8. Нельзя ли исследовать и этот вопрос, сообразуясь с предшествующими рассуждениями? В самом деле, что мы говорим, когда высказываем суждение <о высшем> на основании здешних вещей? Поскольку в данном случае монада всегда идет впереди некоего собственного для нее числа[76] (ибо душа едина, а душ много, ум един, а умов много, сущее едино, а сущих много, генада едина, а генад много), постольку рассудок, конечно, требует того, чтобы и сущее и многое были таинственными, и необходимо было бы сказать, что таинственное таинственным же образом способно к рождению. Следовательно, не будет ли оно порождать собственное множество? Скорее всего, такое и подобные ему суждения должны войти в число вышеназванных апорий[77], тогда они просто были забыты. Ибо в нем нет ничего такого, что является общим со здешними вещами, и, пожалуй, в нем не существует ничего того, что можно было бы обсуждать, мыслить и предполагать. Стало быть, в данном случае нет ни единого, ни многого, ни способного к рождению, ни производящего на свет или причинствующего каким-либо иным образом, ни какой бы то ни было аналогии, ни сходства; таким образом, высшее (или высшие) не соответствует здешним вещам. Скорее всего, не следует говорить даже «высшее» (или «высшие»), как и то, что оно — единое или многое. Пожалуй, необходимо соблюдать спокойствие, оставаясь подле тайного и недоступного для души и не продвигаясь вперед[78]. Следовательно, если необходимо что-то доказывать, нужно пользоваться отрицаниями: высшее — не единое и не многое, оно не способно и не неспособно к рождению, не причина и не беспричинность, и, конечно, эти отрицания следует использовать вплоть до бесконечности; я попросту не знаю, как они еще могут быть видоизменены.
[Первый, вопрос.] Таким образом, болтая весь этот вздор, мы соприкасаемся с никогда и никоим образом не сущим. В самом деле, именно ему соответствуют как все приведенные определения, так и сама возникающая вследствие них переменчивость, чему нас и учит элейский философ[79]. Возникающее здесь противоречие нетрудно разрешить: уже было отмечено, что таковое выступает в качестве худшего, а высшее — как лучшее[80]. Ведь то, что отрицается, отрицается в первом и во втором случаях не равным образом: если идти сверху вниз, то как худшее по отношению к лучшему, если можно так выразиться, а если идти снизу вверх, то как лучшее по отношению к худшему, если можно сказать и так. Ибо отрицание мы связываем и с материей, и с единым, но в тех двух различных смыслах, о которых было сказано[81]. Итак, данное противоречие, как я и говорил, легко разрешимо. Следующее уже сложнее: если никогда и никоим образом не-сущее является отвержением сущего, причем всецелым, а потусторонне сущему единое и в еще большей степени — тайное, следовательно, никоим образом не-сущее будет объемлемо единым, простирающимся в направлении посюстороннего, и окажется единым и к тому же тайным, потому что тайное посюсторонне единому как потустороннему. И если бы имела место лишенность сущего, то это-то самое так называемое никоим образом несущее, пожалуй, было бы с ней связано. И тут нет ничего удивительного, ведь и материя — это всецело не-сущее всякий раз, когда она покоится, будучи рассматриваемой в качестве единого[82], ибо в первом случае есть единое сверхсущее, а в последнем — следующее за сущим, и в том, чтобы и материя была причастна таинственности, не будет ничего несообразного. Если же говорится, что никоим образом не сущее никогда не существует в том смысле, что оно не сущее, не единое, не полагаемое тайным, не катафатическое, не апофатическое, не изменяющееся, не противоречивое и никакое вообще — никогда и никоим образом (а ведь об этом-то и вел речь элейский гость)[83],— то, конечно, оно есть отвержение любых высказываемых предположений, причем неизвестно каким образом совершаемое, и, разумеется, само есть то, что даже и не является чем-нибудь.
[Второй, вопрос.] Значит, не получится ли так, что таинственное на самом деле окружает все изреченное, словно венец, возвышаясь над ним, а, как трон, будучи положено в основу всего? Скорее всего, и это определение для него не подходит. Действительно, оно — не сверху и не снизу, и не что-то первое по отношению ко всему, и не последнее, ибо в этом случае нет выхода за свои пределы; потому оно и не венец всего, не объемлет все и, вообще, внутри его нет изреченного; не есть оно и единое.
[Третий вопрос.] Так, стало быть, никакая его часть не имеет отношения к здешним вещам? Ведь его необходимо исследовать на их основе. Да как же оно не имеет к ним отношения, когда все вещи существуют в каком-то смысле на его основе? Действительно, каждая вещь происходит от него и участвует в нем, коль скоро не является ничем иным, кроме того, что она есть, обладая вследствие этого своим собственным началом, вдыхая его и возвращаясь к нему настолько, насколько это возможно[84]. К тому же, право, что же иное могло бы воспрепятствовать ему в Даровании частицы себя самого тому, что происходит от него? В самом Деле, что иное будет в этом посредствовать? Разве нет необходимости в том, чтобы второе существовало всегда уже хотя бы потому, что оно по сравнению с единым началом ближе к третьему, а третье — потому, что к четвертому; и если это так, то и низшее происходит от него; если и это так, то оно тем более остается в пределах его природы; если же и это так, то оно тем более уподобляется ей, так что оказывается готовым к участию в ней, а значит, и участвующим? Разве мы вообще могли бы высказать подобное предположение в отношении этого начала — да каким таким образом? — если бы в нас самих не было некоего его следа[85], как бы стремящегося к нему? Поэтому самое правильное — это сказать, что <начало>, будучи таинственным, позволяет также и всем вещам участвовать в таинственном, вследствие чего и в каждой отдельной вещи имеется нечто таинственное; равным образом мы соглашаемся и с тем, что одни вещи по своей природе более таинственны, чем другие: единое — чем сущее, сущее — чем жизнь, жизнь — чем ум и вечное пребывание, и то же самое рассуждение имеет силу при обратном переходе от материи к разумной сущности; в последнем случае рассуждение ведется на основании худшего, а в первом — лучшего, если можно так выразиться[86]. И если бы кто-нибудь положил в основу высказанные предположения, то смог бы дать определение его выходу за свои пределы и некоему таинственному порядку, возникающему на его основе. И все то, что изреченно, мы возведем к таинственному, так как оно повсюду вычленяется вместе с изреченным; следовательно, мы создадим три монады и три числа: сущностное, единичное и таинственное, но уже никоим образом не два. В таком случае мы, разумеется, будем придерживаться того мнения, от которого прежде отказались: что в таинственном располагаются единое и многое, как и порядок первых, промежуточных и последних вещей, да еще и пребывание в себе, выход за свои пределы и возвращение[87]; вообще, изреченное мы во многом смешаем с таинственным. Если же, как мы и говорили, это «высшее» или «высшие», то не будет нужды обращаться к таинственному, именно которое мы и хотим видеть превыше единого и многого. Следовательно, не нужно будет предполагать прежде многого иное, пусть даже выделенное в смысле сопричастности наряду со многим; стало быть, оно не будет предметом сопричастности, не будет передавать ничего своего тому, что соседствует с ним, и нет никакого таинственного бога, предшествующего единому, как само единое предшествует сущности.
Итак, правильнее всего утверждать следующее: разум, пробующий всяческими способами разные пути, будет обнаруживать это таинственное и, пожалуй, на основании делающихся при таком подходе выводов будут мыслиться противоположные вещи. Да и что в этом удивительного, когда даже относительно единого мы испытываем недоумение в связи с иными, но сходными положениями, и, конечно, то же самое относится ко всецело объединенному и к сущему. Однако пусть это у нас подождет.
Сейчас же в отношении первой гипотезы необходимо исследовать еще и то, каково восхождение к нему и каким способом, начинаясь с низшего, оно достигает завершения. Пусть рассуждение будет общим в отношении как всех остальных начал, так и тех их следствий, которые простираются вплоть до низших предметов. В самом деле, подобно тому как Парменид, исследуя единое, принял во внимание все вещи, каким-либо способом зависящие от него[88], и мы будем продвигаться вперед вместе с первой гипотезой, то есть, начав с полностью изреченного и известного в ощущении, совершим восхождение к молчанию об этом первом и испытаем на себе родовые муки истины.
Итак, каким образом можно было бы, опираясь при первом шаге на очевидное, совершить подобное восхождение? Конечно, во главу угла необходимо поставить то положение, пользуясь которым мы по мере сил совершим переход от первого ко второму, причем со всей возможной осторожностью.
9. Так вот, пусть будет сказано, что ни в чем не испытывающее недостатка всегда предшествует нуждающемуся. В самом деле, то, что нуждается в другом, по природе рабски служит ему в силу необходимости в предмете своей нужды. Если же два предмета взаимно нуждаются друг в друге, то оба они испытывают нужду как иные и ни один из них не будет началом, так как подлинному началу более всего свойственна независимость[89], ибо если бы оно нуждалось в чем-то, то в таком качестве уже не было бы началом. Началу необходимо быть только самим собой, то есть началом. Следовательно, ему приличествуют независимость и несогласие с тем, чтобы прежде него имелось что-либо. Соглашаться же с этим оно будет, обладая в каком бы то ни было отношении зависимостью. И если бы оно испытывало нужду в чем-то предшествующем себе, в том, что является началом в большей степени, то было бы неудивительно, если бы и в этом случае оно было началом для последующего: в последнем-то оно не нуждается. А вот если бы оно в каком-то отношении нуждалось и в нем, то уже не играло бы применительно к нему роли начала[90].
Итак, возьмем качественно определенное тело[91]; ведь оно-то как чувственно воспринимаемое и есть первое, изреченное для нас. А является ли оно первым на самом деле? Да ведь имеются две вещи: собственно тело и «вот это» — то, что находится в положенном в основу теле[92]. А какая природа из двух является первичной? Действительно, составное испытывает нужду в собственных частях. Однако то, что заключено в положенном в основу, нуждается в этом самом положенном в основу. Следовательно, допущение, что тело будет началом, так же как и первой сущностью, неверно.
