Следующая за титулованной аристократией категория английского дворянства — рыцарство. Т. Смит писал о нем: «Ни один человек не является наследственным рыцарем, даже король… Поэтому рыцарями не рождаются, в них посвящают или перед битвой, чтобы сильнее побудить их рискнуть своей жизнью, или после стычки в награду за выказанные отвагу и мужество, или не в военное время за выполнение какой-либо важной службы, или за добрые надежды, которые они подают, благодаря доблести, проявляющейся в них»[22]. Сама церемония посвящения в XVI в. осталась такой же, какой была на протяжении многих веков: «Когда кого-нибудь посвящают в рыцари, король ударяет его, коленопреклоненного, по спине или по плечу обнаженным мечом со словами «Sus» или «Sois chevalier au nom de Dieu», причем в прежние времена они добавляли — «и святого Георгия», и когда тот поднимается, король произносит «Avauncer». Таков нынешний обычай посвящения в рыцари. И это слово — «посвящение» (dubbing) — старинное слово для обозначения этого обычая, а не нынешнее — «возведение» (creation)»[23].
Сохранение архаичного обряда не означало тем не менее, что сама система возведения в рыцарское достоинство не изменилась. Если прежде молодого человека благородного происхождения по достижении зрелости мог посвятить в рыцари отец или непосредственный командир на поле брани, то в XVI в. — это прерогатива короны, которая жестко контролирует общее количество рыцарей. Пожалование звания удостоверяется королевской грамотой с государственной печатью, а новый герб регистрируется в герольдии. В некоторых случаях во время войны король мог наделить своими полномочиями кого-нибудь из высших военачальников: лорда-маршала, лорда-адмирала, лорда-депутата, но и тогда посвящение происходило от имени короны. (Хотя психологически это порождало некоторую двойственность: как встарь, новоиспеченных рыцарей связывали с посвятившим их в это звание отношения патроната, что свидетельствовало об устойчивости древних представлений.)
В XVI в. теряют свое былое значение некоторые аспекты, характеризующие рыцарство прежних времен. Хотя многие его представители выбирают военную карьеру, теперь на рыцарство не смотрят исключительно как на военно-служилое сословие. Посвящение в большинстве случаев не сопровождается передачей рыцарского держания. Из-за нехватки земельного фонда оно к этому времени деградирует, дробится, превращаясь в 1/4, 1/10, 1/20 и даже 1/40 прежнего лена[24]. Во многом этим определялось то, что к концу XV в. в Англии насчитывалось всего 375 рыцарей (1490 г.). При первых Тюдорах ситуация изменилась, особенно щедр был на раздачу рыцарских званий Генрих VIII в период англо-французских войн. Всего же за 1537–1558 гг. их получили 374 человека, и к началу правления Елизаветы I в Англии было уже около 600 рыцарей[25].
В отличие от отца Елизавета весьма скупо раздавала рыцарские звания, особенно в последние годы своего правления. За время ее царствия, несмотря на общий рост населения Англии, количество рыцарей почти не увеличилось. В 80-е гг. оно упало до 300 человек[26]. Многие дворянские семейства испытывали недовольство оттого, что были лишены возможности продвинуться вверх по социальной лестнице таким путем, но королева была непреклонна. Однако конфликтная ситуация, возникшая в этом вопросе в 90-х гг. XVI столетия, доказывает, что власть и влияние короны не были безусловны и безграничны. В военных кампаниях 80–90-х гг. лорд-маршал Англии и фаворит королевы Елизаветы граф Эссекс от ее имени весьма широко раздавал рыцарские звания, создавая себе многочисленную клиентелу. После кампании во Франции под Руаном он посвятил в рыцари 21 чел., в Испании после взятия Кадиса — 37 чел., в Ирландии — 81. По словам современника, в Ирландии «он произвел больше рыцарей, чем убил мятежников»[27]. Согласно подсчетам Л. Стоуна, из всех, получивших рыцарское достоинство при Елизавете, более 25 % были креатурами Эссекса[28]. Другие полководцы старались не отстать от него: лорд-адмирал Ховард после Кадиса стал патроном сразу 27 новых рыцарей. В такой щедрости, без сомнения, был элемент профанации и явно прослеживались корыстные цели самих военачальников, соперничавших между собой. Рыцарское звание давалось ими и за услуги в сугубо мирных делах, в придворных и политических интригах и т. п. Таких рыцарей не случайно в насмешку называли «коверными рыцарями» (carpet-knights).
Королева была возмущена свободой, с которой Эссекс «фабриковал» рыцарей вопреки ее воле, но отменить его решений не могла, так как акты посвящения совершились по всем правилам древнего церемониала, и даже она не могла лишить силы эту магическую процедуру. Феодальный обычай и дух восторжествовали здесь над сухим расчетом абсолютистского государства. (Правда, Елизавета намеревалась издать прокламацию, запрещающую рыцарям Эссекса показываться на официальных церемониях при дворе, что было привилегией этой категории, но ее отговорили от этого шага.)
Требования, предъявляемые к истинному рыцарю, не ограничивались формальной процедурой посвящения. Система представлений о качествах, присущих ему, существовала как в среде самого дворянства, так и в общественном мнении более широких слоев. Для первых образ рыцаря непременно включал в себя традиционный набор достоинств, культивировавшийся ставшей уже архаичной куртуазной литературой с поправкой на блестящую придворную жизнь эпохи Ренессанса: благородство крови (здесь внимание к нему несомненно), доблесть, беззаветная смелость, щедрость, галантность, образованность и т. д. Упорная приверженность этих людей «рыцарской идее» и куртуазной манере поведения нередко выражалась в эффектных поступках, казавшихся уже неуместными в эпоху артиллерии и огнестрельного оружия: таких как вызов на поединок во имя своей дамы, посланный Ф. Сидни командиру французской крепости, который должен был решить судьбу осады, или подобный вызов, брошенный его патроном, Эссексом, любому испанцу под стенами Лиссабона во имя его госпожи — королевы Елизаветы.
Многочисленные военные кампании, которые Англия вела в XVI в. на суше и на море, стимулировали воинственные настроения той части рыцарства, которая по преимуществу служила Марсу в ущерб мирным занятиям хозяйством в собственных поместьях. У этого слоя, поставлявшего основную массу офицеров, сложилась своя психология, безусловно роднившая их с испанскими идальго или французским «дворянством шпаги» и характеризующаяся безудержной гордостью, щепетильностью в вопросах дворянской чести, убежденностью в собственной монополии на благородство. Маршал Эссекс оставил в своей «Апологии» панегирик этой категории дворянства: «Я люблю их за их доблесть, за величие их духа, ибо слабый духом не может быть доблестен… Я люблю их во имя моей страны, ибо они — самая лучшая броня Англии в обороне и ее оружие в наступлении»[29]. В этих словах — самооценка «истинного» английского рыцарства.
В какой-то мере эти воззрения совпадали с представлениями об идеале рыцаря в общественном сознании более широких слоев. Со времен Чосера, создавшего такой собирательный и весьма привлекательный образ, англичане хотели видеть в рыцаре защитника, бесстрашного воина, мудрого в совете. Причем в демократической среде акцент явно переносился с вопросов его личного благородства и куртуазных качеств на его служение государству и общественным интересам. Прежде всего, настоящий рыцарь должен иметь вес и авторитет в делах своего графства (это становится топосом у современников), нести часть общественного бремени: состоять в комиссиях мировых судей, заседать в числе присяжных, исполнять обязанности высоких шерифов, поддерживать мир и порядок в графстве и т. д.
Второй важный критерий истинного достоинства рыцаря — его благосостояние, которое должно соответствовать его статусу[30]. Т. Вильсон констатировал, что доход, приличествующий рыцарю, должен составлять от 1 до 2 тыс. ф. ст. в год. В связи с этим весьма симптоматично то, как он смотрел на клиентелу Эссекса. С формальной точки зрения эти рыцари безусловно считались таковыми, а по своему воинственному духу более, чем кто-либо в Англии, соответствовали традиционному рыцарскому предназначению, но автор отнесся к ним более чем скептически, отказывая им в подлинном рыцарском достоинстве: «Я не причисляю к ним рыцарей милорда Эссекса из-за их образа жизни впоследствии, а также потому, что многие из них едва ли являются добрыми джентльменами, поэтому, чтобы отличить этих рыцарей от остальных, их называют рыцарями Кале, руанскими или ирландскими…»[31] В своем скепсисе Вильсон был не одинок, он выражал общее настроение, о чем свидетельствует и популярная эпиграмма 90-х гг., высмеивающая нищету этой категории дворянства: «Рыцаря из-под Кадиса, джентльмена из Уэльса и лэрда из северных графств — кентский йомен купит всех вместе за свою годовую ренту»[32].
