Мне хорошо известно, сударыня, что в вас так много чувствительности и милосердия, что вы не пожелаете ввергать ни меня, ни кого бы то ни было в то ужасное состояние, в котором вы ныне обретаетесь; это несомненный знак вашей природной доброты. Прошу мне верить, что такова и моя природная склонность и что ежели вы страдаете, то я этому никак не мог способствовать.
Не старайтесь оправдать меня в этом отношении: я не виноват в том, в чем вы меня обвиняете. Я убежден, что монахиня, подобно вам полная совершенств, бесконечно привлекательна. Доводы, которые вы приводите в пользу того, что к ней подобает питать какое-то особое чувство, по сравнению со светскими женщинами, весьма убедительны; но, оставляя в стороне все эти выдвигаемые вами веские доказательства, я скажу вам без лишних слов, что проникся к вам уважением только благодаря вашим собственным достоинствам. Манера светских женщин вести себя мне не по нраву; большинство из них изменчивы, им непривычно подолгу любить одного и того же человека, или, ежели они его и любят, то лишь для виду, из одолжения или из корысти. Суровость, к которой они прибегают, пренебрежение, желание помучить, кокетство, притворство причиняют любовникам во сто раз больше огорчений, нежели радостей. Я отлично понимаю, что вы ссылаетесь на эти доводы не для того, чтобы внушить к себе любовь: вы наделены слишком похвальными качествами, чтобы не привлекать к себе самые неприступные сердца; ваше обаяние столь властно, что противиться ему невозможно; красота, постоянство, верность, кротость вызывают восхищение, стремление служить и поклоняться вам у всех тех, кому выпало счастье знать вас. Другие красавицы мало что значат в сравнении с вами, и осмелюсь сказать, что заточать в монастырь женщину, полную стольких совершенств, как вы, — преступление. Ежели вы несчастны, то лишь потому, что вы пленница, от положения которой вы можете освободиться, когда пожелаете. Вы напрасно опасаетесь, что я мог изменить вам, ибо не видел вас каждый день. Неужто вы не знаете, что видеться с вами слишком часто не было ни в моей, ни в вашей власти, ибо вы находились взаперти, а также потому, что я подвергал себя опасности, входя к вам в монастырь? Ежели я расстался с вами и направился в армию, то это произошло лишь с вашего согласия: одни ваши достоинства способны были меня удержать. Ежели бы вы приказали мне остаться, я бы весьма охотно распростился со службой моему государю, дабы целиком принадлежать вам, не опасаясь ни гнева ваших родственников, ни строгости законов вашей страны. Я усердно доказывал вам мою страсть, будучи в Португалии. Ежели ныне знаки моей любви не дошли до вас, я в том неповинен, но мне было бы весьма огорчительно, если бы вы вышли из монастыря и приехали ко мне во Францию. Не потому что я не был бы бесконечно рад обнять вас в этой прекрасной стране, но по причине опасности, коей бы вы подвергались, и утомления, которое бы вы испытывали в дороге. Я отлично знаю, каким образом лучше всего осуществить ваше намерение, когда я буду иметь счастье вас увидеть, ежели вы все еще того желаете. Я беру на себя смелость говорить с вами так в своих письмах, поскольку вашей настоятельнице и вашим почтенным родственникам известно о нашем сговоре. В то же время ваша сдержанность в любви, ваша холодность, ваше презрение, ваша столь быстрая перемена так огорчают меня, что я нахожусь в полном отчаянии; но все равно я утешаю себя, ибо настолько уверен в вашей нежности и любви, что твердо убежден лишь в одном: как только вы получите мое письмо и увидите меня хотя бы ненадолго, вы измените свое решение. Я не могу не знать, сударыня, что я вам обязан большим, нежели кому бы то ни было на свете: вы беззаветно полюбили меня, отдали мне свое сердце, принесли мне в дар свою честь и свою жизнь, невзирая на противодействие ваших родных, суровость монастырского устава и строгость законов вашей страны. О, как мне только не благодарить вас за столь пылкую любовь! Неужто вы полагаете, что я могу вас забыть, что я покину вас после столь драгоценных доказательств вашей любви? Вы были бы вправе, сударыня, гневаться на меня, будь я неблагодарен до такой степени, что не писал бы вам и не проявлял бы ответного чувства на вашу любовь с той же пылкостью, с какою проявляете ее вы. Поступок мой не был бы достоин порядочного человека, я был бы изменником, злодеем и самым неблагодарным любовником на свете. Напротив того, бог мне свидетель, я всегда продолжал вас боготворить и любить более, чем самого себя. Я ни разу не погрешил в отношении вас отсутствием надлежащего почтения и должной любви: я отвечал на ваши письма со всем пылом и со всей возможной учтивостью; я выказал вам самую высокую и самую пылкую страсть, какую только может испытывать мужчина к самой прелестной и полной совершенства женщине. Я продолжаю нерушимо хранить это чувство. Что еще я могу сделать для вас? Чего вы желаете от меня? Я вам принес в дар всего себя и все, чем я владею. Я готов отрешиться от всего ради вас, совершить длительное путешествие, переплыть моря и подвергнуть свою жизнь прихотям водной стихии, дабы разыскать вас в вашей обители: после стольких доказательств моей страсти (ежели мне посчастливится преодолеть все эти опасности) мне останется лишь снова отдать себя во власть вашему гневу. Это я и сделаю, когда мне выпадет на долю великое счастье вас увидеть. Хотя я и неповинен во всем том, в чем вы меня обвиняете, я хочу отдать себя в жертву вашему пылкому негодованию, не противясь вашей малейшей воле. Все эти доказательства моей страсти к вам весьма далеки, сдается мне, от того подлинного отвращения, которое, как вы полагаете, движет мною, ибо я вас бесконечно люблю и всецело вам предан. Я прекрасно знаю, что у меня нет ни одного из тех достойных качеств, которые бы заслуживали вашей любви, кроме качества преданного любовника, хотя вы в этом уже разуверились. Вы меня спрашиваете, что я такого сделал, чтобы вам понравиться? Чем я пожертвовал для вас? Не искал ли я себе одних удовольствий? А я хочу спросить вас, не повиновался ли я вам во всем, что вам было угодно? Не принес ли я вам в дар всего себя и все свое состояние; и искал ли я иных услад помимо тех, которые вы мне подарили? Ежели я играл или бывал на охоте, разве вы не одобряли эти развлечения? Ежели я был в рядах армии, разве вы на это не соглашались? Ежели я вернулся оттуда в числе последних, то лишь потому, что меня удерживали силою. Ежели я подставлял себя под пули, то делал это со всем возможным для меня хладнокровием и благоразумием, но всегда с честью, дабы стать достойным вас. И ежели по моем возвращении я не остался в Португалии, то лишь потому, что тогдашние обстоятельства недостаточно благоприятствовали нашей любви. Правда, меня понудило уехать письмо моего брата, но по делу столь спешному, что оно не терпело отлагательств. Вы с этим согласились, но, ежели бы вы мне приказали отложить мое путешествие и даже остаться, я бы вам повиновался. В пути я едва не умер от тоски и печали и ежели немного рассеялся, то лишь для того, чтобы сохранить себя для вас. К какому же выводу после всего этого надобно прийти? По какой же причине вы меня, судя по вашим словам, смертельно ненавидите, ежели не по той, которую вы себе придумали? Какие беды вы навлекли на себя, ежели не те, которых вы сами пожелали? Ежели вы мне подарили большую истинную страсть, я не употребил ее во зло; напротив того, я сумел бережно отнестись к ней и ответить вам нерушимой взаимностью. Ежели вы не прибегали в отношении меня к уловкам, разве я не был в свой черед искренен с вами? Надобно, говорите вы, искусно подыскивать средства, дабы зажечь любовь: противился ли я вашей страсти? И почему вам неугодно, чтобы любовь рождала любовь, ибо истинная тайна стать любимым — это полюбить? Вы говорите, что я хотел, чтобы вы меня полюбили; признаюсь в этом. Но когда б я даже не имел этого намерения, вы все же меня полюбили бы, ибо признались, что любили меня до того, как я выказал вам свое чувство. И если б даже я попытался выказать вам свою любовь без вашего на то согласия, разве я не был бы прав, ибо все, что я увидел в вас, было достойно любви. Правда, мне показалось, будто по строю своей души вы влюбчивы, но от этого страсть моя к вам оказалась ничуть не меньше, и даже напротив того, она возросла до крайних пределов. И тут я не прибегнул к вероломству. Я не обманул вас: мне не страшны ваши угрозы. Я убежден, что, вникнув в мои доводы, вы окажетесь слишком благоразумной, чтобы предать ни в чем не повинного любовника мести со стороны ваших почтенных родственников. Ежели вы полагаете, что, полюбив меня, вы испытали судьбу тех, кто покинут и все же боготворит, разве я не испытал того же, что и вы? Мы разнимся друг от друга лишь по трем пунктам, а именно: вы изменились, а я остаюсь постоянным; вы терзаетесь тем, что полюбили меня, а я вовсе не терзаюсь тем, что полюбил вас, вы стыдитесь своей любви, которую полагаете преступлением, а я своей не стыжусь, ибо уверен, что любовь — это добродетель. Ваша страсть никак не могла навести вас на мысль, что она чудовищна, ибо ничего чудовищного в ней нет: что же раздирает ваше сердце? Какое жестокое смятение вас мучит? Я отнюдь не первопричина всех ваших огорчений; я всегда искренне любил вас и верно служил вам. А посему вы правы, коль не желаете мне зла и решаетесь примириться с тем, чтобы я жил счастливо; мне нетрудно обрести счастье, ежели вы того хотите, ибо я всегда был великодушным по отношению к вам. Я надеюсь, что вам не составит труда написать мне другое письмо, дабы убедить меня, что вы стали спокойнее; но еще до того я приеду в Португалию, и мое присутствие принесет вам желанный покой и разубедит вас в моих якобы неблаговидных поступках, в которых вы меня обвиняете и которыми вы желаете меня попрекнуть. И, вместо того чтобы презирать меня, вы станете осыпать меня похвалами; вместо того чтобы обвинять меня в измене, вы признаете мою верность; вместо того чтобы позабыть о своих усладах, вы будете думать о них каждый день, и я надолго останусь у вас в душе и памяти. Ежели вы полагаете, что у меня перед вами есть некоторые преимущества, ибо я сумел зажечь в вас любовь, то я этим отнюдь не кичусь; я знаю, что обязан своим счастьем не вашей юности, не вашей доверчивости, не похвалам, которые я вам расточал, не всем тем доводам, которые вы приводите, но одной только вашей доброте. Хотя в разговоре с вами все отзывались обо мне хорошо и старались замолвить слово в мою пользу, я никогда не отваживался приписать это моим достоинствам. Все, что я делал, было направлено не к тому, чтобы вскружить вам голову, но для того, чтобы подарить вам истинную любовь, ибо питаю к вам прежнюю страсть. Умоляю вас сохранять все мои письма и перечитывать их почаще, дабы укрепить свою любовь, а не отступиться от нее. Для меня большое счастье и ни с чем не сравнимое наслаждение быть всегда любимым столь безупречною женщиной, полной таких совершенств. Верьте мне, я буду вас неизменно любить и обожать всю свою жизнь. Забудьте об упреках, которые вы хотите мне бросить, и не называйте меня неверным: вы убедитесь в обратном, когда увидите меня в Португалии, а посему лучше почаще вспоминайте обо мне и не старайтесь меня позабыть; вы не придете ни к какому иному намерению, кроме решения вернуться к вашим прежним восторгам, как только мне удастся разубедить вас в вашем ложном мнении обо мне. Прощайте! Еще раз умоляю вас никогда не покидать меня и непрестанно думать о той бурной страсти, которую я испытываю к вам. Не пишите мне больше, быть может, ваши письма не дойдут до меня во время моего путешествия. Прощайте! Я дам вам подробный отчет о всех моих душевных волнениях, а вы мне расскажете об одном из своих по вашему выбору, когда я обрету великое счастье свидеться с вами. Прощайте!
Ради удовлетворения читателя и собственного оправдания я полагаю, что должен сказать несколько слов о том намерении, которое побудило меня взяться за настоящие Письма. Я не собираюсь разъяснять здесь читателю, достоверны или вымышлены пять Португальских писем и адресованы ли они, как утверждают, одному из самых знатных дворян нашего королевства[20]; я отнюдь не намерен выказывать свою осведомленность в этом вопросе: я хочу лишь сказать, что бесхитростность и непритворная страсть, которые проглянули в этих пяти Португальских письмах, мало кому позволят усомниться в том, что строки эти не придуманы. Что же до намерения, побудившего меня написать к ним ответы, я слишком откровенен, чтобы утаить мнение, высказанное мне по сему поводу тем, кого можно отнести к числу самых блестящих умов Франции. Мне прежде всего указали на обширность замысла, на трудность его успешного претворения и на дерзостность, в которой меня упрекнут, ежели успех окажется сомнительным. Мне было сказано, что первые пять Писем проникнуты пылкою страстью и что человек, не изведавший столь пламенного чувства, никогда не сможет ответить на них должным образом; что первые Письма написаны молодою девушкой и что в душе представительниц слабого пола страсть проявляется с большей силою и пылкостью, нежели в душе мужчины, где она всегда отличается большей сдержанностью; что, помимо всего, эта девушка — монахиня, более склонная к сильной привязанности и любовным порывам, нежели светская женщина; и что я, не будучи ни молодой девушкой, ни монахиней, а может быть, и вовсе не склонный к нежностям, не смогу в своих Ответах придать выразительности тем чувствам, которыми справедливо восхищаются в первых Письмах. Наконец, мне привели в пример замысел Авла Сабина[21], который написал ответы на некоторые из посланий Овидия, именуемых «Героидами», по столь неудачно, что его ответы лишь выгодно оттеняли вышеназванные послания, хотя те и были порождены одной игрою ума и начисто лишены всякого сердечного чувства. Одного этого было достаточно, чтобы охладить отвагу, менее пылкую, нежели моя; и все же я не сдался на эти доводы: я понял, что безыскусственная красота Португальских писем недосягаема и что они справедливо могут быть названы чудом любовного излияния; я подумал, однако, что, даже если мои ответы окажутся лишенными этого чудесного свойства, некоторый успех им обеспечен. Ежели они и не будут преисполнены пылкой и страстной любви, что из того? лишь бы им была присуща некая живость. Я предпочитаю прослыть человеком остроумным, нежели влюбчивым. Во всяком случае, ежели мои ответы так уж невыносимо плохи, пусть думают, будто я их сделал такими, дабы они лучше напоминали те, на которые сетует португальская дама в четвертом Письме (стр. 30), где она их называет «письмами холодными, полными повторений», и в Письме пятом (стр. 38), где она жалуется на «неуместные уверения в дружбе и смехотворные любезности», коими ее любовник заполнил свое последнее письмо. В этом, на мой взгляд, заключается та скромная признательность, на которую я вправе рассчитывать. Ежели все-таки принять во внимание обширность замысла, меня не так уже разбранят за то, что я в этом недостаточно преуспел; напротив того, меня, быть может, похвалят за то, что я вообще за это взялся. Доводы, которые я привел в начале этого предисловия и которые я нахожу неопровержимыми, послужат мне в худшем случае защитою от нападок критиков, чтобы не сказать завистников. Наконец, читатель, возможно, будет удивлен, увидев шесть Ответов на пять Писем; но я хочу уведомить его, что, коль скоро в первом из своих пяти Португальская монахиня упоминает о Письме, написанном ее любовником еще перед самым его отъездом, я счел себя не вправе уклониться и придумал еще одно письмо. Мне и в голову не пришло пренебречь таким прекрасным поводом к сочинительству и не воспользоваться им. Вот все, что я хотел сказать. Прощайте.
Прощай, Мариана, прощай! Я покидаю тебя и, покидая, испытываю огорчение, что не смог убедить тебя в том отчаянии, в которое повергает меня неизбежность моего отъезда. Но я постараюсь тебя в этом убедить, дорогая Мариана, и мой уход из жизни, с которой я вскоре расстанусь, расставшись с тобою, не позволит тебе более сомневаться в моем непомерном горе. Знаешь ли ты, бесценная моя, что значат эти слова: «я расстаюсь с тобою»? И могу ли я, по-твоему, сказать яснее и понятнее, что я «умираю»? Да, я умираю, ибо оставляю тебя! Я ухожу из жизни, уйдя от тебя, и лягу в могилу, вернувшись к себе на родину. И все же я уезжаю, скажешь ты, и покидаю тебя. О, жестокая, как сильны эти слова, как они всевластны, как красноречивы и как твоя любовь, которая в них проглядывает, будоражит мое сердце и неумолимо колеблет мое решение! Как? неужто свидетельства твоей любви ко мне, в чем я никак не могу сомневаться, оказывают на меня воздействие, столь непохожее на то, к которому я до сей поры был привычен! От этого зависели моя радость и мой покой, то были источники моего счастья и блаженства. Эти знаки любви составляли всю мою отраду, они заглушали мои рыдания, осушали слезы, успокаивали треволнения, рассеивали страхи: теперь же они могут вызвать лишь новое смятение в душе моей и порождать в ней тревоги. Я понимаю причину этой перемены: я пользовался всеми благами, которые обещали первые знаки твоей любви, я жадно впивал все ее услады и был счастлив отвечать на нее бесчисленными словами и бесчисленными поступками, способными убедить людей, более недоверчивых нежели ты, в необъятности и пламенности моей страсти, тогда как ныне я взираю на эти предлагаемые мне блага, не имея возможности их принять, и в ответ на твою нежную привязанность я могу лишь отправиться в путь, который отдалит нас друг от друга на пятьсот лье. Судите же поэтому о моей недоле и о жестокости ко мне судьбы и подумайте, для кого из нас обоих отъезд мой должен быть более злосчастным. Зачем я только приехал в Португалию? К чему мне было приезжать издалека, дабы стать несчастным до конца своих дней? Зачем я повстречался с вами? Зачем я вас полюбил? Неужто мне было суждено испытать величайшее наслаждение при виде вас, ежели однажды мне уготовано вас более не увидеть, и неужто моей жизни надлежало зависеть от вас, ежели однажды я принужден был вас покинуть? О зачем только я не испытал тех нежных и страстных чувств, которые вы мне внушили, с какой-либо француженкою? Жестокость разлуки не нарушила бы всецело мою отраду, и надежда на быстрое возвращение, которую всегда можно питать с некоторым основанием в отношении человека, покидающего свою страну, оставила бы нам даже в нашем горе упоительное утешение. Но что я говорю, безумный! Смог ли бы я питать истинное влечение к кому-либо, помимо вас? Способна ли была бы другая женщина пробудить во мне столь сладостное волнение, дать мне пережить столь отрадные минуты, как те, что я провел под вашим кровом? Нет, это невозможно! Надобны были ваши глаза, дабы внушить мне такую любовь, которую я испытал при встрече с вами; надобно было ваше сердце, дабы стать достойным предметом моего внимания и преклонения; нужны были вы сами, вы вся, дабы доставить мне те непомерные радости, которые столь легко припоминаются, но которые невозможно выразить; нужна была вся моя и вся ваша любовь, дабы породить все эти любовные порывы и восторги. О, как сладостна эта мысль! Как она способна растрогать воображение! Как отрадно помышлять обо всем этом! Могу ли я предаваться таким помыслам и в то же время готовиться к отъезду? Могу ли я думать о предстоящем пути, который все это нарушит? Ваша любовь, ваши ласки, способные приковать к вам самых блистательных людей света, растрогать самых бесчувственных, смягчить самых жестоких и самых бесчеловечных, неужто они мне позволят уйти? Да разве моя любовь сама по себе способна смириться пред этой разлукою? Я отлично понимаю, что это я хотел бы уехать и что тот же я этого не хочу или, вернее говоря, не могу. Я и не хочу и не могу; но так нужно. Суровая необходимость! Непонятное принуждение! оно заставляет меня покинуть вас, когда я вас люблю со всем пылом. Я люблю вас, сокровище души моей, и должен признаться, что любил вас меньше в известных обстоятельствах, когда вы полагали, что я люблю вас больше всего. Я умираю от любви к вам и только теперь начинаю ощущать такие душевные волнения, которые до сей поры были мне неведомы. О, как эти пылкие чувства несвоевременны! Они лишь терзают меня: в иную пору они могли бы сделать меня счастливейшим из смертных. Вы мне нередко говорили, сколь велика ваша любовь; вы сделали больше, вы это подтвердили на деле, сказав мне, однако, что подтверждения эти, как бы значительны они ни были, недостаточно выражают ваши чувства. Тогда мне трудно было вам поверить, но ныне я прекрасно понимаю, насколько эти слова были правдивы, ибо сейчас, когда я вам пишу, я сознаю свою полную неспособность выразить вам даже малую толику беспрестанно волнующих, терзающих меня чувств, которые делают меня несчастным. Потерять жизнь, потерять рассудок было бы, кажется, недостаточным, дабы изобразить вам мрачное беспокойство, охватившее мне душу и повергшее мое сердце в самое жалкое состояние. О, почему вы этого не видите? Именно теперь вы перестали бы меня попрекать, не стали бы называть пустячной причину, побуждающую меня вернуться во Францию, и оплакивали бы вместе со мною мое злополучное положение, мою горькую участь и мою незадачливую любовь. И в самом деле, я вынужден вас покинуть, когда я вас люблю более всего, когда вы проявляете ко мне больше любви, нежели когда-либо, когда вы подозреваете меня в том, что я люблю вас меньше всего. Итак, мне предстоит опасность потерять вас, расставшись с вами. О, как было бы мне грустно, ежели бы я вас потерял в пору, когда я так страдаю из-за любви к вам! Вы были всецело моей, и когда мои радости, равно как и мое чувство, влекли меня к вам безраздельно; вы по-прежнему меня любили, и когда я не выходил из вашей обители; вы делали для меня все, а я тогда не делал для вас ничего и не испытывал из-за вас никаких терзаний: неужто теперь, когда я начинаю страдать, вы перестанете меня любить? Подумайте, ведь несравненно легче любить человека, с которым вкушаешь безграничные услады, и надобно гораздо сильнее любить тех, кто страдает из-за нас, нежели тех, кто благодаря нам веселится. Я вкусил с вами непомерные наслаждения: вы любили меня. Теперь я испытываю из-за вас неисчислимые муки: не умеряйте же своей любви ко мне; я умоляю вас об этом, моя отрада, и на сем кончаю свою просьбу. К тому же меня только что известили, что все готово и что ждут одного меня. О, почему меня ждут? Почему им так не терпится и почему не оставить меня в вашей стране? Этого не сделают: не стоит и надеяться. Прощайте же, Мариана, и вспоминайте обо мне! Сжальтесь над отсутствующим, не забывайте о тех усилиях, которые я делал, чтобы внушить вам мою любовь и убедить вас в ней; не забывайте моих обещаний, моих торжественных заверений, моих клятв. Тем более не забывайте ваших уверений, в которых вы тысячу раз клялись принадлежать мне всегда. Думайте порою о наших усладах; думайте также иногда и о моей недоле. Я отдаю себя во власть самой неверной из стихий: о, почему она и не самая жестокая! и ежели верно, что я вас более не увижу и что вы меня забудете по причине этой разлуки (чего я не могу себе представить), почему эта стихия не поглотит меня несметное число раз? Почему не заставит наскочить наш корабль на песчаную банку? Почему не разобьет его о подводный камень и почему не поступит со мною так, как поступало с сотнями людей, менее обездоленных, нежели я? Ежели меня постигнет это несчастье, моя скорбь и мое отчаяние не уступят волнам и ветрам мрачной заботы лишить меня жизни; и в смертельной тоске, которая меня охватит при мысли, что я покинут женщиной, любимой мною больше жизни, я испытаю последнюю отраду умереть ради вас и по вашей воле. Не берите же на себя этой вины, не наносите мне эту обиду: ежели бы вы вычеркнули меня из вашей памяти, вы были бы, я полагаю, столь же достойны осуждения, сколь я был бы достоин жалости.
Неужто же мои невзгоды еще не кончились? Неужто же одного только отчаяния оттого, что я вынужден вас покинуть, оказалось недостаточно, дабы сделать меня несчастным, и надобно было к нему добавить еще и ваши огорчения, которые я ощущаю во сто крат острее, нежели свои собственные? Как! вы меня не забыли? Вы думаете еще об отверженном! вам еще радостна моя любовь! О, нет, довольно: достаточно того, что вы меня жалеете, не принимайте моих горестей столь близко к сердцу, как я сам. Не подобает вам сокрушаться, потеряв меня, так же глубоко, как я сокрушаюсь, потеряв вас. Вы еще не раз повстречаете в жизни порядочного человека, на которого ваши глаза произведут то же впечатление, какое они произвели на меня, и к которому вы, возможно, почувствуете нежность. Но, что я говорю! Разве я перенесу, чтобы у вас появились к кому-то другому те самые чувства, которые, как вы без конца клялись, вы можете испытывать лишь ко мне? Ежели бы я почел вас способной на такую перемену, не знаю, до каких крайностей я мог бы дойти; а этот счастливец, коего вы избрали бы взамен меня, не мог бы ручаться за свою жизнь до той поры, пока я был бы в состоянии подвергать опасности свою. Простите меня за эту вспышку: в подобном случае не очень-то легко сохранять хладнокровие. Умерьте все же хоть немного ваши душевные порывы и, ежели причиною ваших горестей вы почитаете мои развлечения во Франции, знайте, что горести эти малоосновательны. Образ Марианы, столь глубоко запечатленный в моем сердце, — вот что волновало меня во все время моего пути и продолжало волновать, когда я приехал на родину. Признаюсь ли вам? это ваш образ заглушил во мне некоторое чувство радости, столь естественное для всех, кто смог снова ступить на родную землю. Я прежде всего подумал о вас и, поняв, что здесь вас искать невозможно и что, больше того, здесь я вас никогда не найду, я впал было в то достойное жалости состояние, в котором, как я узнал из вашего письма, обретаетесь вы. Я свиделся с моими родными, меня посетили друзья, я, в свою очередь, навестил кое-кого из них, и наряду с таким множеством радостей, по меньшей мере ежели судить о них чисто внешне, я выказал столь явную печаль и столь глубокое горе, что даже самые бесчувственные, увидев мое состояние, сжалились надо мною. Они догадывались, разумеется, что я вывез это недомогание из Португалии, но причина им была неизвестна, и я один знал, в чем сущность моей болезни и какое лекарство следует здесь применить. Сколько раз желал я облегчить мои горести, поведав о них и разделив их с кем-либо другим! Я бесконечно сожалел об отсутствии доны Бритеш, к помощи которой я нередко прибегал, дабы выразить вам свою любовь. Не буду вам говорить, сколь страстно я жаждал общения с вами и сколь усиленно я его добивался: коли вы меня любите, вам легко это вообразить, и вы можете сопоставить эти усилия с вашим желанием увидеть меня; коли вы меня больше не любите, зачем мне их вам описывать и давать вам повод посмеяться над моими тревогами? Словом, мне не найти покоя: и ночь, и день мне равно докучны. Открывая поутру глаза, я открываю их, дабы лить слезы, уста мои размыкаются лишь для того, чтобы вздыхать и сетовать: мысль о нашей разлуке и, как мне кажется, скудные надежды на нашу встречу повергают меня в неодолимую тоску. Ежели я смыкаю глаза вечером, сны и видения мои полны только Марианой; порою — Марианой близкой, и тогда, проснувшись, я впадаю в отчаяние оттого, что сны эти ложны и радость обманчива; порою — Марианой далекой, и я опять-таки в отчаянии от того, что при пробуждении моем все самое обманчивое становится точным и несомненным, будто неоспоримые оракулы предсказывают мне неизбежные беды и изображают мне их ежечасно, не давая ни на минуту ни отдыха, ни покоя. Вот какова моя жизнь! Вот каковы мои отрады и развлечения! Судите сами, стоит ли мне завидовать и нет ли у меня повода сетовать, подобно вам, на жестокую судьбу, разлучившую нас? В таком вот состоянии я и находился, когда получил ваше письмо; прежде чем распечатать, я покрыл его бесчисленными поцелуями и ощутил в душе особую радость, не известную мне с тех пор, как я вас покинул. Я вскрыл письмо, увидел почерк, в котором глаза мои не могли обмануться, и был удивлен, что вы нашли возможность написать мне. Из письма вашего я узнал, что ваш брат сумел предоставить вам случай сообщить кое-что о себе. О, с каким легким сердцем я простил тогда всей вашей семье те помехи, которые она пыталась учинить на пути к нашему общему согласию, те препятствия, которые она на нем воздвигала, ту ненависть, которую она возымела ко мне, и весь тот урон, который она смогла нанести как вашему, так и моему доброму имени! О, какого добра я пожелал ей за этот последний поступок, который сторицей вознаграждает нас за все предыдущее! Я назвал ваших родных творцами моего счастья и воспылал к ним дружбой, не менее сильной, нежели любовь, в которой я так часто вам клялся. Но, душа моя, сколь сильно взволновали меня ваши беды, ваши горести, ваши приступы отчаяния, ваши опасения, ваши жалобы! Я дошел до того, что пожалел, зачем я вас полюбил и зачем вы полюбили меня, ибо именно моя и ваша любовь повергли вас в такое расстройство. Ухудшение вашего здоровья сказалось прежде всего на моем. Узнав о вашем обмороке, о потере вами сознания, я оказался на грани безумия и почти что смерти, ибо до сей поры полагал, что лишь при свидании со мною вы способны терять представление обо всем окружающем. О, поберегите же себя, не подвергайте наши жизни опасности, забудьте эти страдания, как бы дороги они ни были вам из-за меня; именно поэтому они для меня непереносимы, и я не могу допустить, чтобы вы их испытывали, особливо, ежели вы считаете меня их виновником и их единственным предметом. Увы, если бы муки, которые я переношу, или те, которые мне предстояло бы вытерпеть впредь, были достаточны, дабы умерить ваши, вы вскоре убедились бы, что у вас нет никакого повода сетовать и обвинять меня. Ежели понадобилась бы одна только моя жизнь, дабы избавить вас от всех ваших мук, вы увидели бы по моей готовности пожертвовать ее вам, что для меня нет ничего дороже и драгоценнее, нежели ваш покой. Меж тем вы упрекаете меня, что я сделал вас несчастной, словно я сам недоступен приступам той всепожирающей грусти, которые делают мне жизнь столь постылой и несносной и сеют на моем пути лишь шипы и тернии там, где другие находят только лилии и розы. О, молю вас, перестаньте меня обвинять, равно как и подозревать в том, что я способен полюбить здесь какую-либо женщину, кроме вас. Я знаю, что никогда не найду ни у одной тех прелестей, которыми я восхищался в вас. Но даже если было возможно найти их еще больше в ком-то другом, мое сердце оказалось бы неспособным ни к восприятию новых ощущений, ни к утрате тех, которые вы ему подарили. Я слишком вас люблю, чтобы возыметь когда-либо подобное намерение. Я никак не смогу его осуществить, ибо ни перемена мест, ни расстояние отнюдь не меняет мою любовь, напоминая мне лишь о былых радостях. Я вкушал больше услад, когда любил вас в Португалии; я испытываю больше горестей, продолжая любить вас во Франции. Вот, на мой взгляд, и вся разница, но люблю я вас всегда и везде. Где бы я ни находился, я испытываю отраду в том, что люблю вас, и отраду, которую дает надежда быть любимым. Я не могу жить ни без того, ни без другого; я ручаюсь за первое чувство, поручитесь же мне за второе. Прощайте, не предавайтесь более столь сильной скорби. Не подозревайте меня ни в равнодушии, ни в перемене моих чувств, ни в том, что я вас забыл. Сомневайтесь менее во мне, нежели в самой себе; но любите меня по-прежнему сильно и хоть немного пожалейте меня: каждый день я даю вам для этого повод, претерпевая муки, которые выпали мне на долю. Прощайте.
До каких пор будут длиться ваши подозрения? Неужто эти оскорбительные для меня чувства не исчезнут никогда и в ваших глазах я по-прежнему останусь виновным, хотя я всего лишь несчастен? Увы, в каком жалком состоянии я нахожусь! Жестокая и роковая разлука, какое смятение вносишь ты в душу и сколь пагубны твои последствия! Неужто только потому, что я отсутствую, неизбежно следует, что я низок, что я неблагодарен, что я неверен, вероломен и клятвопреступник? О, Мариана, я в отчаянии и оттого, что вы столь несправедливо обвиняете меня, и оттого, что вы испытываете столь жестокие горести из-за любви ко мне. С тех пор как я уехал, у меня не было ни одной минуты, я словно заживо погребен под гнетом печали и огорчений. Вся моя жизнь здесь — сплошная пытка. Я надеялся почерпнуть из ваших писем какое-то утешение в моих непрерывных горестях, а письма эти только усиливают их и делают совершенно неизлечимыми. Все ваши буквы, все слова, все строки отравлены этой горечью. Ежели я узнаю из них, что вы живы, и тут же узнаю, что вы живете лишь для страданий и готовы умереть в любую минуту от непонятных, невообразимых мучений; ежели я убеждаюсь, что вы помните обо мне, то помните лишь для того, дабы обвинить меня и приписать мне все испытываемые вами невзгоды; ежели вы пишете, что любите меня, то либо для того, чтобы посетовать, что я не люблю вас, либо сказать, что вы умираете. Неужто вы не можете жить, не терзаясь? Что бы вы ни говорили о моих чувствах, вижу, что вы этого не можете: мне нетрудно судить об этом по собственному опыту. По меньшей мере думайте обо мне, не обвиняя меня, и любите, не предаваясь мыслям о смерти. Страдайте, Мариана: я не могу вам приказать, чтобы вы не страдали, ибо не намерен вам советовать не любить меня больше и знаю, что, когда любишь того, кто отсутствует, надобно либо страдать, либо умереть. Я не хочу вас избавить от необходимости, от которой сам отнюдь не намерен избавляться. О, жестокая неизбежность! она понуждает меня молить о том, чтобы страдала женщина, ради которой я охотно бы вытерпел любые вообразимые мучения, ради которой я подверг бы себя самым страшным опасностям, ради которой я готов бы был пожертвовать тысячу раз тысячью жизней, обладай я ими. И все же страдайте, пусть будет так! Но не воображайте, вопреки истине и вопреки очевидности, что вы страдаете из-за неверного. Вспомните только, как я вас любил и насколько сильно вы любили меня. Поймите, что я сделал и что мне надлежит сделать, и не сомневайтесь в том, что я люблю вас и что я человек долга. Воскресите в памяти все, что я когда-то говорил вам, дабы заверить, что обожаю вас. Подумайте о моих обещаниях, столь часто повторяемых мною, никогда не любить никого, кроме вас. Вспомните и о том, что вы мне говорили, и что это доверие было источником моего блаженства и побудило вас любить меня и подарить мне такое множество сладостных мгновений. Правда, что я расстался с этими радостями, покинув Португалию, но не расстался с моею страстью; не так-то легко от нее избавиться, она мне слишком дорога, чтобы не сберечь ее до конца моих дней. Это ваша единственная соперница в моем сердце, которая не была бы ею, не будь она порождена вами. Не ревнуйте же меня к ней, эта страсть постоянно твердит мне о любви к вам. «Боготвори, — говорит она мне поминутно, — боготвори твою дорогую Мариану, береги меня лишь ради любви к ней; она породила меня, тебе надлежит меня сохранить: ежели я не могу более появляться в твоих глазах и на твоих устах, сделай так, чтобы я появлялась в твоем сердце и твоих письмах». По правде говоря, у меня есть повод посетовать на вас; и ежели верно то, что я глубоко проник к вам в сердце, еще вернее то, что я не сумел завладеть вашим разумом. Ваши подозрения для меня невыносимо оскорбительны. Я никогда бы не подумал, что вы способны на подобные чувства в отношении меня. Что я такого сделал? Что случилось после моего отъезда, что могло побудить вас отказать мне в том доверии, которое вы испытывали прежде ко мне? Что я сделал с той поры, злая, если не считать, что оплакивал вас, любил вас и сетовал на свои невзгоды? Неужто поступок мой вам кажется поступком человека непостоянного и увлеченного какой-нибудь французской красавицей, чем вы меня и попрекаете? В то же время вы обвиняете и чуть ли не проклинаете меня за то, что я вам недостаточно часто пишу. Боже мой, разве меньше писать значит меньше любить? Прежде чем злой рок разлучил нас, полагаете ли вы, что я вас любил лишь в пору наших совместных бесед и что страсть моя исчезла вместе с ними? Я любил вас, расставаясь с вами, я любил вас, когда совершал прогулку, я любил вас, когда к вам снова возвращался, и все так же пылко, как любил, держа вас в своих объятиях. Когда я не мог вам этого сказать, вы говорили мне без конца, что твердите это самой себе и воскрешаете в памяти мои обещания и заверения. Почему же вы этого не делаете теперь? Ах! значит, вы меня больше не любите. Я это понимаю, и единственное, чего я боялся, наконец наступило. Это все, что я могу подумать о той, которая требует от меня лишь почтовой бумаги в доказательство моей любви. Судите же о разнице между вашими просьбами и моими. Я вас прошу по-прежнему любить меня, вы меня просите писать вам; я жду от вас исполнения бесчисленных обещаний, которые вы давали мне в том, что сбережете для меня ваше сердце, никогда не забудете меня и станете постоянно думать обо мне, а вы ждете от меня писем. Правда, вы ждете меня самого. О, я неблагодарен, вернее, безумен. Вы любите меня больше, нежели я того заслуживаю, хотя и не любите меня больше, нежели я вас люблю. О, сколь лестно для меня ваше последнее требование! И все же, оно мне кажется излишним. Разве я не ваш? Увы, я настолько же принадлежу вам, насколько не принадлежу самому себе. Я думаю только о вас, живу только ради вас, ваши горести — мои горести, ваша скорбь терзает меня, ваши несчастья убивают меня. Могу ли я в большей степени принадлежать вам? Дай-то бог, чтобы известие о мире[22], привезенное вам французским офицером, оказалось верным, и тогда у ваших ног я подтвердил бы вам, что люблю вас: я оросил бы их слезами и умер бы от радости, что вновь соединен с тою, чье отсутствие заставляет меня умирать от тоски. О, у вас не было бы более повода опасаться новой разлуки, ежели бы моя счастливая судьба могла привести меня вторично в вашу обитель. Я слишком хорошо знаю теперь, сколь жестоко расставание, чтобы вновь испытать его. Но увы, смогу ли я когда-нибудь оказаться в состоянии выполнить то, что вам обещаю? Мир, о котором вы мне пишете, обеспечен ли он? Я весьма того желаю и не смею в это поверить; я слишком несчастен для того, чтобы мне привалило такое счастье. Я страшно опасаюсь ваших слов: «Я, может быть, вас никогда не увижу». Душа моя! Это вовсе не значит, что я вас покинул; я расстался бы скорее с родными, со своими поместьями, со своим состоянием и самою жизнью, нежели с вами: от нас обоих попросту отвернулось счастье, а без него свидеться нелегко. О, как зловеща эта мысль! Сколь враждебна она нашему спокойствию! Увы, именно она приводит вас в отчаяние и способна довести вас до обморока. О, Мариана, я, стало быть, являюсь причиною и того и другого. И я лишь плачу и вздыхаю по вас, тогда как вы умираете из-за меня. О, злодей, сколь я жесток и неумолим! Ваши глаза теряют свою лучистость и присущий им блеск, а мои умеют только проливать слезы. Ваши прекрасные уста сомкнутся навеки, а мои разверзнутся лишь для стонов и рыданий! Вы лишаетесь чувств, а я еще достаточно владею собою, чтобы вас утешать! И после этого я смею заверять, что люблю вас! Прощайте, я умираю от стыда, что не умер от любви и отчаяния; и если судьба ко мне по-прежнему враждебна и я переживу свой позор и то неистовство, в которое ввергают меня ныне овладевшие мною чувства, нет таких войн и опасностей, кои помешали бы мне вернуться в Португалию и принести в жертву у ваших ног, а может быть, увы! на вашей могиле, жизнь самого презренного из всех любовников, того, кто меньше всего заслуживал вашей благосклонности. Я не могу вам более писать, я недостоин этого, я не смею позволить себе такую вольность: это отзывается на моих чувствах, и они восстают против меня; мой ум отказывает мне в мыслях, а моя рука не желает предавать их бумаге. Могу заверить вас лишь в одном: каков бы ни был мой поступок, право же, я люблю вас больше всего на свете. Прощайте! Прощайте!
О, как много мне хотелось бы сказать вам, так же, как и вам мне, и как много бы я вам сказал, ежели бы думал, что вы поверите моим словам, и ежели бы не знал с некоторых пор, что у вас появились странные и неблагоприятные мнения касательно моей чести и любви. Тщетно я пытался разъяснить вам свои чувства: в своем последнем письме вы тем не менее почитаете меня неверным любовником и обманщиком. О, как отчетливо я предвидел несчастье, которому суждено было меня постичь, и как постоянно опасался, что вы позабудете о моей любви и верности, как только я удалюсь. Но возможно ли? вам мало подозревать меня с той поры, как я уехал, вы пишете, будто я не любил вас даже, когда был в Португалии. О, жестокая! сколь горек для меня этот упрек, сколь остро я его чувствую! Итак, я вечно притворялся? Неужто ваша страсть, ваша любовь была столь мало прозорлива, что не могла распознать мою наигранность и принужденность? И как она могла стать столь проницательна после моего приезда во Францию, чтобы дать вам почувствовать многое такое, чего вы не замечали в свое время? Верьте мне, дорогая Мариана, вы не обманулись, когда поверили, что я вас люблю, и вы по-прежнему не обманетесь, поверив мне, что я люблю вас более чем когда-либо и более всего на свете. Да, Мариана, я полюбил вас, не задумываясь ни о будущем, ни о тех последствиях, которые сможет повлечь за собою моя любовь; я предался вам всецело с той минуты, как увидел вас; напрасно мой разум твердил мне, что настанет день, когда придется уехать; любовь наперекор ему убеждала меня, что я никогда не уеду: сердце говорило мне, что оно не примирится с этим, и я уверял себя, что не смогу это сделать. Я признался вам в том, как сильно взволновали ваши глаза мою душу; вы, надо сказать, поверили мне и сжалились надо мною; вы даже полюбили меня, и мне это слишком лестно, чтобы я мог забыть о том или притвориться, будто ничего не заметил: да и как вам было не поверить мне, не пожалеть и, осмелюсь сказать, не полюбить меня? Во взгляде моем вы прочли такое чистосердечие, такую искренность, в речах моих услышали такую правдивость, а в обращении с вами увидели такую ненадуманность и безыскусственность, что не смогли мне не поверить. Когда я поведал вам о вспыхнувшей во мне страсти, о том, что испытываю к вам в душе, о пламени, которое пожирает меня и которое сумело из ваших глаз проникнуть мне в сердце; когда я вам открыл мои душевные волнения, мои надежды, мои опасения и подавленное состояние, в которое привели меня все эти чувства, разве то малое, что вы могли для меня сделать, не означало проявить отзывчивость и жалость к стольким бедам, коим вы были причиною? Впоследствии моя неотступность, мои мольбы, мои сетования, мои слезы, словом, моя страсть, пробудила в вас ответное чувство. О, как я был счастлив в ту пору! Вы это поняли по тем бесчисленным знакам любви, которые я вам проявлял и в которых вы не сомневались, как ныне; это вас побудило щедро одарить меня вашими ласками и позволить мне провести бесконечно сладостные часы наедине с вами, с той отрадою и теми восторгами, которые лишь вы одна способны доставить. Вам памятны эти восторги и услады; но вы, конечно, не хотите вспоминать о том, сколь самозабвенно я предавался и тем и другим. И вы упрекаете меня в том, будто я даже в эти минуты проявлял какую-то холодность. О, Мариана, как вы можете так говорить! Гранитный утес, и тот способен ли на такое? Неужто вы забыли, сколько радости доставляли вам те минуты, когда я бывал чрезмерно порывист? Не вы ли не раз этим восхищались? Вы даже как-то сказали мне, что я вас слишком люблю, а ныне вы твердите, что даже тогда я вас не любил. Увы! быть может, я буду прав, ежели скажу вам, что вы меня больше не любите. Вы недостаточно уважаете меня, чтобы глубоко любить. В ваших письмах я чувствую какую-то большую нежность и трогательность, и это дает мне отраду; но, невзирая на все ваши слова, я не могу представить себе, что вы можете меня любить, доколе будете верить в то, что я вас вовсе не люблю и никогда не любил. Перемените же ваше мнение, думайте обо мне хоть чуточку лучше: какие бы основания ни были у меня усомниться в вашей верности, я никогда не желал вам об этом говорить; я хочу быть уверен в том, что вы оступились, прежде чем вас обвинить. Эти ревнивые подозрения пробудились во мне лишь несколько дней назад; это не мешает мне, однако, любить вас от всей души и просить твердо верить в то, что ваши горести, о которых вы мне непрестанно пишете, становятся для меня совершенно непереносимы, и, хотя, быть может, для вас они не так уж велики, для меня они непомерны. Они убеждают меня в том, что вы любите; пусть же участие, которое я принимаю в ваших печалях, убедит вас столь же несомненно, что я всегда всецело ваш. Прощайте!
Только теперь я понимаю, что я потерял и какого высшего блаженства я лишился; я никогда не думал, что разлука — столь большая беда и что она причиняет такое множество огорчений, даже если она как будто способна доставлять и кое-какие радости. Я покинул ту единственную на свете, которая была и поныне остается для меня всего дороже; я, правда, предвидел, что эта разлука таит в себе нечто пагубное и жестокое, но я полагал, что ее суровость будет значительно смягчена той уверенностью, что вы будете любить меня, и тем убеждением, которое я сумею внушить вам, что продолжаю вас любить. Я полагал, когда виделся с вами каждый день, что в подобных условиях я смогу однажды не увидеться с вами и не стать от этого безмерно несчастным. И все же теперь я вижу, сколь неверно то, что я воображал. Разлука приносит одно лишь злосчастье, ничто не может облегчить ее муки, а средство от этих мук мало чем отличается от самих мучений; все в ней дает повод к тревогам и отчаянию. Мне весьма отрадно вас любить: увы! могу ли я это сказать, не оскорбляя вас? Сколь мала, сколь посредственна эта отрада и сколь неспособна она развеять тоску и опасения, которые беспрестанно досаждают мне. Мне дана отрада вас любить, но отрадно ли мне говорить вам об этом? Отрадно ли внушать вам это моими клятвами и поступками? Дана ли мне отрада вас видеть или же полагать, что я вас увижу, или же сомневаться в этом, чтобы поблагодарить или успокоить вас? Дана ли мне отрада провести несколько часов подле вас, побеседовать с вами или вас услышать? А безо всего этого, Мариана, отрадно ли любить? Итак, признаемся, что я лишен отрады любить, но мне дана отрада терзаться из-за вас, и это действительно утешает меня в моих самых больших горестях. Вы скажете, что мне по меньшей мере дана отрадная уверенность в том, что вы меня любите; простите же меня еще раз, ежели я скажу, что это утешение весьма незначительно и весьма малоосновательно. Я только сошлюсь на вас: ежели чувства, которые я уловил в ваших письмах, истинны, доставляет ли это вам большую радость? Испытываете ли вы большую отраду от всего того, что я вам сказал и тысячу раз клялся, что буду любить вас всегда и везде и что милости благосклонной судьбы и причуды неблагосклонной никак не могут повлиять на мою страсть? Провели ли вы, благодаря этому, более спокойные минуты? Подозревали ли вы от этого меня меньше в неверности? Меньше ли вы от этого страдали? И полагаете ли вы, что мне менее доступно чувство ревности, нежели вам, или же что я более уверен в ваших словах, нежели вы в моих? О, я любил бы вас меньше, чем вы любите меня, ежели бы я вам верил больше, чем вы верите мне. Знайте же, что у меня есть свои опасения и подозрения, такие же, как у вас, которые сокращают мне жизнь и не дают ни минуты покоя. Я трепещу при мысли, что могу потерять то, что с такою радостью приобрел и берег; я боюсь, как бы вы не предались другому и, пока я беспрестанно терзаюсь за пятьсот лье от вас, как бы вы не посмеялись с этим другим над тем безутешным положением, в коем я, по вашему убеждению, пребываю. Посудите сами, так ли уже неосновательны мои опасения. Я знаю, что вы любили, что вы даже нежно любили меня, что вы не требовали от меня ни больших, ни долгих усилий, дабы убедиться в моей страсти и отдать мне ваше сердце. Кто поручится мне, что я не теряю с равною легкостью все, что я приобрел, так мало себя утруждая; и что неделя разлуки с вами не отнимет у меня того, что дала мне неделя пребывания с вами? Вы подозреваете меня с гораздо меньшим основанием: ежели во Франции есть женщины, в Португалии есть мужчины, и множество людей может любить вас, тогда как я не могу любить никого. Как я опечалился, когда узнал, что вас сделали сестрой-привратницей в вашем монастыре! Какие только мысли не пронеслись тогда у меня в голове! «Увы! — подумал я, — каждый сможет увидеть эти прекрасные глаза, которые подарили тебе столько любви, а кто сможет их увидеть, ничего не требуя у них? Да, каждый сможет ее полюбить, и Мариана, любимая всеми, разве сможет не полюбить никого?» Офицер, вручивший мне ваше письмо, весьма укрепил меня в моих подозрениях: он сказал мне, что глаза ваши не всегда прикованы к моему портрету, как вы пытались меня в том уверить; что есть несколько людей, частые посещения которых вам не неприятны и которым вы бесконечно нравитесь. О, как странно поразило меня это известие! Порою как только я ни винил вас, а чаще всего, как только я ни винил самого себя! «Я покинул ее, — говорил я, — почему же ей не покинуть меня? Я тем не менее все еще люблю ее, — повторял я, — почему же ей не любить меня? И ежели я люблю только ее, зачем же ей любить другого, а не меня?» Это чувство ревности внесло такое смятение в мою душу, что я могу сравнить его только с тем, которое одновременно вызвали во мне ваши упреки. Я увидел в них подлинное доказательство любви, которую я не осмелился заподозрить в лживости и притворстве, но которую я обвинил в несправедливости. Зачем я уехал, спрашиваете вы. Бог мой! разве вы этого не знаете, и разве ваши стремления не совпали с моими, дабы понудить меня уехать? Огласка, которую приобрела наша любовь, побуждала нас к известной осторожности. Ни вы, ни я не оказались на это способны. Отходит корабль: я и решил воспользоваться этим случаем. Вы об этом знали, мы оба были равно огорчены. Хотя последствия этого отъезда не были вам до конца известны, вы сказали, что при расставании я проявил холодность. Да, Мариана, признаюсь, мои чувства словно покинули меня, мой пыл будто угас, и я оказался в состоянии, способном привести в отчаяние тех, кто меня тогда видел, и внушить им опасение не только за мое здоровье, но и за мою жизнь; холодность же, проявленная мною в минуту нашего расставания, напоминала ту, которая охватывает тело при расставании с душою. Побудили меня покинуть вас не сознание долга, не чувство чести и не мысль о моем состоянии. Я был привязан к вам более всего на свете, я должен был позаботиться о вас; честь пострадать за вас была единственной моею целью, и я не столько испытывал желание подумать о своем собственном благополучии, сколько желание поразмыслить о благополучном исходе моего влечения к вам; но ваши стремления совпадали с моими, ваше счастье и то, к чему вас призывал долг, зависело некоторым образом от моего отъезда, о чем вы мне нередко говорили, утверждая, что «я вас делаю несчастной»; разве всего этого не было достаточно, чтобы понудить меня удалиться, подвергнуть себя жестоким треволнениям, дабы избавить вас от них, подвергнуть себя страданиям, дабы вас они не коснулись? Наконец, я уехал, я исчез, мы разлучились. О, сколь жесток этот отъезд, сколь ужасно мое исчезновение, сколь убийственна наша разлука! Взор мой был постоянно обращен в сторону вашей обители, мое сердце посылало вам мои стоны, душа моя рвалась, желая улететь к вам. Увы! с этого дня я испытывал лишь недолю, горе и печаль; наш корабль потрепала буря, и, как вы знаете, мы вынуждены были зайти в один из портов королевства Альгарвов. Я никогда еще не проявлял такой стойкости, как во время этой бури; мне не страшны были ни волны, ни ветры; все, чего я только мог опасаться, настало: мы разлучились. Я не боялся, как другие, что-либо потерять: расставшись с вами, я потерял все. О как я был бы счастлив, ежели бы смог потерять самою жизнь, после того как покинул вас! Увы! мне были суждены большие огорчения; им не дано было окончиться столь быстро, и жизнь мне была продлена лишь для того, чтобы продлить мои печали. О, сколько мне пришлось с тех пор вынести! Словно мне не хватало своих собственных горестей, мне пришлось еще переносить и ваши; я плакал, и когда думал, что ваша любовь причиняет вам страдания из-за меня, и когда думал, что вы меня забыли; я томился вместе с вами, я терзался вместе с вами, я был близок к смерти вместе с вами; и больше всего меня ранило то, что даже, когда я подозревал вас в неверности, я томился один, я страдал один, я один был близок к смерти. Я все еще нахожусь в этом состоянии, я непрестанно перехожу от надежды быть любимым к опасению, что меня уже перестали любить. Ваше письмо как будто немного успокаивает меня; но увы! что это за письмо? В нем вы просите меня прислать портрет и письма моей новой возлюбленной. Нет, Мариана, я вам их не пришлю, я слишком дорожу ими, это слишком драгоценный для меня залог, чтобы с ним расстаться. Ваш портрет (ибо это и есть портрет моей новой возлюбленной) дарит мне слишком отрадные мгновения, я не могу от него отказаться, особливо с той поры, как я узнал, что мой портрет заставляет вас проводить перед ним добрую часть вашего времени. Перед вашим я провожу целые дни и все никак не могу наглядеться на ваше изображение, острее чувствуя свое несчастье, лишающее меня присутствия оригинала. Ваши письма, которые являют собою как бы второй портрет вашей души, слишком дороги для меня, и я никогда с ними не расстанусь. Вот как я отвечаю на вашу ревность, столь мало справедливую и столь дурно обоснованную. В самом деле, неужто вы верите, что я способен предаться новому увлечению, которое не сможет обещать мне стольких отрад, какие дала мне ваша любовь, и которое сможет принести мне такие же огорчения? Нет, Мариана, я умру, сохранив ту страсть, которую внушили мне вы. Я никогда не разлучусь с нею, никогда не предамся другой и постараюсь доказать вам своими пылкими поступками и такими действиями, которые вас, быть может, удивят, что вы более правы, нежели думаете, когда не просите меня больше вас любить. Прощайте.
Итак, Мариана, вы меня больше не любите, и с торжеством отмечаете в своем письме эту победу, которую вы одержали над своим сердцем. Вас не удовлетворяет даже желание не любить меня больше, вы хотите еще, чтобы и я вас не любил и не писал вам. Я нахожу, что вы правы: моя любовь стыдила бы вас, она укоряла бы вас поминутно в вашем вероломстве, и письма мои, наполненные острой горечью, которая им несвойственна, заставили бы вас раскаяться в вашем решении. Но как же я безумен! это решение слишком укрепилось в вас, чтобы его можно было поколебать, и вы приняли его задолго до вашего последнего письма. Ежели кто-то исчезает из поля вашего зрения, он уже не остается в вашей памяти, и вы начали меня забывать с той минуты, как начали мало-помалу терять из виду мой корабль. Теперь мне ясна причина этих попыток поссориться со мною, этих сетований, этих приступов ревности, коими были переполнены все ваши письма. Все это лишь служило подготовкой к тому большому замыслу, который теперь вы столь удачно осуществили; вам хотелось отыскать какой-либо законный предлог для оправдания вашего непостоянства; вы укоряли меня для того, чтобы с большим спокойствием изменить мне, и ложно обвиняли меня в неверности с тем, чтобы найти извинение вашей измене. Жестокая! так-то вы дарите свою любовь, не требуя ничего взамен, так-то вы отказываетесь от своей страсти, не лишая ее тех, кому вы ее внушили! Кто бы подумал, что вы способны на подобный поступок, который столь мало согласуется с вашими первыми порывами, с вашими первыми намерениями и даже с вашими первыми письмами? Что сталось с вашими столь великодушными и в то же время столь нежными чувствами? со столь трогательными сетованиями? со столь лестными для меня заверениями? Неверная! что сталось с вашей любовью? что вы хотите, чтобы сталось с моею? Разве я не могу обвинять вас в том, что вы легковеснее тех листков бумаги, на которых вы мне столько раз клялись в нерушимой верности? Прекрасные, но пустые клятвы! отрадные, но лживые обещания! Что я такого сделал, что ваши чувства переродились в презрение, в угрозы и в намерения отомстить? Вы угрожаете мне, Мариана! столь бесполезны ваши угрозы для меня в моем нынешнем состоянии! Вы не сможете угрожать мне ничем, что могло бы заставить меня бояться худших бед, нежели те, которые я испытываю. Нет, теперь мне нечего бояться, ибо мне нечего терять; и все потеряно, коли я потерял Мариану. Какую новую обиду можно мне нанести после этой? Меня можно лишить жизни, да что мне до нее! Я ее разлюбил с той поры, как вы разлюбили меня; я гляжу на жизнь лишь как на продолжение моих несчастий и моего отчаяния; мне хотелось жить лишь для того, чтобы любить вас; мне казалось даже, что я начал жить лишь с того дня, как полюбил вас; теперь, когда вы не хотите, чтобы я вас любил, что мне до жизни?
