Пришлось смириться как с неизбежным, что не все в государстве Нептуна принадлежит ему. В стороне от городов и селений, окруженное лесом и стражей, было царство морской колдуньи.
Знай Нептун, что не случайно ведьма обосновалась в его владениях, днем и ночью сторожил бы лесную чащу. Окружил бы тройной цепью воинов. Не постыдился бы просить у соседних царей подмогу.
Но ведьма после визита Федя с товарищами притихла, о себе не напоминала, то ли была она, то ли ее выдумали. К примеру, все слышали о морском драконе. А кто-нибудь видел?
Морская ведьма выжидала. Варила в змеином яде сушеных летучих мышей, бросала в воду жемчужины, следила за движением звезд на небе. Все подтверждало, что ее час еще не пришел. Морские ведьмы живут почти вечно, рождаясь такими же старыми и безобразными, какими им суждено прожить многие, многие годы. То ли три, то ли четыре сотни лет (Грубэ не помнила) она видела восходы и закаты. Но никогда в жизни не смотрелась в зеркало. Она и без зеркала представляла, как выглядит ее крючковатый, упирающийся в подбородок нос, лысая голова, покрытая безобразными ядовитыми пятнами наростов. Старалась молчать – от звука ее голоса жабы корчились в судорогах и дохли, опрокинувшись на спину и растопырив лапки. С грустью смотрела колдунья на свои руки: железные когти украшали не менее безобразные пальцы, а бородавки сидели так часто, что наплывали одна на другую. Иногда во сне Грубэ видела себя другой: с нежной кожей и упругой грудью – и просыпалась в слезах. Но и слезы ведьмы были ядовиты и прожигали на щеках кожу. Вспухали долго не заживающие волдыри. И злоба ведьмы на весь мир становилась лишь яростнее.
Если бы не надежда, Грубэ давно бы выпила содержимое одной из трех бутылочек, которым она приторговывала в молодости, помогая отправлять в мир иной опостылевших мужей нежным женушкам, мечтающим поскорее обрядиться во вдовьи одежды.
Но когда-то, когда Грубэ была еще молодой, хоть и выглядела ничуть не краше, чем теперь, бродячий музыкант ей предсказал, что скоро родится на свет существо, которое согласится отдать свою красоту.
Тогда от радости Грубэ чуть не летала. Оставила нищего ночевать, на славу угостила хмельным вином. А когда старик уснул, заколола кривым кинжалом: музыкант мог рассказать еще кому-нибудь о близком чуде. Грубэ рисковать не хотела. Она будет той, кому младшая дочь Нептуна отдаст свою красоту.
В тот же день ведьма собрала котомку и много лет блуждала по свету, пока не прибыла в царство Нептуна.
Год за годом ведьма украдкой – тенью, туманом, змеей – навещала детскую. Царевны были хороши как день. Но лишь тринадцатая оказалась той, 6 которой пророчествовал старый музыкант.
Ночному туману младенца не унести. Змея задушит ребенка в объятьях. Нужен был кто-то, кто помог бы колдунье проникнуть в спальню малышки. А что фея подарит смышленого Крабса крестнице, Грубэ не сомневалась.
Теперь, склонившись над колыбелью, старуха шептала, изучая черты юной принцессы, как свою собственность.
– Чуть заметный пушок и темные глаза. Это хорошо, я буду блондинкой с карими глазами!
На пороге, помахивая тросточкой, появился проныра Крабс, бесцеремонно заглянул в колыбель:
– Ну-с, ай да я! Отличнейшая работа, не правда ли, сударыня? – и пощекотал Русалочку под подбородком клешней.
Майя улыбнулась, пуская пузыри.
– А теперь не грех и расплатиться.
Ведьма мрачно усмехнулась. В соседних покоях день и ночь кипел котел с соленой водой – Крабс много знал. А Грубэ не собиралась рисковать своим сокровищем. Ведьма подцепила Крабса, цедя сквозь зубы:
– Будет, будет тебе награда!
Увидев чан, из которого курился пар, Крабс почуял неладное. Но было уже поздно: ведьма подержала его над кипятком:
– А вот поглядим, как ты смотришься в вареном виде да на блюде с хрустящей картошкой!
Приятель! Не хмурься, хоть ты ошибся, выбрав вариант 2b.
Правда, ты многого не узнаешь о Майе, зато сразу очутился в главе 4с.
Грустная получается сказка, не правда ли? Но все еще может кончиться по-иному. Давай, дружок, опять попробуем проникнуть во дворец морского царя.
Итак, ты выбрал в подарок Русалочке имя...
Перезвон бубенцов сливался с шепотом колеблющихся водорослей. В самом центре парка, окружавшего дворец Русалочки там, где шума, балаганчиков и бродячих фокусников больше всего, была танцевальная площадка фей. В зелени мерцали махровые маргаритки. А пунцовые морские звезды служили подушками зрителям. Айя, танцуя, отдавалась мелодии, которую выводили невидимые музыканты. Ей казалось, все взоры, все восторженные крики толпы принадлежат только ей.
– Майя, Майя, – время от времени шептала фея, привыкая к звучанию имени крестницы и чуть грустя, что у Русалочки все впереди.
А Айя уже пожила на свете. Фее взгрустнулось. Она опустила прозрачные крылья, незаметно выбираясь из круга, и в одиночестве побрела по аллеям. Сквозь спутанные водоросли мелькнул огонек. Повинуясь внезапному желанию, Айя свернула с тропинки и оказалась в зарослях колючих розовых кустов.
В который раз удивлялась фея, как Нептун сумел собрать в саду дочери самое лучшее, что росло, цвело, жужжало и пело. И право же, стайка блестящих чешуей рыбешек смотрелась ничуть не хуже, чем стайка снегирей.
Эта часть парка казалась Айе смутно знакомой, словно бы раньше, может, во сне, она видела белую беседку, увитую плющом и виноградными лозами. Ручей нетерпеливо перепрыгивал через пестрые камешки. Айя закрыла лицо руками. Вспомнилась прежняя жизнь.
Феей Айя стала недавно, каких-то полторы сотни лет назад. А раньше была дочкой художника. Помнила время, когда они с отцом жили в мансарде под самой крышей. Отец порой ворчал, что соседние крыши заслоняют свет и мешают работать. Но Айя любила просыпаться, слушая, как совсем рядом воркуют голуби, а по жестяному настилу крыши грохочут деревянные башмаки соседнего мальчишки. Так, наверное, и прошла бы ее жизнь, спокойная, точно гладь на озере, если бы не привычка Айи подолгу смотреть на полосы солнечного света на соседней крыше. Иначе ей никак бы не удалось заметить солнечную девочку, появившуюся однажды перед закатом. Айя опасливо глянула вниз. Окно мансарды от края крыши отделяла полоса пустого пространства. Сверху люди и экипажи казались не больше муравьев. А солнечная девочка, свесив ноги с карниза, лукаво улыбалась и манила Айю. Айя встала на подоконник, протягивая руки к новой подруге, и сделала один короткий шаг. Ступня не удержалась на скользкой жести, но солнечная девочка крепко схватила Айю за руку и увлекла за собой. Айя почувствовала, как и сама становится легкой. Легче пуха, легче воздуха. Дети, кружась, поднимались к солнцу. Они не слышали, как истошно закричала молочница. Не видели, как вокруг тела разбившегося ребенка собралась толпа, как художник, упав на колени, со стоном прижимал к себе слипшиеся от крови волосы Айи.
А для Айи открылся новый чудеснейший мир. Правда, в первое время она все еще навещала отца. Художник, обхватив голову руками, сидел и часами смотрел на соседнюю крышу. Айя тормошила его – художник не замечал. А однажды увидела, что ее портрет, начатый отцом несколько месяцев назад, украшает черная ленточка крепа. И тогда Айя поняла, что умерла, разбилась упав с нагретой солнцем крыши. Но ее новое естество противилось самой мысли о смерти. Смерть представлялась чем-то вроде бесцветного мучного червя, грызущего желтые кости скелета.
Она рассердилась. Кричала на отца, дергала его за одежду. Грохнула вазу. Но художник лишь равнодушно взглянул на осколки. Айя смирилась, лишь поделилась печалью с солнечной девочкой. Рыжая веснушчатая подружка сразу присмирела. Взглянула серьезно:
