чтобы вы извинили их, и что они могут здесь подождать остальных.
Лицо администратора расплылось в любезной улыбке.
— Ой, ну что вы, что вы, пожалуйста. Раз такое дело, то пусть господа проходят. У нас всё готово.
— Их можно называть просто товарищами. Они оба из общества «Франция-СССР». Я у них работаю переводчиком. Они наш язык знают, но очень плохо.
— Мы очень рады приветствовать дорогих гостей. Милости просим.
В сияющем чистотой зале все остановились.
— Выбирайте любой столик, — предложила администратор.
— Вон там, подальше у окна, можно?
— Пожалуйста, располагайтесь. Будьте как дома, — администратор подала меню. — Выбирайте, что будет угодно. Скоро к вам подойдут.
— Спасибо.
Друзья стали изучать меню, а администратор подошла к стоящим небольшой кучкой официанткам. С заговорщическим видом зашептала одной из них:
— Валюша, эти из общества Франция-СССР. Может, из самого Парижа. Я посадила их за твой столик. Смотри, Валя, не подкачай. Чтобы на уровне. Главное — быстрота и качество. И улыбка, Валюша, улыбка. Пусть видят, что у нас тоже не хуже… Спиной сюда — переводчик.
— Поняла, Лидия Фёдоровна.
Поправив причёску, сияя улыбкой, официантка Валя, как золотая рыбка, поплыла к столику гостей.
— Добрый день, здравствуйте.
— Здравствуйте, — ответил за всех Рожков.
— Что будем кушать?
— Простите, а как ваше имя? — спросил Рожков.
— Валя.
— Прекрасное имя. Очень приятно. А я — Саша. Это наши друзья из Франции. Мосье Серж и Николя.
— Очень приятно, — счастливо улыбнулась Валя. — Слушаю вас.
— Ну, а заказ наш будет таков… Я хотел бы угостить наших друзей водочкой. Она у вас есть, конечно?
— Есть. Но, может быть, коньяк или шампанское?
— Коньяк? Шампанское? — переспросил Рожков и глянул на Селезнёва.
Тот сказал какие-то непонятные слова.
— Он говорит, что это им надоело дома, во Франции.
— Архандер хиндер дергауз, — уверенно произнёс Колька.
— Мосье Николя считает, что во всём мире лучше русской водки напитка нет.
— Понятно, — улыбнулась Валя. — Водка так водка. Сколько?
— Думаю, что графинчик граммов на триста будет как раз. Дело в том, что мы долго не задержимся. У нас сейчас ещё одна встреча.
Колька после этих слов Никанорыча заёрзал на стуле и видно было, что хотел что-то сказать, но сдержался.
— Под водочку? — спросила официантка.
— Вот тут у вас рыбка…. — кивнул на меню Рыжков.
— Есть осетрина холодная, икра.
— И то, и другое на троих. Первого не надо.
— Второе что будем?
— А что вы нам предложили бы сами, Валюша?
— Так сегодня специально для вас готовили телятину с грибами в горшочках.
— Прекрасно, Валюша, пойдёт.
— У нас в большом выборе соки, напитки, минералка, чай, кофе, сусло…
— Во! — перебил официантку Рожков. — Сусло. Я уже сто лет его не пил, а они и подавно.
— Хорошо.
Когда официантка ушла, Колька набросился на Рожкова.
— Ты что, Никанорыч, обалдел?
— А в чём дело?
— Триста граммов, я думаю, — передразнил Колька. — А почему не пятьсот?
— Хватит, Коля, нам на двоих-то. Мало будет — добавим. А Никанорыч не пьёт ведь, завязал, — вмешался Селезнев.
— Давно ли?
— С января.
— Да Коля, уже полгода, как не выпил ни капельки. — Рожков достал из кармана брелок. — Вот смотри: как месяц пройдёт, так я и зарубку делаю. Пока она со мной, я не выпью, а она со мной всегда. Уловил?
— Во люди, а? Чем только не занимаются. И надолго ты себя испытать решил?
— Думаю, что надолго.
– Ну, гляди, Никанорыч, тебе жить…
К столику вновь подошла официантка Валя с графинчиком и закуской на подносе, а когда она удалилась, Колька занялся графином.
— Куда ты льёшь-то, Николя? — остановил его Рожков. — Эти фужеры под минералку.
— А куда же?
— Вот в эти стопки?
— Я думал, они под коньяк. Как-то непривычно водку такими напёрстками глушить.
— Терпи. Это тебе не Париж…
— За что поднимаем бокалы? — спросил Колька.
— А пусть Сергей Иваныч скажет, — предложил Рожков. — Хотя бы два слова.
— Зачем это? — заотказывался Селезнёв.
— Так положено. Для порядка.
— Давай, давай, мосье Серж, не ломайся. Тем более, что на тебя народ смотрит, — кивнул Колька на официанток.
Сергей Иваныч встал, прокашлялся, поправил галстук и, обращаясь к друзьям, вдруг заговорил по-французски. Да так ловко и складно, что Колька от удивления и рот раскрыл. Не менее его, видно, был поражён происходящим и Рожков.
Селезнёв говорил довольно долго.
— Во чешет. Как настоящий, — шепнул Рожкову Колька.
— Погоди, не мешай. Дай человеку высказаться.
Но Селезнёв уже закончил свою речь и протянул друзьям руку со стопкой.
— Ну, Иваныч, ты даёшь, — восхищённо сказал Колька. — Где это ты так по-иностранному насобачился-то?
— Поживёшь с моё, Коля, так ещё и не этому научишься.
— А ведь он, Никанорыч, ещё и не выпил. Что будет, если он сейчас врежет ещё пару стопарей?
— Пусть говорит. Всё равно по-французски никто не поймёт.
— А я ещё по-испански знаю, по-польски, по-чешски, — сказал Селезнёв.
— Скажи ещё, что по-японски знаешь, — засмеялся Колька.
— Знаю и по-японски, только несколько слов. Но это уже из другой оперы.
— Ну, ты даёшь, Иваныч, — удивился Колька. — Настоящий феномен.
— Полиглот, — подтвердил Рожков.
— Вот ведь сразу и обзовут.
— Я тебя не обзывал. Полиглот — человек, знающий много языков.
— Ну, тогда ещё ничего.
— А как всё-таки в жизни интересно получается, Никанорыч, — размышлял Колька. — Живёшь рядом с человеком долгие годы, ведь дядя родной, можно сказать, а совсем ничего о нём не знаешь. Расскажи-ка нам, Сергей Иваныч, что-нибудь из жизни своей.
— Не сейчас, мужики. Давайте-ка лучше заканчивать побыстрее, а то мы, гляжу, уже далеко зашли. Сейчас сюда настоящие иностранцы явятся. А нас в музее свои люди ждут. Прикинь-ка там, Александр Никанорыч, сколько мы должны будем, чтобы долго не задерживаться.
— Мы же здесь зарубежные гости. Может и платить ничего не надо, — сказал Колька.
— Ну уж нет, — запротестовал Селезнёв. — Я за счёт иностранцев жить не желаю.
— Тогда пусть Никанорыч и рассчитывается. Да вы зря погнали лошадей-то. Только ведь ещё начали. Сейчас Валюшка горшочки принесёт.
— Почему — Валюшка. Ты что — знаешь её?
— Еще бы не знать. Мы с ней в сельхозтехникуме вместе учились.
— Так ведь она тебя узнать может.
— Ну да. При таком камуфляже и родная мать не узнает. Да и много лет прошло.
— Так вот почему ты очки свои не снимаешь…
— А всё путем, — сказал довольный Колька. — Так что, мусьё Сергей Иваныч, давай и на вторую ногу.
— Давай-то давай, да с запахом неудобно в музей будет идти.
— Ха, мы же не дома. Кому тут нюхать-то? Всё равно лучше моей Клавки никто не учует. Вот недавно было. Звоню ей на работу — она чего-то задержалась. Спрашиваю, когда, мол, домой-то придёшь. А она: ты чего, уже выпил что ли? Ну, говорю, стопочку после бани принял. Нет, говорит, тут я чую, не стопочкой пахнет. Понял — нет? По проводам запах различает.
За столом конец трапезы. Ещё один графинчик в окружении горшочков. Подошла официантка Валя и Рожков стал с ней рассчитываться.
— Спасибо, Валюша. Было очень вкусно. Наши друзья остались довольны.
— Бонжур, — улыбнулся Селезнёв. — Шерше ля фам[2].
— Мсье Серж благодарит вас и желает быть всегда такой же цветущей.
— Архандер хиндер дергауз, — тоже улыбаясь, кивал головой Колька.
— На здоровье, — отвечала Валя. — Приходите ещё. Мы вам всегда будем рады.
— Непременно зайдём, — заверил Никанорыч и они с Селезнёвым пошли к выходу.
Колька задержался, допивая минералку.
— А что вы сегодня делаете вечером, Валюша? — спросил он вдруг и взял официантку за руку. Та изумленно на него глянула.
— Я сегодня… работаю до вечера. Ой, как хорошо вы говорите по-русски! Прямо как наш.
— А я и есть наш, — снял очки Колька. — Ты что, Валь, своих не узнаёшь.
Официантка резко отдернула руку и, закричав, села на стул.
Колька побежал к выходу.
— Лида! Лида! Обманули наглецы! Где Лидия Фёдоровна?! — кричала Валя.
К ней сбежались другие официантки и администратор. Все обеспокоенно окружили её.
— Что случилось, Валь? — Где они? — Надо догнать!
— Милицию позвать?
— Не надо. Они за всё заплатили. Вот…
— Тогда чего кричишь-то? В чём дело?
— Они не иностранцы.
— А кто же?
— Мужики местные.
— Вот наглецы… Это надо же.
Одна из девушек что-то увидела, глянув в окно.
— Лидия Фёдоровна, кажется, автобус с интуристами подошёл!
К ресторану подкатил и остановился большой автобус с надписью «Интурист». Из него стали выходить пассажиры.
— Ой, девочки, иностранцы приехали!
— Настоящие!
— Наши!
…А наши «иностранцы» спешили в музей, где заканчивалась экскурсия и неутомимый экскурсовод рассказывал туристам в зале, заполненном образцами продукции, выпускаемой предприятиями города и области, об успехах трудящихся в последней пятилетке.
Рожков, Селезнев и Колька незаметно присоединились к своей группе.
— …На многие миллионы рублей. Это в десятки, сотни раз больше, чем в тысяча девятьсот тринадцатом году. Основными промышленными предприятиями являются станкозавод, завод автооборудования, трикотажная фабрика и льнокомбинат. Образцы продукции, выпускаемой предприятиями нашего города представлены в этом зале. Обратите внимание на эту витрину.
Экскурсовод включила свет и в зале будто мгновенно расцвёл огромный букет цветов.
— Здесь вы видите, — продолжала экскурсовод, — новые образцы тканей, выпускаемых нашим знаменитым на всю страну льнокомбинатом.
Женщины заахали.
— Многим из них даны поэтические названия: «Ленок», «Снежинка», «Звездная ночь». Особенно красивы ситцы. Посмотрите, они играют всеми цветами радуги.
Ткани были собраны в витрине на крутящейся подставке и, медленно вращаясь, передавали все богатое многоцветье своих красок. Женщины столпились у витрины.
— Какая прелесть!
— Господи, красота-то какая!
— Смотрите, белый горошек по синему полю.
— Васильки…
— Ромашки…
— Умеют же делать…
— Все эти ткани, — говорила экскурсовод, — освоены нашим льнокомбинатом и миллионы метров их уже отправлены потребителям.
— А здесь в универмаге их можно купить?
— Что вы, что вы, товарищи. Продукция льнокомбината отправляется в пятьдесят стран мира и по всей нашей стране. Вот, посмотрите на карту. Так что эти ткани в нашем универмаге купить практически невозможно. Вы куда едете дальше?
— В Грузию.
— Считайте, что вам повезло. Там вы можете встретить эти ткани. Желаю вам удачи. И на этом разрешите закончить экскурсию. Всего вам доброго.
— Спасибо.
Благодаря экскурсовода, туристы повалили из музея. На улице у входа их встречает Марина. Колька выходит одним из первых.
— Ну, как прошла экскурсия, товарищи?
— Прекрасно, — говорит Колька. — Очень интересно, а главное познавательно.
— Я очень рада, что вам понравилось.
— Куда нас теперь?
— Обедать.
— В ресторан?
— В кафе у вокзала. А что вас это так беспокоит?
— Да я ничего… Это я просто так.
— Вы останетесь довольны… В автобус все быстренько, товарищи, в автобус!
Под вечер поезд отошёл от станции и в широких вагонных окнах с белоснежными занавесками неслись мимо поля и перелески, луговины и деревушки, да мелькали телеграфные столбы.
В коридоре спального вагона открыты двери всех купе, в которых едут счастливые люди, оставившие свои заботы дома, а, может, просто на время забывшие о них…
Из служебного купе показалась молоденькая проводница с пачкой газет и журналов, а за нею вышла Марина с блокнотом и карандашом в руках. По всему видно было, что занимаются они делом для них обычным и чувствуют себя хозяйками этого дома на колесах среди своих гостей, всех таких разных, но в чём-то неуловимо похожих.
Проводница предлагала гостям газеты и журналы, а Марина задавала всем одни и те же вопросы.
— Ну, как, товарищи, устроились? Нормально? Все на месте?
На каждый её вопрос отвечали разноголосым, но дружным хором. Дошла очередь и до четвёртого купе, в котором Роберт всё так же читал у окна книгу, а Селезнёв, Рожков и Колька, расстелив на столе газету, готовились ужинать…
Первой в дверях купе показалась проводница.
— Газеты, журналы, пожалуйста. Просвещайтесь.
— О, почта пришла.
— А как зовут почтальона.
— Люба.
— Люба-Любовь, а меня Коля-Николай.
— Очень приятно.
— И мне приятно. Прошу в наш это… шалаш.
— Ой, что вы, мне некогда. Я на работе.
— Ну и что. Зато познакомимся поближе, — не отставал Колька. — Я как раз одинокий, холостой.
— Знаю, слышала, — засмеялась Люба. — Все вы холостые.
— А чо ты, Люба, правда ведь. Я даже на днях объявление в газету дал: молодой человек двадцати пяти лет хотел бы найти добрую, уступчивую, любящую путешествия подругу. Сам я спокойный, решительный, скромный…
— Сразу видно… Ой, да ну вас, — смеясь, махнула рукой Люба и пошла дальше.
— Без вредных привычек, Люба, — вслед проводнице прокричал Колька, выглянув из купе.
— Техникум окончил, — подсказал Рожков.
— Болтун и пустомеля, — уточнил Сергей Иваныч.
— Да что вы, пошутить нельзя?
— Так ведь мы тоже шутим…
— Ну как, товарищи устроились, — раздался бодрый голос Марины. Она стояла в дверях. — Нормально?
— Неплохо, вроде.
— Никто не отстал?
— У нас все на месте.
— Ну и отлично, — что-то отметила в блокноте Марина.
— Садитесь с нами, Марина, — пригласил Колька. — Поужинаем за компанию.
— Что вы, что вы, товарищи. Ужин вечером в ресторане.
— Это само собой.
— Нет-нет, спасибо. Мне ещё много надо сделать сегодня.
Марина прикрыла дверь.
— Ну так что, братья, — хлопнул в ладоши Колька и принялся наполнять стаканы вином. — За наш счастливый путь. Держи, Иваныч.
— Сначала Роберту за знакомство — предложил Селезнёв.
— И то верно. Извини.
— Спасибо, я не пью, — на мгновение оторвался от книги Роберт.
— Ну да!? Совсем? Даже сухого винца не принимаешь?
— Нет.
— Вот тебе и раз. Ещё, Иваныч, один трезвенник на нашу голову.
— Не вижу в этом ничего необыкновенного, — сказал Роберт.
— Смотри, Никанорыч — твой брат по несчастью.
— Почему это? Как раз наоборот.
— Ну, что, Иваныч, придётся нам и за них. Давай-ка, пока мы с тобой ещё в силе.
— Чудак ты, — бросил Роберт Кольке.
— Это почему же?
— Ты думаешь, что пьют только сильные люди?
— Да. А как же.
— Ошибаешься. Пьют только слабаки. Именно слабаки.
— Ну, ты даёшь. Да знаешь сколько я…
— Выпить может любой, а вот найти в себе силы и не выпить сможет не каждый, а только очень сильный человек. Он и только он достоин уважения в обществе.
— И даже вот такого купейного, нашего.
— Я говорю не об этом. Я говорю вообще о моём отношении к этой проблеме.
— Ты говоришь вообще, а я конкретно и в частности стакан в руке держу. Как же мне быть-то? Может, всё это за окно выплеснуть?
— Никто так вопрос не ставит.
— Ты-то как думаешь, Иваныч?
Иваныч некоторое время молчит, глядя в окно.
— Он, Коля, прав. Пьют только слабые люди.
— Ну!?
— Но мы то ведь не из таких слабаков.
— Ну!?
— Значит, просто выпивают вино, как мы сейчас, сильные люди, которые хотят расслабиться.
— Уф… — облегчённо выдохнул Колька. — Ну и голова у тебя, Иваныч. Сразу как-то легче стало.
— Ещё ни один человек вино не победил, — подал голое Рожков.
— Послушай, уважаемый, — стал пристально вглядываться в лицо Роберта Колька, — а ты случайно не из бывших.
— Из каких это бывших?
— Ну этих… алкашей, которые часто в газетах да по телевизору выступают против вина, да своим опытом делятся.
— Нигде я не выступаю. Я так думаю.
— Чего пристал к человеку, — вмешивается в разговор Рожков. — Делай своё дело.
— Да я ничего. Я просто так… А ты, Никанорыч, может всё-таки примешь? Чего ты ломаешься, как певец на эстраде.
— Нет, брат, не уговоришь. Я полностью солидарен с Робертом. — Рожков достал брелок с ключами и повертел перед лицом Кольки. — Скоро седьмую зарубку сделаю.
— Ну, смотрите, вам жить…
В коридор из вагонных купе доносились песни, громкие разговоры, смех. Двое молодых людей с гитарой, дергаясь и размахивая руками, пели что-то модное двум, курящим сигареты девицам, в которых нашли, очевидно, благодарных слушателей.
В дверях показалась Марина. За нею следовал, наигрывая какую-то мелодию, баянист — полный, начинающий лысеть мужчина. Они остановились у первого купе. Марина открыла двери.
— Вот, дорогие товарищи, привела вам музыку. Желаете?
— Давайте, желаем!
— Заходите!
— Прошу любить и жаловать: наш баянист Володя — представила музыканта Марина. — Проходи, Володя, повесели товарищей.
Баянист вошёл в купе. Ему уступили место и он растянул меха баяна. Громко полилась песня.
А в четвёртом купе Колька что-то доказывал Роберту.
— Вот ты говоришь, что ужесточить надо. Хорошо. Ладно, правильно.
— Да, правильно. Конечно, всё надо с умом делать.
— А если ума нет? Зачем в крайности-то бросаться?
Отодвинулась дверь, и в купе вместе с музыкой ворвался голос Марины.
— Товарищи, музыку желаете?
— Просим, просим.
— Вот, познакомьтесь: наш баянист Володя. Проходи, Володя. Повесели товарищей, — пригласила Марина баяниста, а сама куда-то исчезла.
— Садись, брат, — Колька подвинулся.
— Чего сыграть? — спросил баянист.
— Погоди маленько, — остановил его Колька. — Для начала прими немного.
— Ну что вы, — замялся Володя. — Нельзя, я на работе. Да, честно говоря, я уже принял.
— Ничего. Веселей пальцы ходить будут.
— Немножко-то не повредит, — поддержал Селезнёв.
— Ну разве что немножко, — сдался Володя. — Спасибо.
— Скажите пожалуйста, — неожиданно подал голос Роберт. — А вы «Полёт шмеля» композитора Римского-Корсакова сыграть можете?
Колька и Селезнёв с удивлением глянули на Роберта.
— Конечно, могу, — просто сказал Володя и, чуть подумав, заиграл.
— Здорово, — восхищённо произнёс Колька, когда баянист закончил.
— Да, нормально, — поглядел на часы Роберт. — Меньше минуты.
— Давно играешь, Володя? — спросил Колька.
— С детства.
— А под частушки сыграешь?
— Пожалуйста, — растянул меха баянист.
— Иваныч, помогай, — пригласил Колька.
— Я погожу.
Колька пропел первую частушку:
Меня девушки не любят,
Говорят, что маловат.
Задушевные подруги,
Чем же я то виноват.
Потом он пропел вторую, третью и вдруг остановил баяниста.
— А давай-ка, Володя, русского!
Володя тут же заиграл под пляску, а Колька пошёл плясать и петь частушки, но места было мало и он, отодвинув дверь, выскочил в коридор. Баянист вышел за ним, и пляска возобновилась с новой силой. На музыку собрался народ. Колька пригласил какую-то женщину и пошёл перед нею в присядку, потом пригласил ещё одну, но самого его хватило уже ненадолго и он, тяжело дыша, нырнул в своё купе.
— Ну что, отвёл душеньку? — спросил Рожков.
— Эх, отвёл! Гулять так гулять! Места бы побольше. Развернуться негде. Да ты выходи, не стесняйся, — и Колька вытолкнул Рожкова в коридор, где было шумно и весело, а сам опять вышел за ним.
Женщины плясали, пели частушки, потом все вместе затянули какую-то общую песню. Но всё это, однако, продолжалось недолго. Володю-баяниста уволокли в соседнее от наших ребят купе.
Веселье также неожиданно кончилось, как и возникло. В коридоре вагона снова стало тихо. Колька и Никанорыч пошли к себе. Сергей Иваныч уже лежал под одеялом. Роберт читал книгу.
— Ложитесь-ка лучше спать, гуляки, — предложил Селезнёв. — Впереди много дней — напляшетесь.
— И то верно. Надо отдохнуть от трудов праведных, — согласился Рожков и стал разбирать постель.
Колька выглянул в коридор. Баяниста Володю переводили в следующее купе.
Колька молча забрался на свою полку. Один Роберт, включив настольную лампу, продолжал читать толстую книгу.
Кольке не спалось. Он лежал и смотрел в окно, за которым уже темнело. Мелькали мимо редкие фонари на столбах у дороги, да светились вдали огоньки незнакомых деревень и посёлков.
Колька глянул на Рожкова, потом на Иваныча и тихонько стал слезать с полки.
— Ты чего, Коля, на промысел что ли? — спросил не спавший ещё Селезнёв.
— Да не, я просто так. Покурю пойду.
— А, ну-ну, сходи.
Колька вышел в коридор, встал у окна и достал сигарету.
Спали далеко не во всех купе. То и дело слышался смех, громкие голоса. Вот с шумом отодвинулась дверь дальнего от Кольки купе рядом с проводницей и оттуда вышла Марина. За ней появился один из тех молодых людей, которые раньше были с гитарой. В руках у парня баян Володи-музыканта.
