Все четверо остановились у одного из вагонов. Дверь его была отодвинута наполовину. Дежурный постучал по ней кулаком. В проёме, перегороженном нешироким, но толстим брусом, показался немолодой мужчина в тёмно-синего цвета рабочем халате с закатанными по локти рукавами, в сдвинутой на затылок помятой кепке и с ведром в руке.
— Чего? — оперся он локтями о поперечину.
— Как дела, дорогой? — спросил дежурный.
— Да какие дела, начальник? — развёл мужик руками. — Сам видишь, один кручусь на два вагона. Хоть плачь.
— Плакать не будешь. Мы о тебе думали. Вот и помощников нашли. Возьмёшь?
Мужик оглядел всех остальных.
— Так ведь… я ничего… это… один доеду. Тут недалеко осталось… до Тбилиси-то.
— Одному плохо, — возразил дежурный. — А они как раз тоже до Тбилиси едут. Отстали от поезда. Хорошие ребята.
— А мне что, пусть едут. Разве жалко.
— Ну всё в порядке. Жалеть не будешь. Залезай, мужики.
Селезнёв, Рожков и Колька стали прощаться с дежурным.
— Спасибо, Муталиб Алиевич.
— Поклон Мусе Магомедовичу.
— До свидания. Может, где и встретимся.
— Может. В жизни всё может.
— Спасибо от всей души.
— Э-э, о чём говоришь! Счастливого путешествия, ребята!
Дежурный помахал рукой и пошёл вдоль состава.
— Ну, что ж, — сказал проводник, — давайте знакомиться… Иван.
Он каждому пожал руку.
— Нам-то куда? — спросил Селезнёв.
— Вот в эту теплушку и залезайте.
— А правда, что ты тут коров везёшь? — поинтересовался Колька.
– Точно. Везу холмогорских тёлок к кавказским бычкам. А что?
— Да я ничего, просто так. А что у них своих-то тёлок нет?
— Свои-то есть, да наши, видно, лучше.
— Чем?
— Поупитаннее и молока больше дают.
— Наверно новую породу выводить будут?
— Само собой. Наши телушки племенные, знаменитые. Я их с плембазы по всему сэсээру вожу.
Рожков и Селезнёв уже забрались тем временем в вагон. За ними полезли и Колька с Иваном.
— Здорово, родные, — приветствовал тёлок Колька.
Они стояли в правой части вагона за невысокой загородкой. В левой части вагона лежало сено. У стены — светлые молочные фляги, какие-то мешки.
— Расскажи-ка нам, Иван, что тут к чему, — попросил Селезнёв.
— А всё просто. Каждый день надо тёлочек кормить, поить, обихаживать.
— Это понятно. А доить когда?
— Доить их нельзя. Они, так сказать, ещё девочки.
— Ну вот и похлебали молока, — расстроился Колька.
— Сено — вот оно. В мешках комбикорма. Во флягах вода для них.
— А для нас?
— Для вас набрать сегодня не успел. Да там вон во фляге немного есть.
— Но она холодная, — потрогал флягу Колька.
— За кипятком на станцию бегать придётся. Вот с этим чайником.
— Заранее предупреждаю, — оглядел друзей Колька, — что один из вагона не выйду. Хоть за водой, хоть за чем другим.
— Это почему?
— А отставать, так уж всем вместе.
— Не отстанешь, — сказал Иван. — Поезд не курьерский. Если остановится, то стоит долго. Куда угодно сходить успеешь. Да тут и до Тбилиси-то суток двое-трое.
— Ничего себе — успокоил.
— Так, дальше… — продолжал Иван. — Хлеб, сахар, чай я вам дам. Консервы тоже.
— Спать где?
— Вот вам сено, брезент, матрац, фуфайка и даже подушка. Постель большая, все уместитесь.
— Что и говорить — полный комфорт, — заключил знакомство с вагоном Рожков.
— Иваныч? — обратился Колька к Селезнёву.
— А?
— И зачем это мы в том поезде ехали. Надо бы сразу в этом.
— Болтун ты, Колька, неисправимый.
— А я чо? Я просто так.
— Давайте-ка, братцы, лучше пообедаем, — предложил Рожков.
— Это верно, — согласился Селезнёв. — Как говорится, и тощий живот без еды не живёт.
— Ха-ха-ха-ха — засмеялся Колька, — смотрите, как Иваныч-то отощал. Даже пуговицы на брюхе не сходятся.
— Ладно, шутник, давай стол сооружай.
— Я сейчас вам еду принесу, — сказал Иван.
— Да проживём, Иван, — остановил, было, его Селезнёв.
— Я мигом.
Иван спрыгнул на землю, сбегал в свой вагон и принёс в сумке хлеб, какие-то консервы, сахар и пачку чая.
— Вот, братцы, это вам.
— Спасибо, Ваня, но это назавтра, — сказал Селезнёв.
— Как хотите.
— Сегодня вот добрые люди гостинцев дали. Да сами закупили кой-чего.
Вместо стола Колька поставил какой-то ящик.
— Давай, Иван, садись с нами обедать.
— Да я уже обедал.
— Ну и что?
— Да, вроде, неудобно.
— Чего неудобно — не понял Колька.
— Отказываться-то.
— Давно бы так… Коровы-то сыты?
— Сыты, вы вечером только в поилку воды налейте.
— Нальём, нальём. Это мы умеем.
Колька раскрыл картонную коробку и достал оттуда фрукты, прочую еду и даже бутылку вина.
— Садись, Иван. В честь нашего знакомства и взаимовыгодного сотрудничества проведём обед в теплой и дружеской обстановке. Ты не против?
— А чего мне возражать-то? Мне, как говорится, сам Бог вас послал, — сказал Иван.
— Ну, тогда держи бокал, — протянул ему Колька помятую алюминиевую кружку. — На, Иваныч… А ты, Никанорыч, опять, что ли не будешь?
— Нет, — замотал головой Рожков.
— Понимаю, но ты терпи. Первые три года всегда трудно, а потом привыкнешь.
— Я уже привык, — сказал Рожков и отошёл к двери.
— Эх, да… А мы, грешные, поужинаем. Да и ты хоть поешь, Никанорыч.
— Успею.
В это время поезд тронулся. Вагон тряхнуло.
— Кажется, поехали.
— Слава тебе, Господи, тронулись.
— А как вы в таком виде-то здесь оказались? — поинтересовался Иван.
— Да вот эти два туриста, — …кивнул на друзей Селезнёв.
— …И примкнувший к ним вот этот, — перебив, добавил Колька.
— …Решили в море на остановке пополоскаться. Да русалка их каспийская заманила далеко от берега…
— На котором стоял и вдаль глядел Сергей Иваныч.
— Я на вас, бабников, смотрел.
— И не увидел, как недалеко от него из-под самого носа ушёл поезд. Вот так мы и отстали.
— Так, так… Все, конечно, виноваты кроме тебя.
— А я никого не виню и ни о чём не жалею. Мне, может, нравится это наше приключение. Ну скажи: кто из нас ещё вчера мог подумать, что сегодня мы сделаем пересадку в товарный поезд? Это же чистое кино!
— Ну да, кино. Там всего навыдумывают, так только держись, а тут вся правда.
— И сидим как в вагоне-ресторане. Расскажи кому — не поверят.
— Тебе поверят, — сказал Селезнёв.
— Почему это?
— Потому что у тебя и дома ни один день без приключений не обходится.
— Ну, это ты уж загнул, Иваныч.
— Нечего и загибать. Вот, к примеру, рассказал бы мужикам, как ты недавно домой ночью явился. Ешё до юбилея Максимова. Никанорыч, иди сюда.
Никанорыч подошёл и сел вместе со всеми.
— Я такого не слыхал. Так что рассказывай, Коля, как дело было.
— Ну как, — не спеша начал Колька — пришёл я поздно, свет не зажигал, сразу на диван. Жена напротив с кровати, слышу, шмыг и ушла. Ну, думаю, семь бед — один ответ, утром разберёмся… Да… Проснулся рано, в зеркало смотрю и сам себя не узнаю: глаза заплыли, рожа помятая. Даже испугался. Но это ещё ладно. Главное-то, гляжу: зеркало не на месте висит и не моё. Огляделся — и кровать не моя и картины над кроватью у меня отродясь не бывало… Ничего себе, думаю, так ведь я в чужой квартире нахожусь…
— У кого? — смеясь, спросил Рожков.
— У соседки. Оказалось, что я двери перепутал, а замки у нас одинаковые.
— А соседка где ночевала?
— У нас. Когда я вошёл, она к моей жене подалась.
— Ну, ты, Коля, и артист.
— Бывает…
— У него ещё не то бывало, — сказал Селезнёв. — Вспомни, как тебя уволили из дедов-морозов.
— Ну, нашёл чего вспоминать. Тот случай ещё раньше был.
— Зато интересный. А дело было так… Назначили Кольку дедом Морозом в наш клуб. Пришли однажды ребятишки на свою ёлку. Встретил их дедушка Мороз, повеселил немного и передал затейникам. А сам отдохнуть пошёл. Да….настало время подарки ребятам раздавать, а деда Мороза нет. Не выходит что-то дедушка. Стали детишки хором кричать: где ты, дедушка Мороз! Где ты, дедушка Мороз! Нету дедушки, как в воду канул. Стали искать. И что ты думаешь?
— Нашли? — спросил Рожков.
— Само собой. Но вот вопрос: где?
— Где же?
— Оказалось, что дедушка Мороз за сценой в укромном уголке Снегурочку прижал и тискает. Не до детишек ему. Так было-то, Кольк?
— Не помню, — лукаво улыбаясь, замотал головой Колька.
Они ещё долго рассказывали друг другу разные весёлые истории. Да и что ещё было делать мужикам в этой своей узкой и теплой компании, когда все волнения сегодняшнего дня остались позади, а впереди, куда мчал их грохочущий поезд, всё было светло и ясно.
Под вечер на одной из остановок Иван перебрался в свой вагон, а наши друзья, задвинув вагонные двери, стали укладываться на ночлег.
— Иваныч! — перекрывая грохот вагонных колёс, крикнул на ухо Селезнёву Колька.
— А?!
— Ты по ночам-то храпишь?
— Ты чего, чокнулся! — повертел пальцем у виска Селезнёв.
— Почему? Я не люблю, когда храпят!
— Да разве в таком шуме услышишь? А, вообще, я где-то читал, что храп — это изложение мыслей спящего человека.
— Ну, гляди, мыслитель! Если громко думать будешь, вон туда к телушкам тебя положим. Верно, Никанорыч?
— Да, да, — согласно кивнул Рожков, — я тоже не люблю, когда храпят.
— Да ладно вам болтать-то, — поворчал Селезнёв, укладываясь между друзьями, — перегрелись совсем на южном солнце, видно. Спите-ка лучше.
Некоторое время все лежали молча. Слышен был только частый перестук колёс.
Неожиданно Колька громко захохотал.
— Что с тобой? — спросил Селезнёв.
— Да я ничего. Думаю, расскажи кому — не поверят.
— Ладно, спи… Может и поверят.
Рано утром на остановке, отодвинув двери, Иван забрался к ребятам. Сергей Иваныч и Рожков лежали на сене. Колька, свернувшись калачиком, закутанный плащом, лежал тоже на сене, но на самом полу, рядом с лениво и равнодушно жующей тёлкой.
— Здорово ночевали, мужики, — приветствовал Иван проснувшихся Рожкова и Селезнёва.
— Здорово, Иван.
— А этот товарищ чего, — кивнул Иван на Кольку, — по женскому полу соскучился?
— Да, что-то загрустил, видно, парень, — сказал Селезнёв. — Эй, Колюха, вставай!
Колька открыл глаза, сел и долго оглядывался. Увидев рядом коровью морду, погрозил кулаком Селезнёву.
— Ну, ладно, Иваныч, погоди.
— Ты чего, Коль?
— Это вы сюда меня перенесли.
— Нет, Коля, ты сам пожелал….
Селезнёв пытался говорить серьёзно, но у него это не получилось и они с Рожковым и Иваном расхохотались. Колька к ним присоединился.
Под руководством Ивана друзья напоили и накормили скотину. Иван же с Рожковым успели сбегать за кипятком и когда поезд тронулся, было устроено чаепитие.
А поезд мчался меж высоких кавказских гор, покрытых темными хвойными лесами, мимо огромных голых скал, с грохотом проскакивал через мосты, под которыми пенилась вода быстрых горных рек.
Картины здешней природы были для друзей столь необычны, что они целыми часами стояли у дверей вагона, облокотившись на поперечину, наблюдая и обсуждая увиденное.
Так ехали этот день и следующий, а на третий день утром Иван сообщил, что стоят они на последней перед Тбилиси остановке.
— Ну вот, мужики, скоро приезжаем, — радостно сказал он, залезая в теплушку.
— Что значит — скоро? — спросил Колька.
— Остался последний перегон, я узнавал.
— Давно, пора, третий день пошёл.
— Добро, коли так, — отозвался Селезнёв. — Стоять долго будем?
— Долго. Меняют железного коня.
— Надо бы чайку испить, — внёс предложение Рожков. — Самое время.
— Правильно, — согласился Селезнёв. — А чья очередь за кипятком бежать?
— Очередь Николы.
— Я не пойду, — быстро отказался Колька.
— Это как? Все ходили, а он не пойдёт.
— Так ведь скоро приедем. Вот и напьёмся.
— Скоро это не значит, что сейчас. Бери чайник.
— А если я отстану, один-то. Нет, не пойду.
— Колька, накажу! — шутливо-грозно сказал Селезнёв.
— Ха, во даёт, — усмехнулся Колька. — Не имеешь права.
— Как это?
— А здесь начальников нет. Мы тут как в бане, все равны.
— Начальников нет, но есть старшие. Иди, иди, Коля.
— Отстану ведь, — не сдавался Колька.
— Не отстанешь. Вон вокзал-то совсем близко. А за каждое слово поперёк идут тебе штрафные очки. Приедем домой и накажу.
— Как?
— Премии лишу.
— А если схожу, то премию дашь?
— Дам.
— Тогда надо идти.
Колька поднялся и стал одеваться. Он набросил на плечи чей-то китель, натянул брюки Рожкова, сунул ноги в ботинки, схватил чайник и, спрыгнув на землю, побежал вдоль состава к хвосту поезда, откуда до вокзала и вправду было рукой подать: надо лишь перебраться через несколько путей.
Перепрыгивая через рельсы, Колька добрался до перрона и пошёл к вокзалу. Водопроводные краны с холодной и горячей водой он увидел скоро. Они торчали прямо из стены небольшого зданьица на перроне рядом с продовольственным ларьком.
…Милицейский сержант стоял у стенда с плакатами «Их разыскивает милиция», когда заметил странного вида человека в одежде не по росту, набирающего воду в чайник.
Колька тоже заметил сержанта, когда вода полилась в посудину и он огляделся по сторонам. Чтобы не привлекать внимание милиционера, Колька отвернулся, а когда глянул снова, то увидел, что сержант направляется к нему.
Колька ждать не стал. Прихватив так и ненаполненный чайник, он быстро пошёл по перрону в обратный путь. Милиционер тоже прибавил шагу. Колька свернул с перрона на пути и, перепрыгивая через рельсы, побежал к своему составу. Сержант бросился за ним, но ему помешал маневровый тепловоз, перед которым преследуемый успел проскочить.
Колька забежал за состав и припустил во весь дух к своему вагону. Подбежав, он почти бросил чайник на пол, быстро залез в вагон и тут же задвинул двери.
Сергей Иваныч с Рожковым удивлённо смотрели на Кольку.
— Что с тобой, Коля? — спросил Селезнёв.
— Тихо! — прижал палец к губам Колька. — Милиция! За мной гонятся! Молчите и не шевелитесь! Говорил ведь, что меня не посылайте…
С той стороны, откуда только что прибежал Колька, показался сержант. Он то бежал, то останавливался, приседая при этом и заглядывая под вагоны грузового поезда и таких же соседних составов. Милиционер подошёл к вагону, где сидели наши ребята и слегка отодвинул дверь. В щели показалась морда коровы. Сержант пошёл к соседнему вагону.
— Эй! — крикнул он в открытую дверь. — Есть кто?
— Есть, — показался в дверях Иван. — Что надо, начальник?
— Чего везёшь?
— Племенных тёлок, начальник.
— И там твои? — сержант кивнул на соседний вагон.
— Мои.
— Послушай, ты тут не видел, мужик не пробегал, с чайником.
— Нет, не видел… Может и пробегал, да я делом занимался.
— Ну, ладно, — махнул рукой сержант и направился дальше меж составов.
…Поезд, медленно набирая скорость, шёл мимо перрона. Селезнёв, Рожков и Колька стояли в открытых дверях вагона, опираясь о перекладину.
Возле здания вокзала стоял милицейский сержант и внимательным взглядом провожал каждый вагон.
Колька увидел сержанта и помахал ему рукой. Тот, узнав его, погрозил кулаком.
— Чего? — спросил Селезнёв Кольку. — Знакомый твой, что ли?
— Да так, мимолетный: здравствуй и прощай.
Поезд набирал скорость…
По множеству железнодорожных путей, станционных строений, грузовых и пассажирских вагонов, жилых зданий, утопающих в зелени деревьев, мимо которых двигался, замедляя ход, поезд, можно было догадаться, что подъезжали к большому железнодорожному узлу. А им мог быть только Тбилиси.
